– Сколько убитых с той и этой стороны? А городские стены в Фано высокие? А воины Сигизмунда – они смелые? А погода стояла какая?
Подали bruscetta, чеснок, масло, соль. Хлеб поставили на угли, чтобы освежить. Пахло горячим хлебом, оливковым маслом и чесноком – как в былые времена во время обедов в замке. Но там была еще и Лукреция.
Приезд солдат внес в жизнь усадьбы радость. Как бы письмо ее не убило.
Стоял прекрасный осенний, почти счастливый день. Она улыбалась, глядя, как сотрапезники поливают маслом и солят натертый чесноком хлеб, кладут на него подогретый в печи сыр пекорино.
Лиам ел вместе со всеми, слушал рассказы про битву, но время от времени, словно неусыпный страж, бросал взгляд на окно, в проеме которого виднелась Анна. Он, как и она, не ожидал от письма ничего хорошего.
Краткое обращение было выведено крупными буквами: «Дрянь!» Дальше разбегались мелкие паучки быстрых букв. Лоренцо писал, что, согласно решению Папы Римского, она находится под домашним арестом вплоть до отпущения грехов, при этом в течение двух лет должна сохранять верность бывшему мужу. В случае нарушения последнего требования легкомысленный любовник будет подвергнут казни.
«Я убью его своей рукой».
У Анны перехватило дыхание.
Она не ошиблась: из крепости на них глядел священник и не погнушался доносом. Почему она не остановила тогда Бернардо? Пустые сожаления: она не могла остановить его, да и не хотела. Пий Второй прав: люди не умеют ограждать свои желания рамками разумного.
Она сама поставила себя вне общества, пойдя по пути Лукреции, – той, которую прославил Энеа Пикколомини.
«Солдаты, – продолжал Лоренцо, – останутся в усадьбе, чтобы проследить за выполнением поставленных условий. Да покарает Бог того, кто попытается переступить порог моего дома и моих владений».
Отныне она узница этих стен.
Конечно же, приходской священник! А Лоренцо не шутит: он – воин, ему ничего не стоит убить, все равно что выпить бокал вина или провести ночь с женщиной. Падре хочет этим воспользоваться, ему не терпится увидеть хладный труп Бернардо и ее, пылающую в горячем пламени костра.
И Лукреция умерла из-за него, из-за него покинула мир солнца и ветра. Анна достала из шкафа платье дочери, прижалась к ткани щекой. Ее туфельки, окрашенные пурпурином, поставила на стол. Зажгла масляную лампу. Кликнула Андрополуса, чтобы тот принес дров. Увидев башмачки, пастух понурился:
– Я был с ней, когда она примеряла их у сапожника. – Он погладил пальцами одну туфлю, потом взял в руки, перевернул, посмотрел на подошву. – Совсем ненадеванные.
– Она не успела, – коротко вздохнула Анна.
Андрополус поставил башмачок на место, растопил очаг мелко нарубленными сухими ветвями кипариса и розмарина, вышел. Оставшись одна, Анна бросила в огонь пучок лаванды, огляделась и вдруг ясно осознала, что обречена на медленное умирание. Как в склепе.
Надо что-то делать. Действовать. Искать выход, который вернет ее в широкий мир.
Андрополус с помощью Лиама втащил в комнату небольшой, но тяжелый позолоченный сундучок. Лоренцо прислал-таки книги. Запах вишневого дерева вернул Анну в далекое прошлое: отец купил сундук с книгами у одного голландского капитана перед тем, как отвезти дочь в монастырь Ноннесеттер. Он сказал, что эти тома ей еще пригодятся, они – часть приданого. Учи латынь.
Все четырнадцать лет, которые она провела в замке, сундук простоял запертым невесть где. Лоренцо считал ее собственность своей, а эти книги, наскоро просмотренные, счел малоинтересными и не заслуживающими внимания, хотя сам собрал неплохую библиотеку. Анна за годы прочла многое из нее: писец мужа, хорошо относящийся к баронессе, давал хозяйке новые тома перед тем, как запереть их в шкафу.
– «О природе», – вслух прочел Лиам название на переплете.
– Эту книгу я обязательно перечитаю, – сказала Анна.
– Помню ее еще по ноннесеттерской обители, – мелко закивал старый монах.
– Зачем вам читать именно ее? – удивился Андрополус. – Она такая потрепанная и с виду скучная! Другие куда привлекательней: взять хоть эту, в золоченом переплете с каменьями! Такую можно продать даже в ватиканскую библиотеку. То-то бы мы разбогатели!
Он не удостоился ответа. Лиам подлил в лампу масла, читай хоть всю ночь.
– Поставь ее на очаг, – сказала Анна и велела Андрополусу принести побольше дров. Пастух притащил толстый кипарисовый комель.
