Аргумент Горбачёва меня поразил: мол, неудобно. Неужели внешние приличия важнее реальной угрозы безопасности страны?
Утром я приехал к нему. Первое, что я потребовал — сразу же отправить в отставку Моисеева. Горбачёв сопротивлялся, но в конце концов был вынужден согласиться, что совершил ошибку. Сказал: «Я подумаю, как это исправить». «Нет, — говорю, — я не уйду, пока вы при мне этого не сделаете. Приглашайте Моисеева прямо сюда и отправляйте его в отставку».
Как раз в этот день Моисеев дал команду своим сотрудникам уничтожить документы, особенно шифровки, подписанные им самим, которые касались путча.
К счастью, один из офицеров, старший лейтенант, которому было дано непосредственное задание уничтожить шифровки, вышел на нашу службу безопасности и сообщил об этом. Мне передали записку с фамилией и номером телефона этого старшего лейтенанта. Я даю эту записку Горбачёву и говорю: «Позвоните по этому телефону и просто спросите, чем он занимается в настоящий момент». Горбачёв в присутствии Моисеева звонит, там отвечают: старший лейтенант такой-то слушает. Горбачёв представился и спросил: «Какое указание вы получили сегодня?» — «Я получил указание от Моисеева уничтожить все шифровки, касающиеся августовского путча». Горбачёв повернулся к Моисееву: «Вам ещё что-то неясно?»
Мы договорились, что назначение нового министра обороны будет согласовано с Советом глав республик. В этот день через пару часов как раз должно было начаться его заседание. Я предложил кандидатуру Шапошникова, главнокомандующего ВВС. Было известно, что он мужественно повёл себя во время путча. Сколько ни давили на него Язов и его окружение, он не поддался на провокации и сделал все, чтобы военная авиация не принимала участия в перевороте. С его назначением проблем не возникло.
Не менее важно было найти достойного человека на роль руководителя КГБ, тем более, перед ним стояла задача разрушить эту страшную систему подавления, которая сохранялась ещё со сталинских времён. Человек, вступающий в эту должность, обязан был иметь опыт руководства властными структурами. Бакатин, который до Пуго возглавлял Министерство внутренних дел, как мне казалось, мог справиться с этой работой. Это было достаточно неожиданно, но Горбачёв согласился.
Дошли до Министерства иностранных дел. Я сказал, что Бессмертных выполнял поручения ГКЧП, во все посольства ушли шифровки в поддержку ГКЧП, и всю внешнеполитическую службу он ориентировал на то, чтобы помогать путчистам. Козырева тогда сложно было назначать на пост министра иностранных дел Союза, он был к этому не готов. Остановились на фигуре Бориса Панкина, посла в Швеции. Он был одним из немногих послов, кто в первый же день переворота дал однозначную оценку путчу.
В одиннадцать часов начался Совет глав республик, там все эти предложения прошли.
Каждая такая победа давалась невероятным усилием. А сколько их могло быть — одна, две, три?
Мне становилось все более очевидно, что это временные уступки.
Неудавшиеся назначения Горбачёва на три ключевых поста в правительстве — обороны, безопасности и иностранных дел — не несли в себе никакого злого умысла. В двух случаях он назначал первых заместителей, в третьем — просто оставил на посту прежнего опытного исполнителя.
Однако эта история ясно показала: в путче был задействован не только первый, но и второй эшелон руководителей союзных ведомств. Ведь это был не заговор нескольких отчаянных генералов, как позднее, в октябре 93-го, а заговор государственной системы, которая не желала распадаться.
Возникала как бы сама собой парадоксальная, двойственная ситуация. Руководить страной Горбачёв назначал непосредственных помощников тех людей, которые собирались его свергать…
Сохранялся в неприкосновенности сам механизм, аппарат путча — а это и был аппарат союзных структур, на всех уровнях подчинения и функционирования, который готов был привести в действие режим чрезвычайного положения.
А этого не хотел в стране, как мне казалось, никто. И я не мог, не имел права допустить возникновения новой угрозы безопасности России.
Последняя попытка
Ночью накануне очередного съезда народных депутатов СССР руководители союзных республик собрались в Кремле, чтобы выработать тактику поведения перед съездовским форумом. Задолго до этого у большинства руководителей сложилось однозначное мнение — со съездом нужно заканчивать, этот государственный орган власти изжил себя, остался в прошлом. Но все понимали также, что съезд не согласится без боя проститься со своей безграничной властью.
После напряжённой работы было подготовлено совместное заявление глав десяти республик, в котором съезду предлагалось сформировать межреспубликанские структуры власти на переходный период до принятия новой конституции СССР. На этом съезд должен был успешно закончить своё существование. В случае принятия этого предложения приостанавливалось действие ряда важнейших статей Конституции СССР, и власть передавалась Совету глав государств, в который входили Президент СССР и лидеры союзных республик.
Во время работы над этим документом Горбачёв все время шёл на компромиссы, не обращал внимания на мелочи, держался согласованной позиции с главами республик. Он сильно изменился после августа. Объявляя о своём суверенитете, одна республика за другой резко меняли политический расклад в уже бывшем — это становилось определённо ясно для всех — Советском Союзе. В новой реальности Горбачёву оставалась только одна роль — объединителя разбегавшихся республик.
С заявлением перед народными депутатами СССР мы поручили выступить Нурсултану Назарбаеву. Нельзя сказать, что предложение Совета глав государств стало для участников съезда большой неожиданностью. Все примерно к такому сценарию и готовились. Но все же самые оголтелые бросились на защиту съезда. С трибуны бросались слова о «предательстве», «заговоре», «разворовывании страны» и прочее. Михаил
Сергеевич всегда с трудом сдерживался, если при нем говорили такие гадости, и когда его довели окончательно, он вышел на трибуну и пригрозил: если съезд сам не распустится, то можно его и разогнать. Это охладило пыл выступавших, и заявление Совета глав государств было принято.
Дальше пошла активная, напряжённая работа в Ново-Огарёве. При этом Горбачёв все время чуть-чуть не успевал за ситуацией. Она все время его на шаг опережала. Он шёл на уступки, которые до августа всем казались бы немыслимыми. Он согласился на то, чтобы будущий союз стал конфедеративным государством. При этом, однако, сохранялся сильный центр, определявший вопросы обороны, часть финансовых вопросов. Оставался единый президент, который выступал гарантом соблюдения договора, он же представлял союз суверенных государств (ССГ — это был вариант новой аббревиатуры бывшего СССР) в отношениях с зарубежными странами. В центральном правительстве сохранялся пост премьер-министра. В Москве должен был работать двухпалатный парламент.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
