9. Большевики берут власть
О сомнениях Рыкова осенью 1917 года известно многое — в основном по косвенным источникам, по отзвукам и отголоскам. Определенно в те дни его не было среди ближайших соратников и единомышленников Ленина, на которых тот делал ставку в подготовке вооруженного восстания. Но он не был и изгоем. Вождь держал его на расстоянии, но не упускал из виду, надеясь, прежде всего, на влияние Рыкова среди московских и подмосковных большевиков. Ленин понимал: в случае захвата власти обойтись без Рыкова не удастся. Вспоминал, как Алексей Иванович держался в Европе во время борьбы с уклонами. Подчас досконально исполнял договоренности, подчас, приводя Ленина в великое раздражение, пытался играть собственную мелодию… Всякий раз, если он был не согласен с линией «вожака», говорил об этом напрямую, пытался аргументировать. Конечно, эти аргументы казались Владимиру Ильичу полнейшей ерундой, но сама манера Рыкова все разъяснять по правилам логики выдавала в нем истинного политика. И, быть может, дельного управленца. Ленин понимал: старые специалисты за партией не пойдут. Не примут политику тотального огосударствления, да и платить им на царском уровне большевики не сумеют. Неизбежна массовая эмиграция — как и во время Французской революции. А значит, большевикам, недавним подпольщикам, придется превращаться в столоначальников. Неизбежный процесс. Конечно, многие не справятся — учи их, не учи… И Ленин откровенно не верил в управленческое будущее некоторых своих верных соратников. А Рыков, хотя формально и не получил высшего образования, а тем более служебного опыта, — человек волевой и хладнокровный. Ему можно будет поручить дело, в котором важно не только маузером махать и выступать на митингах (хотя и эти два революционных искусства Алексей Иванович изучил недурно).
![]()
Удостоверение заместителя члена Исполкома общественных организаций Рыкова. 14 июня 1917 года [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 25. Л. 31]
Метания почти невозможно отразить в документах. Особенно когда стало ясно, что Ленин уверенно берет власть в партии в свои руки. Иногда Рыков просто отмалчивался, не доверяя свои мысли ни бумаге, ни чьим-либо ушам. И уж конечно, начиная с 1918 года в воспоминаниях и выступлениях, да и в частных разговорах, представлял себя куда большим сторонником вооруженного восстания, чем это было в действительности. История показала тактическую, «полководческую» правоту Ленина — и Рыков, как мог, подстраивался к этой правоте. Пока он был влиятелен — никто не смел записывать его в лагерь противников захвата власти в историческом октябре 1917-го. Более того, Рыкова называли в числе активных участников переворота (переворот в данном случае — никак не уничижительный термин, а решающий этап русской революции). В ту решающую ночь, как мы увидим, он действительно находился в окружении истинных вождей восстания — Владимира Ленина и Льва Троцкого. Особых подвигов не совершил, но работал в большевистском штабе восстания — и этим заслужил себе «звездочку на погон» в восприятии многих историков.
Кто задокументирует сомнения? Нет такого объективного соглядатая. Полные знания есть только у камер слежения, да и то они ограничены достаточно узким периметром зрения. Но по косвенным признакам мы видим, что Рыков осенью 1917 года был ближе к точке зрения Зиновьева и Каменева, чем к ленинскому канону. Хотя… Нередко он, кочуя между двумя столицами, выступал с боевых, ленинских позиций — и формировал боевые рабочие отряды. Так, 4 сентября состоялось заседание исполнительных комитетов Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы, утвердившее устав отрядов Красной гвардии. Рыков не стоял в стороне. И над уставом работал, и выступал в тот день отнюдь не с осторожных позиций.
