– O, Айра, город из мрамора и берилла, сколь множественны твои красоты! Как любил я теплые и благоуханные рощи на том берегу кристально чистой Нитры, и водопады на крошечной Кра, протекавшей по цветущей долине! В этих рощах и долине дети плели друг другу венки, a в сумерках меня посещали странные сновидения под покровом горных деревьев-ят, когда я видел под собой городские огни, a извилистая Нитра превращалась в полную звезд ленту.
– A в городе были дворцы из цветного с прожилками мрамора с золочеными куполами и расписными стенами, и зеленые сады с лазурными прудами и кристальными фонтанами. Часто играл я в садах и спускался в пруды, a потом лежал и грезил среди нежных цветов под деревьями. A иногда на закате восходил я по длинной и крутой улочке к цитадели и открытому пространству перед ней, и смотрел вниз на Айру, волшебный, воздушный город из мрамора и берилла, великолепный в одеждах пламенной золотой вечерней зари.
– Давно скучал я по тебе, Айра, ибо был еще молод, когда ушли мы в изгнание; но отец мой был твоим королем, и я снова вернусь к тебе, ибо так назначено Судьбой. По всем семи землям я искал тебя, и однажды буду править твоими рощами и садами, твоими улицами и дворцами, и буду петь людям, знающим, о чем я пою, и не отворачивающимся прочь, и не осмеивающим меня. Ибо аз есмь Иранон, который был принцем в Айре.
В ту ночь люди Телота положили незнакомца почивать на конюшне, a утром к нему явился архонт и потребовал, чтобы пришелец отправился в лавку Атока-сапожника и поступил к нему в ученики.
– Но я Иранон-певец, и мое дело – песня, – молвил тот, – и нет во мне желания заниматься делом сапожника.
– Все в Телоте должны трудиться, – ответил архонт, – ибо таков закон.
Так тогда рек Иранон:
– Для чего трудитесь вы, как не для того, чтобы жить и быть счастливыми? A если вы трудитесь только для того, чтобы трудиться больше, может ли осенить вас счастье? Вы трудитесь для того, чтобы жить, но не соткана ли жизнь из красоты и песен? И если вы не способны потерпеть певца между собой, где обрящете тогда плод ваших трудов? Труд без песни подобен не имеющему конца утомительному путешествию. Разве смерть не более приятна тогда?
Однако архонт остался угрюм, не поняв незнакомца, и принялся укорять его:
– Ты странный юноша, и твое лицо, как и голос, не нравятся мне. И богохульны речи твои, ибо боги Телота нарекли труд благом. Боги наши обещали нам полную света гавань по смерти, где будет отдых без конца и края, и кристальная прохлада, посреди которой никто не станет утомлять свой разум мыслями, а глаза красотой. Ступай же к Атоку-сапожнику, или до заката уходи из нашего города. Служить обязаны все, a песня – глупая прихоть.
Так Иранон вышел из конюшни и пошел по узким каменным улицам между мрачными квадратными, сложенными из гранита домами, разыскивая хотя бы зеленый клочок, ибо все было сложено из камня. Лица мужчин были хмуры, однако на каменной насыпи возле ленивой реки Зуро сидел мальчик, обратив печальные очи к воде, дабы узреть в ней зеленые ветки с бутонами, принесенные свежим потоком с холмов. И так сказал ему мальчик:
– Не ты ли истинно тот, о ком рассказывают архонты… тот, кто ищет далекий город в прекрасной земле? Я – Ромнод, рожденный от крови Телота, но не успел еще состариться в путях гранитного города и потому стремлюсь каждый день к теплым рощам и далеким землям, полным красы и песни. Там, за Картианскими холмами, лежит Оонай, город лютней и пляски, о котором шепчутся люди, говоря, что красив он и жуток одновременно. Туда лег бы мой путь, будь я достаточно взрослым, чтобы найти дорогу, туда надлежит тебе идти и там петь, дабы слушали тебя люди. Так давай же оставим город Телот и отправимся вместе по весенним холмам. Ты обучишь меня путям и дорогам, и я буду слушать твои песни по вечерам, когда звезды на небе одна за другой рождают грезы в головах мечтателей. И может случиться так, что город Оонай, где звучат лютни и пляшут, окажется той прекрасной Айрой, которую ты взыскуешь, ибо сказано, что не был ты в Айре с прежних дней, а и времена нередко меняются. Так пойдем же в Оонай, о Иранон златовласый, где люди будут знать наши стремления и поприветствуют нас как братьев и не будут хмуриться нашим речам и смеяться над ними.
