Джериш с трудом сдерживал бешенство, в душе сетуя на злополучную судьбу, заставляющую его договариваться с каким-то там накхом.
– Арун из очень знатной и влиятельной семьи. Его отец лично просил государя взять сына в поход, чтобы Арун стал товарищем Аюру не только на пирах, но и по оружию… Разве ты не понимаешь? Хотя куда тебе понять, ты не арий…
– Все это не имеет значения. Воин совершил тяжелый проступок, – сказал Ширам, холодно глядя на него. – Из-за его невнимательности государь едва не лишился сына, а мы – чести. Он должен быть казнен.
– Это я решаю! – огрызнулся Джериш. – Он – мой человек!
– И ты, и я, и он – люди государя. Но своим словом государь наделил меня правом карать или миловать в этом походе. Ты смеешь мне противиться?
Джериш сжал кулаки. Он не хуже Ширама знал, чего заслуживает виновный. Но подчиниться воле накха?!
– Ты сам знаешь, что следует сделать, – вторя его мыслям, произнес Ширам. – Так что же медлишь? Зачем споришь со мной?
– А если я поступлю по-своему?
– Тогда это будет мятеж, и я убью тебя, – бесцветным голосом сообщил Ширам.
– Даже так? – прошипел Джериш. – А не побоишься встать один против нас всех?
Ширам отвернулся и зашагал прочь.
– Эй, ты не ответил!
Саарсан повернулся и бросил через плечо:
– Казнь состоится, как только проснется царевич. Выбирай – казнить одного виновного или тебя вместе с ним?
– Для этого тебе придется убить каждого из нас!
– Хорошо, – отворачиваясь, сказал Ширам.
Джериша словно окатило холодной волной. Он почувствовал решимость противника – устрашающую решимость. Накху не было дела, умрет он или будет жив, удастся ли ему убить одного, всех – или же никого. Он был готов делать то, что считал правильным, до последнего вздоха и, умирая, вцепиться в горло.
Предводитель Полуденных Жезлоносцев был храбрецом, нередко ставившим жизнь на кон и ради службы, и ради забавы. Но сгинуть ни за что, бесславно сложить голову в какой-то глуши… И Джериш невольно отступил, понимая, что, пожалуй, не готов зайти столь далеко в утверждении своей правоты.
От этого нового ощущения ему стало жутко. Впервые в жизни он осознал, что проиграл бой, не начав его.
– Если желаешь, – услышал он как сквозь туман, – можешь казнить своего человека по обычаю ариев. Он ведь опозорил Жезлоносцев Полудня. А если нет, я сам это сделаю – так, как за подобное казнят у нас.
– Как? – глухо отозвался Джериш.
– Велю согнуть две березы, привяжу к ним руки виновного, затем отпущу. – В голосе Ширама, как и прежде, не было слышно ни злобы, ни радости.
– Нет, – ответил подавленный воин. – Я займусь этим сам.
Аюр открыл глаза и оглянулся. Свод шатра, мягкая перина, набитая лебяжьим пухом… Он приподнялся на локте. Неужели ему все приснилось? Заболоченная старица, святилище на каменном яйце, распростершее крылья чудовище с мордой крокодила…
Он протянул руку и потрогал край шатра рядом с ложем – так и есть, разрез! Значит, не приснилось. Но как он тут очутился?
Царевич попытался вспомнить свой «сон». Волчья стая, появившаяся из леса и столь же внезапно исчезнувшая… Черепа и шкуры неведомых чудовищ… И леденящее чувство, будто кто-то смотрит холодным, плотоядным взглядом, словно готовясь разорвать на куски…
Он передернулся и крикнул:
– Эй, слуги, я проснулся!
Но никто не вбежал с радостными улыбками, будто приветствуя восход солнца в его лице. Никто не предложил наследнику воду для омовения и одежду на выбор. Полог шатра отдернулся, и вошел Ширам, еще более мрачный, чем обычно.
– Ты? Почему ты? – удивился царевич.
– Я помогу тебе одеться, а затем прошу проследовать на церемонию, которая не может без тебя состояться.
Царевич еще раз смерил телохранителя озадаченным взглядом.
– Хорошо…
Он протянул руку накху:
– Помоги мне встать. Сегодня меня отчего-то мутит…
Ширам кивнул, поднял царевича на ноги и кликнул слуг.