Анна уселась у огня. Поставила ноги на железную скамеечку, протянувшуюся вдоль очага. Ветер завывал в трубе и хлопал оконными ставнями.
Андрополус подбросил в пламя немного лаванды, комната наполнилась ароматом.
– Матушка всегда так делала, чтобы хорошо пахло, – задумчиво промолвил пастух. – Завтра я пойду на могилу Лукреции. Хочу отнести ей гребень.
– Гребень?
– Зеркало там уже есть – то, что раньше стояло у нее на столе. А гребень куца-то пропал.
– Отнеси мой, – предложила она.
Он взял протянутую расческу и несколько раз провел ею по волосам.
– Это я на всякий случай, чтобы вшей не было. Сам-то я от них избавился.
– На моем вшей нет, – усмехнулась Анна.
– Я тоже так думаю, – серьезно ответил пастух, – но ей подходит только самое чистое.
Его лицо словно освещалось изнутри, когда он говорил о Лукреции. Мальчик живет в окружении мертвых, подумалось Анне: сначала мать, потом отец, потом моя дочь.
– Вы долго будете читать? – спросил Андрополус.
– Наверное. Мне нужно кое-что отыскать в этой книге.
Лиам с другим томом стоял около масляной лампы и, подслеповато водя глазами по странице, тихонько произносил прочитанные греческие слова. Голос монаха звучал торжественно и восторженно.
– Так ты умеешь читать по-гречески? – обрадованно удивился Андрополус.
– Умел, – кивнул Лиам, – но многое позабыл. Ты мне поможешь?
– Конечно!
Они, взяв книгу, ушли. Анна заперла дверь и перед тем, как закрыть ставни, взглянула в темнеющую даль. Долина показалась ей утратившей былую прелесть, какой-то безжалостной и жестокой. Глинистые волны превратились в барханы пустыни, такой же бесплодной, как она, Анна. Таившиеся в них обеих чудодейственные источники утратили магическую силу.
Вот ее комната: кровать под шелковым балдахином, раковины морских улиток, лежащие на столе рядом с туфельками Лукреции, букет лютиков в вазе из купален императора Тита, выкрашенной изнутри пурпурином, той, что подарил Пий Второй в бытность Анны папской красильщицей, им же подаренные пять монет с профилем Цезаря… Комната – ее узилище, воспоминания – сокамерники, а единственное занятие – размышления о том, как выбраться на свободу, которую у нее отняли.
С востока дует марино, с запада – сирокко, с юга – трамонтан, мистраль – с севера. Дубовые рощи не преграждают, как было прежде, путь ветрам, хозяйничающим в долине.
Анна выбрала среди книг ту, что называлась «O природе», потому что хотела спасти жизнь и вернуть уважение к себе, но, едва взявшись за том, отдернула руку от переплета. Ее пронзила мысль о возможном жестоком разочаровании, которое наступит неминуемо, если Господь действительно отвернулся от отлученной. А это, кажется, так: сколько ни молилась она о приезде Бернардо, мольбы не были услышаны. Боже, зачем Ты отверг меня? Неужели Ты не хочешь, чтобы я нашла в Италии алунит и заслужила прощение наместника Твоего? Я ведь всегда тратила пурпур лишь во имя Твое и только в последний раз – из любви к человеку!
Терзаясь сомнениями, Анна осторожно взяла другую книгу – ту, в украшенном золотом и камнями переплете. «Сказание об Орфее и Эвридике, переданное Платоном», – было написано на титульном листе. И чуть ниже: «Анне от Лоренцо» – почерком бывшего мужа, синей краской индиго, которую добывают из листьев кустарника, именуемого так же. Великолепная краска. Она провела пальцами по буквам, перелистнула страницу. Из книги выпал обрезок окрашенной пурпуром материи. Пробный кусочек, на котором она проверяла, как густо надо смочить шелк улиточной слизью, чтобы плащ Бернардо приобрел достаточно глубокий цвет. Как этот обрезок оказался здесь, рядом с иллюстрацией, изображающей Орфея, выводящего Эвридику из царства мертвых? Весточка от Лоренцо: Анна для него мертва и никогда не вернется из Тартара; ее связь с архитектором разоблачена.
Он приехал в замок, рылся в оставленных ею вещах, нашел под подушкой, набитой гусиным пухом, кусочек шелка, оставленный на память, узнал необыкновенно насыщенный цвет, знакомый по триумфальному плащу Росселино, и понял, что приходской священник не врет. Вот почему Лоренцо назвал ее дрянью и подверг домашнему аресту! А она-то сначала подумала, будто книга – тайный знак примирения: Анна давно мечтала иметь в доме сказание об Орфее и Эвридике, и муж в лучшие времена обещал исполнить ее просьбу. И вот при каких обстоятельствах это случилось. Как там Бернардо, не случилось ли с ним беды?