Так отвечал Иранон:
– Да будет так, малыш; тот, кто в этом каменном граде стремится к красоте, должен искать ее в горах и за ними, и я не оставлю тебя вздыхать возле ленивой Зуро. Только не надо думать, что восторг и понимание обитают за Картианскими холмами, или в любом краю, отстоящем отсюда на день, год или целых пять лет пути. Знай, что когда мне было примерно столько лет, сколько тебе сейчас, я обитал в долине Нартоса возле холодной Ксари, где никто не хотел внимать моим грезам; и сказал себе тогда, что, когда буду постарше, переберусь в Синару на южном склоне, чтобы петь улыбающимся погонщикам верблюдов на базаре. Но, оказавшись в Синаре, я понял, что все погонщики дромадеров просто пьяные сквернословы и песни их не похожи на мои, и потому спустился в город ониксовых стен Джарен. Но солдаты в Джарене осмеяли меня и выгнали вон, после чего я скитался по городам. Я видел Стефелос, что лежит у подножия великого водопада, я взирал на болото, раскинувшееся на месте Сарната. Я побывал в Траа, Иларнеке и Кадафероне на извилистой реке Ай и подолгу жил в Олатое, что находится в земле Ломарской. Однако хотя у меня иногда находились слушатели, их всегда было немного, и я знаю, что добрый прием ждет меня только в Айре, городе из мрамора и берилла, где прежде правил как король мой отец. Посему Айру будем искать мы, хотя и неплохо посетить далекий и благословенный звоном лютни Оонай, что лежит за Картианскими горами и на самом деле действительно может оказаться Айрой, хотя я сомневаюсь в этом. Красота Айры выше любого воображения, и никто не может рассказывать об этом городе без восторга, в то время как об Оонае погонщики бактрианов рассказывают с насмешкой.
Так на закате Иранон и маленький Ромнод вышли вон из Телота и долго скитались по зеленым холмам и прохладным лесам. Тяжелым и непрямым был путь, и так и не приблизились они к Оонаю, городу лютней и танцев; однако в сумерках, когда высыпали звезды, пел Иранон об Айре и красотах его и внимал ему Ромнод, так что были в известной мере счастливы оба. Ели они в обилии плоды и красную клюкву и не замечали течения лет, шедших мимо один за одним. Маленький Ромнод стал уже вовсе не мал, и голос его сделался басовитым, а не пронзительным, только Иранон оставался прежним и украшал свои золотые власы лианами и благоуханными смолами, найденными в лесах. Так случилось, что Ромнод начал казаться старше, чем Иранон, пусть и был он весьма невелик, когда Иранон нашел его наблюдающим за расцветающими зелеными ветвями в Телоте возле ленивой, закованной в камень Зуро.
И вот однажды, в полнолуние, ночью путники вышли на горный гребень и узрели внизу под собой мириады огней Ооная. Селяне подтвердили, что город сей недалек, и Иранон понял, что это не родной его Айра. Ибо огни Ооная были не такими, как в Айре – резкими и слепящими казались они, в то время как огни Айры светили столь же мягким и волшебным огнем, как тот лунный свет, что ложился на пол от окошка, возле которого матерь Иранона убаюкивала его песней. И все же Оонай был городом лютней и плясок, и посему Иранон и Ромнод отправились вниз по крутому склону, чтобы найти людей, которым приносят удовольствие песни и грезы. A войдя в город, они увидели увенчанных венками гуляк, бродивших из дома в дом, высовывавшихся из окон и глядевших с балконов, и внимавших песням Иранона, и бросавших ему цветы, и аплодировавших после каждой песни. Тут на мгновение поверил Иранон, что нашел тех людей, которые думают и чувствуют так, как и он сам, хотя город их и на сотую долю не был так же прекрасен, как Айра.
А когда пришла заря, Иранон с разочарованием огляделся по сторонам, ибо купола Ооная не золотились под солнцем, но казались серыми и зловещими. И люди Ооная были бледны от пьянства и тупы от выпитого вина, и ничуть не похожи на светлых людей Айры. Однако люди эти бросали ему цветы и восхищались его песнями, и потому Иранон остался в городе, а с ним и Ромнод, которому так понравился местный разгул, что он украсил свои темные волосы розами и миртом.
Часто по ночам пел Иранон гулякам, однако всегда, как и прежде, оставался он увенчанным только горной лозой, памятуя о мраморных улицах Айры и прозрачной как слеза Нитре. В расписанных фресками залах монарха пел он на приподнятом над зеркальным полом хрустальном подножии, и песни его рождали картины в сердцах слушателей, так что начинало казаться, будто пол отражает старинные, прекрасные и полузабытые вещи, а не побагровевших от выпитого вина гуляк, осыпавших его розами. И король уговорил его снять оборванный пурпур и облачил его в атлас и золотую парчу, пожаловав кольца из зеленого нефрита и браслеты из раскрашенной слоновой кости, и поселил его в раззолоченной и украшенной гобеленами палате с ложем из теплого резного дерева, пологами и покрывалами из расшитого цветами шелка. Так жил Иранон в Оонае, городе лютней и плясок.
