Гораздо хуже обстояли дела для большевиков в Советах крестьянских депутатов: там партии Ленина зачастую вообще не удавалось сформировать фракцию. Но на резких поворотах истории ключевую роль, как правило, играют столицы. Города и армия.
Усиление большевиков в Петросовете позволило им агрессивно провести подготовку к выборам на II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Этим непосредственно занимался и Рыков — как член президиума Петросовета. Им пришлось вступить в жестокую борьбу с Центральным исполнительным комитетом Совета, в котором все еще преобладали меньшевики и эсеры. Большевики постарались организовать выборы солдатских делегатов в тех частях, которые были настроены радикальнее, в которых преобладали сторонники немедленного выхода из войны. ВЦИК протестовал, обвинял большевиков в махинациях. Самые ретивые противники из Исполнительного комитета заранее объявили съезд незаконным. И все-таки ВЦИК вынужден был подчиниться давлению Петросовета — и санкционировал проведение съезда. Правда, не 20 октября, как предполагалось, а 25-го.
И тут обозначились разногласия между Лениным и Троцким. Первый призывал не связывать старт вооруженного восстания с началом съезда, а Лев Давидович планировал придать захвату власти вид легальной победы в Советах и на съезде. И действительно — Октябрьская революция выглядела (а во многом и была!) результатом победы на выборах. Снова не обошлось без эксцессов, но они не оказали решающего влияния на ситуацию. На съезд избрали 649 делегатов, из них: 390 большевиков, 160 эсеров, 72 меньшевика, 14 объединенных интернационалистов, 6 меньшевиков-интернационалистов, 7 украинских социалистов.
Начинался октябрь. Революционное время, которое Рыков вовсе не проспал, действовал на самых ключевых направлениях. Дни, в которые Владимир Ленин увидит то, что не видел никто другой, — перспективу захвата власти всерьез и надолго. Иллюзия, что тогда кто-то верил в возможность построения социализма в «одной отдельно взятой стране». Пока мы не поймем, что это иллюзия и все русские революционеры ориентировались на успехи интернационала, мы никогда не разберемся в позиции Рыкова в те дни, в его метаниях. Все верили, что их поддержат единомышленники в Европе. По крайней мере, в Германии, в странах, образовавшихся на развалинах Австро-Венгрии и во Франции, богатой своими революционными традициями. Это если говорить о Европе. А ведь они держали «на карандаше» и Восток — расколотую бывшую Османскую империю, Персию, Китай, в котором не прекращались общественные бури… Кое-какие надежды связывались и с Соединенными Штатами — там и индустрия высокого уровня, и массовый пролетариат, и очевидные межрасовые противоречия. Правда, американский империализм в годы Первой мировой набрал силу, но разве можно быть большевиком и не верить в силу рабочего движения?
Конечно, почти все опытные социал-демократы понимали, что социалистические революции невозможно поставить «на конвейер», как выпуск каких-нибудь купеческих карамелей. И все-таки верили, не без оснований, что не останутся в одиночестве. Но мозаика обстоятельств сложилась так, что осенью 1917-го революционная борьба обернулась борьбой за власть одной партии, у которой могли быть тактические союзники (анархисты, левые эсеры), но не равноправные партнеры.
Ленин собирал в Петрограде большевистскую гвардию. В конце сентября ЦК принял решение перевести в столицу из Первопрестольной и Рыкова. Его попросили сосредоточиться на работе в президиуме Петросовета — уравновешивать там Троцкого. Но выполнить это решение ЦК Рыков не сумел, задержался в Москве аж на три недели. И к событиям октябрьского захвата власти подключился ближе к развязке. Почему он задержался? В Москве действительно хватало проблем и забот. Но не исключено, что Троцкий (а косвенно, возможно, и Ленин) намеренно задерживали его в Первопрестольной, чтобы ершистый и не склонный к авантюризму Рыков не подпортил повестку дня в штабе петроградского восстания.