– Давайте побыстрее.
Не успела заладившая свою песнь в соседнем лесу кукушка устать от собственного голоса, как Аюр был уже готов принять участие в церемонии. Сопровождаемый саарсаном, он направился в дальний конец острожка. У шатра Жезлоносцев Полуденной Стражи на площадке, где всякий день происходило обучение тонкостям ратного искусства, стояло высокое кресло. Возле него почетной стражей стояли два арья в полном вооружении. Аюр увидел их и невольно содрогнулся. Это были вчерашние стражники, задремавшие у стены. Но узнать их было почти невозможно – лица обоих напоминали жуткие маски. Глаза, будто обведенные черным, скулы с багровыми кровоподтеками…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Царевич ошеломленно глянул на идущего рядом Ширама. Всякий знал, что ударить ария по лицу, как и дернуть накха за косу, – это прямой путь на тот свет.
– Что здесь происходит?
– Казнь, – ответил Ширам. – Воин, по вине которого подвергся опасности сын повелителя, подлежит смерти.
– О ком речь? – не сразу понял Аюр. – Подлежит смерти? Кто, Арун?!
Царевич застыл на месте, прикусив губу, но вовремя нашелся:
– Но ведь это в боевом походе, а у нас охота!
– У тебя охота, солнцеликий. А я и все они, – он указал на стоящих поодаль угрюмых ариев, – в боевом походе.
– Даже если так, я помилую его!
– Лишь государь может миловать в таком деле. И за всю историю Аратты ни один из твоих высоких предков не воспользовался этим правом. Ибо всякий знал, что войско стоит на порядке и повиновении. Даровав жизнь виновному – подвергаешь опасности остальных. Поэтому воин, который так плохо сторожил твой шатер, должен умереть.
– Я сам знаю, что должно, а что нет! – вспылил Аюр.
Он хотел еще что-то добавить, но вдруг понял, что ему нечего возразить саарсану, потому что тот прав. Царевича снова замутило, в коленях возникла противная слабость. Он скорее упал, чем сел в кресло.
– Но ведь это была моя затея, – через силу пробормотал он. – Я сам ушел…
– Именно поэтому воину дозволено умереть достойно. Вы готовы? – повернулся накх к Джеришу.
Тот метнул на него полный ненависти взгляд, подошел к застывшему у его палатки безоружному арию, достал из ножен на поясе кинжал и протянул ему. Знатный юноша, годами не старше Аюра, растерянно смотрел по сторонам с таким видом, словно оказался в дурном сне.
– Верни свою душу Господу Исвархе. Да очистит ее от земной скверны бронза твоего клинка, – произнес Джериш ритуальные слова. – Все мы смертны, но земляные люди уходят в землю, арии же возвращаются на небо – домой…
Арун с ужасом посмотрел на него, принимая оружие. Он тоже знал, как должно себя вести, и пытался бодриться, но как будто все никак не мог поверить, что все это происходит по-настоящему. Ему прежде не приходилось терпеть страдания более тяжкие, чем пропущенные удары в учебных боях; вся его жизнь состояла из радостей и увеселений. Он бросил отчаянный взгляд на Аюра, которому был давним приятелем и сотоварищем по придворным развлечениям, – тот отвел глаза…
Юный арий дрожащими руками поднес острие к ямке в основании горла, закрыл глаза и глубоко вздохнул, готовясь совершить то, о чем много раз слыхал, вчуже восхищаясь высоким мужеством обреченных воинов. Стиснув зубы, он ухватился двумя руками, чтобы одним махом вонзить клинок по рукоять. Текли мгновения, но Арун оставался недвижим, только руки у него дрожали все сильнее… И вдруг кинжал вывалился из них и упал на землю.
– Не могу, – одними губами прошептал он.
– Воин проявил трусость, – бесстрастно произнес Ширам.
Джериш подобрал с земли кинжал и едва удержался, чтобы не метнуть его в говорящего.
– Он проявил трусость, – с нажимом повторил накх.
– Да, – хрипло ответил глава жезлоносцев.
Он вернул кинжал в ножны и сделал знак своим воинам.
– Ты больше не человек – ты заяц. – Джериш плюнул в лицо обреченному на смерть. – Беги!
– Нет! – жалобно простонал Арун.
