Ударом для Горбачёва стало то, что от ново-огаревского процесса уклонялись одна за другой бывшие союзные республики. Сначала три прибалтийские, но на них, правда, Президент СССР сильно и не рассчитывал. Затем Грузия, Молдова, Армения, Азербайджан… Да и атмосфера на ново-огаревских заседаниях в октябре — ноябре сильно отличалась от той, которая царила на них до путча. Если раньше подавляющее большинство глав республик не смело спорить с Президентом СССР, и даже где-то осуждало меня за «чрезмерный радикализм», то теперь они сами уже бросались на Михаила Сергеевича, не давая мне и рта раскрыть.
Параллельно шёл активный процесс в республиках — с объявлениями государственной независимости, с выборами президентов. Все мечтали поднять свой собственный статус, все хотели стать равноправными членами ООН.
Было очевидно, что Горбачёв не по чьей-то злой воле, сам, исторически, загоняется в угол. Он упирается в стену, и выхода уже нет.
Драма наступила 25 ноября, когда в Ново-Огарёве, открывая очередное заседание глав государств, Горбачёв сообщил прессе, что участники встречи собрались для парафирования договора. На самом деле договор ещё не был готов к парафированию, к тому же на встречу не приехали руководитель Украины Кравчук и лидер Азербайджана Муталибов, который, как объяснил Горбачёв, «не прибыл в Ново-Огарево из-за сложной обстановки в республике».
Заявление Горбачёва о парафировании заставило руководителей республик внести коренные поправки в текст договора. Главным образом они касались смещения оставшихся полномочий от центра к республикам. Президент СССР пытался сначала мягко уговаривать, потом стал нервничать, раздражаться. Его слова не помогали, лидеры республик упрямо требовали все большей независимости от центра, ни мягкость, ни настойчивость, ни жёсткость Горбачёва уже ничего не могли сделать с почувствовавшими вкус свободы руководителями союзных республик. Когда Горбачёв в очередной раз попробовал настоять на своей формулировке и снова мы все дружно как один её отвергли, он не выдержал — вскочил из-за стола и выбежал из зала заседаний.
И именно в этот момент, когда на какое-то время в зале наступила тяжёлая, гнетущая тишина, все вдруг поняли: здесь мы собираемся в последний раз. Ново-огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет. Надо искать, придумывать что-то новое.
Оправившись от удивления и растерянности, все потихоньку заговорили. Скандал никому не был нужен. Внизу журналисты с нетерпением ждали известий с заседания, обещавшего стать историческим. Уже понятно, что историческим оно не будет, но хотя бы приличную мину необходимо соблюсти. Убежавшего президента надо вернуть. Никому не хотелось этого делать. Попросили меня и Шушкевича сходить за ним. Мы поднялись, пошли в его кабинет, сказали: «Михаил Сергеевич, давайте работать, надо же вместе искать выход». Он, видимо, ждал нашего прихода, тут же встал, пошёл с нами. Заседание продолжилось.
Компромиссный проект, который мы приняли, никто подписывать не стал. По сути, это и был приговор ново-огаревскому документу. Официальная версия была следующая: договор отправляется на обсуждение Верховных Советов республик, и после одобрения ими проекта он официально будет подписан главами республик и Президентом СССР.
В отличие от прошлых встреч на пресс-конференцию никто из нас не пошёл. Горбачёв один выступил перед журналистами, рассказал об успехе прошедшего заседания, сообщил, что 20 декабря, он надеется, новый Союзный договор будет торжественно подписан.
Но от политических аналитиков ничего скрыть было нельзя. Уже на следующий день практически все газеты вышли с пессимистичным анализом перспектив ново-огаревского договора. Всем бросился в глаза одинокий выход Горбачёва к прессе, отсутствие подписей руководителей республик на проекте договора, уж если не подписали главы республик, то с какой стати такой проект поддержат Верховные Советы?..
А события следующих дней ещё острее изменили ситуацию. 1 декабря на Украине состоялся референдум, на котором народ республики единодушно проголосовал за свою независимость. Затем Леонид Кравчук однозначно заявил, что его страна не будет участвовать в ново-огаревских договорённостях. Это была уже окончательная жирная точка в длинной истории горбачевской попытки спасти разваливающийся Советский Союз.
Надо было искать другой путь.
Дневник президента
8 декабря 1991
Глядя на внешне спокойные, но все-таки очень напряжённые, даже возбуждённые лица Кравчука и Шушкевича, я не мог не понимать, что мы всерьёз и, пожалуй, навсегда «отпускаем» Украину с Белоруссией, предоставляя им закреплённый самим текстом договора равный статус с Россией.
Беловежская встреча проходила в обстановке секретности, резиденцию даже охраняло особое спецподразделение. Из-за этой сверхсекретности порой возникали неожиданные ситуации. Например, вдруг выяснилось, что в резиденции нет ксерокса. Для того, чтобы получить копию документа, его каждый раз приходилось пропускать через два телефакса, стоявшие рядом — слава Богу, хоть они были.
…Мне показалось, что Шушкевич представлял себе эту встречу несколько иначе, более раздумчивой, спокойной. Он предлагал поохотиться, походить по лесу. Но было не до прогулок. Мы работали как заведённые, в эмоциональном, приподнятом настроении.
Напряжение встречи усиливалось с каждой минутой. С нашей стороны над документами работали Бурбулис, Шахрай, Гайдар, Козырев, Илюшин. Была проделана гигантская работа над концепцией, формулами нового, Беловежского договора, и было ясно, что все эти соглашения надо подписывать здесь же, не откладывая.
Идея новой государственности родилась не сегодня, не в моей голове или у Шушкевича, Кравчука. Вспомните 1917 — 1918 годы: как только грянула демократическая Февральская революция, республики сразу начали процесс отделения, движение к независимости. На территории Российской империи было провозглашено несколько новых национальных правительств, в том числе на Кавказе и в Средней Азии. И Украина шла во главе этого процесса. Большевики сумели подавить все национальные восстания, поставив под ружьё мужиков. Советы железной рукой задушили освободительную борьбу, расстреляли национальную интеллигенцию, разогнали партии.
Как только в воздухе прозвучало слово «суверенитет», часы истории вновь пошли, и все попытки остановить их были обречены.
Пробил последний час советской империи.
Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счёты с Горбачёвым. Что сепаратное соглашение — лишь средство устранения его от власти. Я знал, что теперь эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни. Поэтому решение было вдвойне тяжёлым. Помимо политической ответственности, предстояло принять ещё и моральную.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