10 октября, вечером, в городе Петра по адресу: набережная реки Карповки, дом 32, квартира 31, собрались 11 членов большевистского Центрального комитета. Рыков пребывал в Москве… По иронии судьбы историческое заседание прошло без ведома хозяина квартиры — меньшевика-интернационалиста Николая Суханова, допоздна засиживавшегося в редакции газеты «Новая жизнь», которая на все корки критиковала большевиков. Бывало, что Суханов и ночевал в редакционном кабинете. Сам он, «летописец революции», позже утверждал: «…жена моя (большевичка Галина Флаксерман. — А. З.) точно осведомилась о моих намерениях и дала мне дружеский, бескорыстный совет — не утруждать себя после трудов дальним путешествием». Вот как иногда оборачиваются супружеские связи представителей разных партий…
В тот промозглый вечер Ленин пришел, когда все уже были в сборе. Георгий Ломов вспоминал: «Грим и парик настолько изменили Владимира Ильича, что узнать его было совершенно невозможно даже нам, сталкивавшимся с ним не раз». Согласно кратким протокольным записям, Ленин, констатировав, что «с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании», потребовал «обратить внимание на техническую сторону вопроса».
Он пылко доказывал, что времени терять нельзя, кстати, он сослался на готовность Временного правительства сдать Петроград немцам, после чего вряд ли большевикам удастся протиснуться к власти. И, сравнив сложившееся положение с тем, что было в июле, заключил: «Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти». Вождь большевиков, горевший желанием взять власть до открытия II Всероссийского съезда Советов, предложил резолюцию о вооруженном восстании. При голосовании ее поддержали 10 человек. Зиновьев и Каменев высказались против. Рыков, если бы он присутствовал на том заседании, возможно, избрал бы позицию воздержавшегося. Зиновьев и Каменев вскоре изложили свою позицию в письме «К текущему моменту», которое постарались направить партийным организациям. Это был настоящий раскол. В 1937-м, когда на Рыкова сыпались разнообразные обвинения, его уличали и в том, что он выступал против вооруженного восстания. Это было натяжкой: никаких выступлений против захвата власти Рыков не подписывал, но товарищи знали о его настроениях и даже о его сомнениях.
На следующий день на заседании Петербургского комитета РСДРП(б) присутствовали 35 представителей большевистских комитетов районов столицы. Там камертоном звучало: «Мы на пороге восстания». По итогам обсуждения решили созвать конференцию агитаторов-большевиков, активизировать обучение рабочих владению оружием, организовать выпуск вечерней газеты, укрепить контакты с железнодорожниками и работниками почты и телеграфа. Начиналась профессиональная подготовка захвата власти.
Заявив, что «массы идут за нами», Ленин тогда рассуждал так: «Массы дали доверие большевикам и требуют от них не слов, а дел, решительной политики и в борьбе с войной, и в борьбе с разрухой»[58]. Коснувшись международной ситуации, он заверил товарищей по партии: «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу».
По-прежнему выступая против восстания, Зиновьев и Каменев утверждали, что организационный аппарат власти гораздо сильнее того, которым располагают большевики. Моисей Володарский тоже предостерег от спешки. Схожего мнение придерживался в Москве и Рыков, предпочитавший «семь раз отмерить», прежде чем резать и кроить.
Ленин потребовал формального подтверждения резолюции от 10 (23) октября о вооруженном восстании. Зиновьев, не потерявший боевого духа, предложил свою, куда более осторожную, резолюцию, в которой говорилось: «Не откладывая разведочных, подготовительных шагов, считать, что никакие выступления впредь до совещания с большевистской частью съезда Советов — недопустимы».
После бурного спора в голосовании снова победила ленинская резолюция, получившая 19 голосов против двух (Зиновьева и Каменева), но на этот раз при четырех воздержавшихся. Однако дату восстания большевики назначать не стали. Рыков, отсутствовавший в Петрограде, в то время, по-видимому, все еще склонялся к точке зрения Зиновьева. Подтверждением тому — приложенная к протоколу заседания ЦК от 16 октября записка: «Уважаемые товарищи! Поданное нами заявление просим передать для опубликования в Центральном Органе. В. Ногин, В. Милютин, А. Рыков». Заявление в прессе так и не появилось, но можно предположить, что оно было созвучно сомнениям Зиновьева и Каменева. Словом, «умеренные» и «осторожные» обороняли последний бастион — и Ленин отлично знал их пофамильно.