На том заседании он председательствовал и выступал от имени большевиков. Рыков со знанием дела обсуждал устав Красной гвардии, а главное — вопросы приобретения и хранения оружия. «По принципу демократии никакого стеснения в вооружении народа не должно быть, и все высказывающиеся против этого хотят иметь армию над народом, а не для народа» — такую железную формулу нашел Алексей Иванович в те дни. Противники столь опасных новаций в Советах имелись, и Рыков их не щадил. Заседания продолжались несколько дней. Алексей Иванович снова и снова председательствовал. За два дня депутаты сформулировали и приняли устав красногвардейцев. Потом Рыков боролся за резолюцию, объявлявшую Временное правительство контрреволюционным. Некоторые ждали от него компромиссных рассуждений, отхода от прямых призывов к вооруженному восстанию. Куда там! Рыков обвинял в Корниловском мятеже аппарат власти — и речь его в тот осенний день прозвучала радикально и убедительно — таков был и общий настрой. Тогда, на заседании исполкомов, он говорил как никогда революционно — что твой Сен-Жюст. Непримиримо по отношению к Временному правительству: «Без захвата власти рабочими и крестьянами немыслимо торжество революции, немыслимо спасение родины».
![]()
Разрешение Моссовета на въезд Рыкова в Петроград. 28 августа 1917 года [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 25. Л. 35]
Рабочие депутаты аплодировали, выкрикивали одобрительные реплики. Выступать перед ними в те «послекорниловские» дни с «соглашательской» программой было бы политическим самоубийством. Рыков говорил о восстании. Другое дело — насколько близкая это перспектива. Сколько ждать? Недели, месяцы или год?
В любом случае этой речью Ленин и Троцкий (в те дни — главные сторонники перехвата власти) могли бы быть довольны. Да и наверняка были довольны, когда узнали об этом заседании. Насколько искренен при этом был «умеренный» Рыков? Атмосфера 1917 года заставила его заметно полеветь и отбросить всякое любование Февральской революцией.
С одной стороны, Рыков понимал, что радикализм его родной партии неминуемо вызывал жесткую реакцию противников. С другой — был уверен, что после Февраля запрещать деятельность партий нельзя, как нельзя ограничивать общественную борьбу против войны. Резолюция, которую под влиянием Рыкова приняли московские Советы, по сути, предвосхищала программу Октября 1917-го. Там шла речь и о рабочем контроле за предприятиями, и о национализации главных отраслей промышленности, и о разделении помещичьей земли между крестьянами, и о предложении всем воюющим странам немедленного мира. 355 делегатов поддержали эту большевистскую программу, 254 более осторожных выступили против. Никто не мог отрицать, что московские большевики выиграли это сражение. И Рыков вел их за собой. Возможно, именно тогда он впервые ощутил в себе потенциал вождя, крупного руководителя, не подпольного, а государственного деятеля, от которого всерьез зависит будущее страны.
Схожие почти парламентские баталии шли в то время и в Петрограде. Не нужно было проявлять чудеса проницательности, чтобы понять, что дело тут не только в Корнилове, которого осуждали все, — что большевики готовятся к большому вооруженному выступлению. Среди меньшевиков и правых эсеров это чувствовали, а то и знали все. Военные (кроме морально разгромленных корниловцев) реже задумывались об уличных боях. Керенский понимал, что идет по канату или, как Одиссей, проплывает между Сциллой и Харибдой, между штыками консерваторов и стволами большевиков, которые готовились к уличным боям.
Рыков старался не рубить сплеча. Куда приложить свои силы и опыт бывшему подпольному «профессиональному революционеру», много лет выполнявшему деликатные и, конечно, формально противозаконные партийные задания? Он и по натуре был мятежником, хотя и достаточно усидчивым. Он не считал себя специалистом ни по военным делам (как, например, Подвойский или морской вожак Дыбенко), ни по национальному вопросу, который становился все актуальнее в связи с развалом бывшей империи. Свою миссию видел в подготовке новобранцев к партийной работе и организации забастовок. Кроме того, как старый партиец и член ЦК, принимал участие в разработке большевистской стратегии. Правда, партия тогда пошла не за такими, как он. Радикалы оказались сильнее, влиятельнее. Приходилось им подчиняться: их подхватывала революционная стихия, тут уж удел остальных — поспевать. И он старался, как мог. На московских предприятиях Рыкова принимали как своего человека. Он был одним из самых известных большевиков для взыскательного пролетариата Первопрестольной и ее промышленных предместий.
