Выполнив свою миссию, тетя Сельма помыла кофейную чашку и тарелку из-под завтрака, прибрала в гостиной, вымыла полы в коридоре и спальне, поставила швабру и ведро из-под воды в шкаф, перебрала старые письма и фотографии, лежавшие в коробке на тумбочке, легла в кровать, накрыла ноги клетчатым пледом и умерла.
Похороны состоялись пять дней спустя, потом был кофе с бутербродами дома у Ингеборг, которая еще раз предоставила свою виллу в наше распоряжение. Поминки получились непродолжительными. Мы молча посидели за накрытым столом. Бархатные портьеры были задернуты, но зимние сумерки все же прокрались в гостиную и окутали собравшихся. Ингеборг попыталась сказать что-то вроде: «Во всяком случае, Сельма прожила жизнь, полную приключений». Кто-то пробормотал: «Да уж, этого у нее не отнимешь». Больше о покойной никто не заговаривал. Съели и похвалили бутерброды. Обсудили погоду. Повосхищались четырехэтажным тортом тети Эдель, в котором горели восемьдесят три черные именинные свечи. Блюдо с тортом переходило из рук в руки, все пытались задуть свечи, но свечи были из тех, что задуть нельзя — после каждой попытки они разгорались снова. Но всем хотелось попробовать. Сначала Жюли, потом Ингеборг, потом Фриц, потом Александр, затем я и Анни.
Все смотрели на Анни.
Пламя свечей озаряло ее лицо, которое было белым, как снег, почти прозрачным.
Когда она стала дуть, щеки ее раздулись в большие мыльные пузыри. Мне захотелось встать из-за стола и проколоть их. Хлоп! Хлоп! И нет больше этого лица.
Папа посмотрел на меня. Он прошептал:
— Карин, ты почему даже в помещении темные очки не снимаешь?
— Потому что у нас траур.
— Конечно, конечно, — протянул папа. — Ясно.
* * *
Надо сказать, насчет траура я не преувеличивала. Мне действительно не хватало тети Сельмы.
В церкви во время отпевания все были погружены в свои мысли. И хотя вся семья была в сборе, церковь казалась почти пустой. На гробе лежал скромный венок. Никто не плакал. Сельму не любили.
Я сижу в задних рядах. Звонят колокола. Мы поем псалом «Благословенна земля». После минутной тишины пастор выступает вперед и произносит:
— Да пребудет с вами Бог Отец и Господь наш Иисус Христос. — Он продолжает: — Сегодня мы собрались здесь у гроба Сельмы. Бог дарует утешение всем, кто на Него уповает. Посвятим этот момент слову Божьему и молитве. Давайте помолимся.
Пастор опускает голову. Все замолкают.
Все молчат, я оглядываюсь по сторонам. Анни, папа, Ингеборг, Жюли, Александр, тетя Эдель и дядя Фриц, Элсе с мужем. Слабый зимний свет сочится сквозь церковные витражи. Я сижу, глядя на этот свет.
Кто-то проходит рядом. Грубо толкает меня в бок.
«Ну что, опять замечталась?»
«Вот, сижу жду, когда же кончится этот день. Не люблю похороны. Хоть я и не часто бывала на похоронах, но не люблю их».
«Хорошо тебе говорить! Мне вот тоже похороны не нравятся. А эти особенно».
«Понимаю».
«Все из-за сигарет! Черт бы побрал эти проклятые сигареты! Мне уже давно пора было бросить курить».
«Да. Это верно. Но вы ведь уже были довольно старой. Смерть в вашем возрасте — обычное дело».
«Ха, ну ты скажешь! Да я бы еще сто лет прожила. У меня дел была куча. Только таким малявкам, как ты, этого не понять».
«Ну и как? — спрашиваю я. — Как вам… там?»
«Знаешь, что я тебе скажу, Карин? Нет тут ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего здесь нет! Мрачно как-то. И все эти слова… все эти обещания жизни после смерти и все такое… я, конечно, надеялась… я надеялась, что он будет ждать меня здесь с улыбкой на губах».
«Кто? Бог?»
«Нет, Рикард».
«Ах да, конечно».
«У Рикарда была совершенно особенная улыбка. Он словно говорил: впереди тебя ждет нечто удивительное и прекрасное — только надо слушаться меня».
Слова ее остаются без ответа — я молчу, глядя на пастора, который молитвенно складывает ладони.
Тень, стоящая рядом, снова толкает меня в бок.
«Отвечай, когда с тобой разговаривают! Хватит по сторонам глазеть. Это невежливо».
«Тс-с, — шепчу я. — Пастор молится за вас. Послушайте!»
Господи, Ты прибежище нашеВо веки веков.Ты был прежде, чем горы явились на свет,до сотворенья земли и мира.Ты — Господь наш единый.
Ты возвращаешь человека во прах,Из праха мы вышли и в прах обратимся.Тысячи лет в глазах Твоих,что один лишь день,что ночь одна.
