накаляканное почти невозможно.
«И вы все со своими домыслами – ничто. Просто смиритесь. А моя совесть говорит: если смиришься, тогда кто ты есть, так называемый капитан?»
Забывшись, громко, отчетливо произнес:
– Под-лец. Ясно? Подлец.
Следователь, оторвавшись от бумаг, удивленно поднял глаза:
– Кто, Коля?
Сорокин взял себя в руки, принужденно засмеялся:
– Извини, задумался. Слушай, и что же, это все?
– Я ж тебе сразу сказал – негусто. Хотя обожди, – он встал, отпер тяжелую дверь сейфа, залез туда чуть не с ногами, только был слышен его голос: – В этом сейфе что хочешь пропасть может, хоть слон, хоть танк. Сам видишь, мастодонт какой насыпной, купеческий. Знаешь, сколько он тут стоит? Еще до революции пятого года! Стены оказалось проще переложить, чем его передвинуть… так, это не то… вот оно, нашел.
Следователь извлек бумажный пакет и, без колебаний сломав печати, отдал Сорокину сверток. В нем оказался кусок перекушенного электрического шнура с завязанным узлом. Николай Николаевич взял его бережно, обеими руками, как нечто святое, – казалось, что он сейчас его облобызает.
– Удача, – серьезно заметил он, – возможно, что и счастье. Огромное спасибо.
– Не за что, дружище, с чего вдруг, – смутился следователь и заметил: – Посмотри-ка, капитан. Узел какой интересный.
Два сыскаря рассматривали этот кусок допотопного шнура с потрескавшейся изоляцией, в одночасье превратившегося из безобидного, необходимого расходника, предназначенного для того, чтобы нести в жилье свет, в орудие смерти.
О чем размышлял прокурорский следователь – неизвестно, Сорокина же бросало то в жар, то в холод. Узел, которым была завязана нескользящая петля, если по-умному подойти – вот и улика. Главное теперь – как ее применить.
«Не радуйся раньше времени, – осадил он себя. – Узел – это немало, но и не все. Нужны еще доказательства, конкретные и неопровержимые».
Добравшись до дома, Сорокин сел за стол и принялся чирикать на бумаге загогулины и вопросительные знаки.
«И узла недостаточно. Попробуем посмотреть с другой стороны. Предположим, что самоубийство. Допустим, женщина в расстроенных чувствах смогла-таки связать казацкий узел. А что? Сумела, коль в молодости имела дело с лошадьми, со скотом, умела вязать подобные узлы. Но вот вопрос: потолок в наших хоромах – три с половиной метра, бывший вокзал там был… Могла ли она дотянуться? К крюку привязать этот шнур, сначала причем сняв люстру, и претяжелую. Тамара сказала: надо ее помыть, я и снимал, Тома не осилила… так, стоп, стоп. Вернемся к тому, что можно задокументировать. Итак, высота потолка – три с половиной метра, это легко подтвердить документами, технический паспорт… При этом рост Тамары указан в протоколах, да я и так помню – метр шестьдесят восемь. Стол у меня был казенный, табуреты тоже. Стало быть, стандартная высота… если я ничего не путаю, то семьдесят шесть сантиметров, табуреты – такие же. Накинем около пятидесяти сантиметров. Допустим, сто двадцать шесть сантиметров.
Пожарский утверждает, что табуреты стояли, упавших не было. И это же указано в протоколе осмотра: вся мебель на своих местах. Если бы женщина – не физкультурница, не гимнастка – балансировала на табурете, установленном на столе, потом прыгнула в петлю, то табурет непременно должен был упасть, так?
И следы ног должны были быть на скатерти. Колька твердо заявлял, что ни на столе, ни на скатерти никаких следов не было ни от ног, ни от ножек. И протокол не содержит никаких отметок о следах – вот еще фактик, пусть и негативного характера.
Соседки, если их спросить, наверняка подтвердят, что Тамара к спорту никакого касательства не имела. У нее нередко кружилась голова, особенно когда она поднимала руки.
Ну, положим, в состоянии крайнего возбуждения она все-таки взбирается на стол, поднимает руки… Руки. Понятно, что человек, стремясь дотянуться до чего-то, высоко их поднимает».
Сорокин поспешил на телеграф, отбил депешу в Киев: «Сообщи длину рукавов пальто тчк срочно». Анька не заставила ждать, потратилась аж на «молнию»: «60».
«Нужен двойник Томы, причем человек свой, неболтливый, такого же роста и хотя бы примерно с такой же длиной рук. Реконструировав все это, мы сможем метрически подтвердить, что Тамара физически не могла дотянуться до крюка».
Выслушав вопрос Сорокина, Оля подтвердила: да, в ней метр шестьдесят восемь.
– Месяц назад медсестра замеряла.
И что же, Николая Николаича интересует длина…
– Чего-чего? – переспросила Оля, сбитая с толку.
Сорокин терпеливо повторил:
– Твоего рукава.
– Да мне-то почем знать? Я ж готовое платье ношу, у портних не бываю.
Она покосилась на Кольку с немым вопросом: не приболел ли капитан окончательно? Однако тотчас убедилась, что как раз Пожарский кое-что разумеет в происходящем. Он извлек из кармана моток бечевки и ловко, как заправский закройщик, отмерил расстояние от ее плеча до запястья, завязал на веревке узелок и пошел искать рулетку.
Сорокин, видя, как глаза Оли становятся похожими на два блюдца, хотел было что-то пояснить, но промолчал. Он ждал возвращения Кольки. От того, что он скажет, зависят дальнейшие действия – если ответ, им полученный, будет не тем, который ожидается, и смысла нет что-то растолковывать.
На пороге возник Колька и провозгласил:
– Шестьдесят.
Рука Сорокина дернулась, точно он собирался перекреститься, но вовремя спохватился.
– Ты можешь из библиотеки отлучиться на час-другой?
– Могу. Вот Николай заменит.
– Нет, он тоже нужен.
В это время как нельзя кстати подскочила Светка с новым списком желаемых литературных шедевров, вот ее-то Оля и назначила своим заместителем.
– А в-вы куда? – чуть заикаясь, спросила она, осторожно поглядывая на Сорокина. – Т-туда, что ли? В казарму?
Когда мужчины вышли, Светка ухватила Ольгу за рукав:
– Оля, вы там осторожно! Там ходят всякие непонятные.
«Вечно она со своими фантазиями», – подумала Оля, но все-таки спросила:
– Что, опять призраки? Где на этот раз?
– В казарме, – смутилась девчонка. – Хорошо, если живые, а вдруг… эти. Упыри!
И замолчала. Оля удивилась:
– Что-то новенькое?
Однако Светка, смутившись, потупилась и начала пороть такую чушь, что девушка, не теряя времени, поспешила прочь.
Выяснилось, однако, что Светкины предупреждения частично не были лишены оснований. Не упыри, не призраки, но кто-то шуровал за якобы опечатанной дверью комнаты Сорокина. Причем возились громко, шумно и уверенно, как если бы не делали ничего плохого, не ожидая ни гостей, ни помех. Это притом что бумажка с печатью вроде бы была цела.
Николай Николаевич глянул на дверь Машкина – замок висячий на месте. Капитан сделал ребятам знак разойтись, достал пистолет, как мог осторожно толкнул дверь, радуясь, что так и не удосужился перевесить ее, чтобы открывалась наружу.
Однако старые петли все-таки оглушительно скрипнули. Раздался возглас,
