напоминающих Нью-Йорк. Но в Сан-Франциско нет такого скопища многоэтажных махин, как в Нью-Йорке. Издали казалось, что весь город утопал в зелени садов и парков. Город — на холмах, вокруг синего блюдца залива. Это было очень красивое зрелище. Сердце мое забилось сильнее. Я, не отрываясь, смотрел на Сан-Франциско, пока с дороги была видна общая панорама.
Машина повернула влево, миновала какой-то завод и остановилась у ворот большого здания.
— Приехали! — улыбнулся во весь рот шофер. Решительно отказавшись от протянутых мною денег, он высадил меня, пожелал доброго пути и въехал в ворота.
Я постоял, немного оглушенный шумом улицы, потер занемевшие колени и, взяв под мышку свой сверток, поспешил к центру города.
Проходивший со звоном трамвай, как чудо, удивил меня, словно никогда раньше я не видел трамваев. После безмолвия дорог и стоуновской фермы все казалось ново и неожиданно.
Держа курс к заливу, часа через три выбрался в портовые кварталы. Скоро в верхних улицах удалось найти ночлег в китайской гостинице. Это же волшебно — спать на настоящей кровати, на прохладных свежих простынях, ворочаться, чувствуя упругость пружин. Когда в последний раз я так блаженствовал? В гостинице Каракаса. Почти два года тому назад, когда возвратился с рудника Ориноко. Славная все же эта штука — кровать с пружинным матрацем.
Утром я проснулся с улыбкой. Солнце ярко светило в окно. Наконец-то я в Сан-Франциско! Расплатившись с китайцем за ночлег, отправился по магазинам. Купил приличный костюм, рубашки, новые туфли и огромнейший чемодан. Правда, он был почти пуст, но не беда. Я вновь чувствовал себя матросом, вернувшимся из дальнего плавания. Хоть день, да мой. Вероятнее всего в будущем придется продать и костюм, и это чудовище — чемодан. Но пока не постучится голод, пока в кармане шуршат доллары и позванивают центы, жить можно. Отныне буду ждать советский пароход. Отсюда моя дорога на Родину.
Переодевшись тут же в задней комнатке магазина, я отправился в порт. Новый костюм сидел на мне отлично, словно был сшит на меня, туфли сверкали лаком, и сам себе я ужасно нравился.
На причалах меня встретила знакомая картина трудовой жизни порта. Пароходы с разноцветными флагами из многих стран мира теснились у причалов. Кружевные стрелы кранов четко выделялись на фоне голубого неба. Басовито гудели белоснежные лайнеры, подталкиваемые тупоносыми буксирами. Легкие катера носились по коротковолновому простору, оставляя за собой темную полосу. А вот медлительно вылез здоровенный танкер с высоко поднятым носом в сторону Окленда. К вечеру он глубоко осядет и, едва двигаясь, уйдет за мост, в океан. К каким берегам лежит его путь? Может быть, в Панаму или Европу? А вот еще серо-зеленый корабль с низкой трубой. На него грузят солдат. Все здоровые и беззаботные с виду парни. Их провожают родные и девушки. В какой земле закончат они свой путь? Все эти провожающие солдат фермеры, рабочие, клерки сколько сил отдали, чтобы вырастить своих сыновей. А теперь провожают их на войну, и в каждом сердце таится тревога, вернутся ли сыновья в родной порт. Судьбы этих парней с автоматами везде одинаковы. Гибель в джунглях Америки или на островах Японии, на Формозе, в Индокитае… Может быть, в Южном Вьетнаме, где разгорается война…
Но что это такое? Красный флаг? Или мне померещилось?
Я остановился ошеломленный, глядя во все глаза. Красный флаг полоскался за кормой глубоко осевшего в воду грузового парохода. Это же советское судно! Опомнившись, я побежал, едва не сбив негра с корзиной лимонов. Толкнул в воротах причала моряка с нашивками. Он выкрикнул мне вслед ругательства. Но я, не обращая ни на что внимания, поглощенный только одним желанием — как можно быстрее добраться до парохода с красным флагом, мчался мимо пакгаузов, ступенек гигантских кранов, мимо складов и груд сваленных ящиков. Что скажу капитану, я не знал. Знал только одно, капитан должен понять, должен согласиться. У меня есть полтораста долларов. Да я отдам их все только за проезд. Согласен буду работать, где угодно — в кочегарке, на палубе, бесплатно, лишь бы довезли до Владивостока. Ведь я русский, советский человек! В конце концов капитан обязан взять меня. Я больше не в силах жить вдали от родины… Вот еще какой-то склад, площадки, вот и причал. Сердце громко стучало в груди. Запыхавшись, я остановился на краю причала, едва не свалившись в воду. Проклятье! Опоздал! Теперь с берега уже ясно различал алый флаг с серпом и молотом и надпись на носу «Курск». Пароход разворачивался к мосту, лениво стуча винтом по сонной глади залива. Около черного борта судна крохотной скорлупкой качался белый лоцманский катер.
Будь я проклят! Опоздал! Надо было с утра идти в порт, а я пошел костюм покупать. Видишь, негодяй, что получилось! Костюм захотел! Я чуть не завыл во весь голос от отчаяния и злости, неотрывно смотря, как «Курск» спокойно, уверенно разворачивался к выходу. Когда лоцманский катер отцепился от него, он загудел долгим и медленным басом, прощаясь с Америкой.
Ругая себя, я мял в руках фуражку, продолжая стоять на краю причала. Красный флаг постепенно становился все меньше и меньше. Вот почти не виден. Вот уже видна только широкая корма и чернеющие вдали трубы. Скоро судно затерялось в голубой дымке океана.
— Проклятье! Будь я проклят! — Я с досадой сорвал фуражку и бросил в воду.
— Что, мистер моряк опоздал на шип? — неожиданно раздался позади меня спокойный голос.
Я обернулся. Что еще нужно какому-то дьяволу? Разве не ясно, что опоздал. Полицейский в синем мундире с любопытством уставился на меня и повторил:
— Вы опоздали на свое судно?
В другое время я ответил бы вежливо, смиренно, привыкнув быть почтительным с людьми в форме, но сейчас меня всего трясло.
— Пошел ты, паршивый бык, к… — дико выругался я по-русски, так, как никогда не ругался.
Полисмен по-русски не понимал. Он что-то пробормотал, заложив руки за спину, демонстративно повернул к мосту, нависшему над бухтой. Я направился к выходу с причала, продолжая проклинать себя.
Наконец, несколько успокоившись, решил искать квартиру. В конце концов, раз здесь был «Курск», значит, советские пароходы приходят. Не может быть, чтобы это был