Просвети нас, чтоб дни считали свои,чтобы мудрость в сердце своем обрели!
И горячие юные губы шепчут мне в ухо:
«Знаешь, что сказал мне Рикард как-то раз, когда мы лежали в постели? Он сказал: "Когда я лежу вот так, рядом с тобой, прежде чем ты уснешь, я чувствую себя дома". Это были самые красивые слова, которые кто-либо говорил мне. Ведь это тело не всегда было таким старым и дряхлым — поверь мне».
Тень на мгновение замолчала — потом вздохнула:
«Но его здесь нет, понимаешь? Здесь нет никого. Я все жду-жду, когда что-нибудь произойдет, но ничего не происходит. Понимаешь? Я всегда ждала, что что-то случится, если не при жизни, то хотя бы сейчас. Куда же все подевались?!»
«Я здесь», — шепчу я.
«Да, ты здесь, но скоро ты выйдешь из церкви, ты и все остальные, а я прокричу: побудьте еще немного! Но ты не обернешься, Карин. Здесь уж ничего не поделаешь. Я мертва, а ты жива. И все-таки я прокричу: не уходите! Но ты меня не услышишь! Ты пойдешь дальше. И еще: напрасно ты так переживаешь из-за маминого лица. Не так все страшно, как ты думаешь. Ты ведь умная девочка, Карин, но иногда, себе в угоду, ты слишком преувеличиваешь. Возможно, когда-нибудь в твоей жизни произойдет нечто гораздо более значительное, чем то, что было до сих пор. Однажды у тебя внутри что-то лопнет, и ты перестанешь так бездумно играть, как играешь сейчас. Однажды тебе придется взять ответственность на себя. Наберись мужества, девочка моя».
V
САНДЕР
декабрь 1998
У меня на пороге стоит Жюли, она держит за руку Сандера. У каждого по чемодану. У Жюли — синий, с ремнями на крышке, у Сандера свой — маленький зеленый чемоданчик.
Как это говорится? «Чемоданное настроение»? Вот-вот, это про них.
Они стоят на пороге, держась за руки. Лица у них серьезные. Почти официальные. Они уже попрощались — дома у Жюли. Оба это знают. Больше никаких слез. Сандер не плачет. Он сам собрал свой чемодан. Там лежат шесть пар тренировочных под брюки, девять пар трусов, пять футболок, два свитера, связанных тетей Эдель, три пары брюк и четыре водолазки.
Жюли взмахивает рукой. Она благодарит меня за то, что я согласилась их выручить.
— Александр уже привез рюкзак? — Она оглядывается вокруг. — Все готово?
Я киваю.
— Мы позвоним из Италии, — говорит Жюли. — Правда, это будет поздно. Мы прилетаем после обеда, а оттуда еще четыре-пять часов на машине. Но вечером, до одиннадцати, точно позвоним. Вы тут без нас не скучайте. Все будет хорошо.
Александр уже приезжал, он оставил рюкзак. А потом поехал к себе на работу, чтобы уладить последние дела перед отъездом. С Сандером он попрощался еще рано утром. В рюкзак Жюли положила стеганые штаны, куртку на меху, еще несколько свитеров, которые Ингеборг подарила Сандеру на прошлое Рождество (перед тем, как уйти от папы), четыре видеокассеты, три книжки, набор юного сыщика: порошок для снятия отпечатков пальцев, волшебные очки и невидимые чернила; футбольный мяч, плюшевого мишку по имени Пух и еще одного плюшевого мишку без имени. Безымянным медведем мы дома играли в футбол.
На Жюли новое пальто. Вчера она ходила в парикмахерскую и остригла свои длинные волосы. Она немного накрасилась.
— Я хочу начать новую жизнь, мы с Александром начнем все с начала, новый год — новая жизнь, — говорит Жюли, с улыбкой поправляя свою новую прическу.
Я пытаюсь приободрить ее, говорю, что все будет хорошо.
— Мы с Сандером замечательно проведем время. Тебе пора, Жюли, передай привет Александру, увидимся после Нового года.
Жюли тянется к Сандеру, он отодвигается от нее, но она все равно притягивает его к себе и что-то шепчет на ухо. Он пожимает плечами, шагает через порог и останавливается рядом со мной. На спине висит ранец. Если бы не каникулы, у Сандера в ранце сейчас лежали бы хрестоматия, учебник по математике, тетрадь и альбом для рисования.
Сегодня ему разрешили положить в ранец то, что ему захочется. Там лежат пробка, термос, пакетик с конфетами, мишка по имени Бьорн, толстая книжка об истории норвежского футбола, фотография Уле Гуннара Сульшэра, шарф болельщиков команды «Манчестер юнайтед», зеленая папка с пластиковыми отделениями, сто тринадцать футбольных стикерсов и фотография в рамке: Сандер вместе с Александром и Жюли стоит на лестнице перед красным домиком в Вэрмланде — солнечный день несколько лет назад.
