Джеффри слыхал эти тирады и раньше. Это был конек Реджи.
— Но что же вы предполагаете делать? — спросил он.
— Что делать? Конечно, музыка прежде всего. Перед моим отъездом из Англии несколько мюзик-холлов предлагали мне семьдесят фунтов в неделю за выступление в них. Сначала предлагали даже двести пятьдесят, потому что воображали, что я имею титул. Мое официальное жалованье — двести фунтов в год. Как видите, я не понес бы материальных потерь.
— Так вы хотите оставить дипломатию, потому что пресыщены ею или же ради Яэ Смит? Я это не вполне понимаю, — сказал Джеффри.
Он все раздумывал о сцене вчерашнего вечера и находил теперь очень удобным объяснять поведение Яэ возбуждением — следствием полученного ею предложения.
— Яэ — непосредственная причина; крайнее пресыщение — причина основная, — отвечал Реджи.
— Чувствуете ли вы, что очень любите ее? — спросил его Друг.
Молодой человек размышлял с минуту, потом ответил:
— Нет, я не влюблен в точном смысле слова. Но она представляет собой как раз то, чего я желал. Я был так одинок, Джеффри, и мне нужно было кого-нибудь, какую-нибудь женщину, конечно; а я ненавижу интригу и адюльтер. Яэ никогда не раздражает меня. Я ненавижу болтливую суетню современных женщин, их маленький спорт, их маленькую ученость, их маленькую серьезность, маленькую благотворительность, маленькое подражание жизни мужчин. Мне нравится тип женщины сераля, ленивой и пустой, мало отличающейся от красивого животного. Я могу играть с ней и слушать ее мурлыканье. У нее не должно быть ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, ни общественных связей, чтобы не путать меня в них. Она не должна пытаться проникнуть в тайны моего ума, не должна ревновать меня к моей музыке или ожидать моих объяснений. Еще меньше объяснять меня другим — жена, выводящая мужа на показ, как обезьяну, — какой ужас!
— Но, Реджи, старина, любит ли она вас?
Идеи Джеффри были достаточно стереотипны. По его мнению, только великая любовь обеих сторон могла бы извинить такой странный брак.
— Любовь! — вскричал Реджи. — Что такое любовь! Я могу чувствовать любовь в музыке. Я могу чувствовать ее в поэзии. Я могу увидеть ее в солнечном сиянии, в сыром лесу, в фосфоресцирующем море. Но в действительной жизни! В брачной постели, в обмене пота и чувств, как выразился Наполеон! Я понимаю вещи слишком абстрактно, чтобы чувствовать себя влюбленным в кого-нибудь. Так я и не думаю, чтобы кто-нибудь мог действительно влюбиться в меня. Это как с религиозной верой. У меня нет веры, но я верю в веру. У меня нет любви, но есть великая любовь к любви. Блаженны те, которые не видели и уверовали!
Когда Реджи бывал в таком состоянии, как теперь, Джеффри терял надежду добиться от него толка, а между тем он чувствовал, что случай был слишком серьезен и что улыбаться нельзя.
Они шли обратно в отель с намерением завтракать.
— Реджи, вы уже совершенно решились? — спросил его друг торжественно.
— Нет, разумеется нет. Я ведь никогда не мог этого.
— И вы намерены жениться скоро?
— Не сейчас, нет; и все это еще тайна, пожалуйста.
— Я рад, что это не так спешно, — ворчал Джеффри. Он знал, что девушка была легкомысленная и не отличалась достоинствами. Но представить Реджи доказательства этого — значило обнаружить собственное соучастие; а предать женщину так коварно было бы гораздо большим преступлением против хорошего тона, чем его минутный и незначительный вчерашний проступок. Фундамент романа Реджи был так явно непрочен. Если только брак будет отложен, время подточит хрупкую постройку.
— Все-таки есть одна вещь, о которой вы забываете, — сказал Реджи с некоторой горечью.
— Что это, старина?
— Когда кто-нибудь объявляет о своем обручении с самой милой девушкой в мире, друзья приносят ему свои поздравления. Это — хороший тон, — прибавил он лукаво.
Глава XVII
Дождливый сезон
Яд наслаждений
Прошлою ночью узнал я
И пробудился — живой.
Джеффри Баррингтон решил не мучиться больше мыслью о Яэ Смит и, конечно, не рассказал эпизода с великим Буддой ни жене, ни Реджи Форситу. Он, собственно, и не стыдился этого инцидента, но понимал, что он легко допускает дурные истолкования. Он, безусловно, не был влюблен в Яэ; и она, сделавшись невестой его друга, само собой разумеется, не могла любить его. Бывают известные неестественные состояния души, за которые мы не можем быть вполне ответственны. Среди них и то настроение, которое порождает бальный зал, делающий благоразумных людей безумными. Музыка, вино, бешеное кружение, откровенная красота женщин и смущающая близость к ним создают необычную атмосферу, которую знает большинство у нас, настолько околдовывающую, что поклонение одной женщине может заставить нормального человека целовать другую. Объяснить это, конечно, невозможно, и в результате дела идут своим путем. Ловкий народ — матери со зрелыми дочерьми на руках — изучили эффекты этой психической химии и пользуются своим знанием. Сам Джеффри под влиянием таких обстоятельств бывал виновным и в больших нескромностях, чем поцелуй полукровной девушки.
Но чем больше он думал об этом, тем больше жалел, что так случилось; и он был очень благодарен случаю за то, что никто не видел его.
Однако кто-то его видел. Верный Танака, которому мистер Ито, адвокат, поручил следить за хозяином во все глаза, следовал за ним на приличном расстоянии во все время полуночной прогулки. Он замечал беседу и позы, паузы и пожатия рук, обмен поцелуями, сидение Яэ на коленях Джеффри и триумфальное возвращение ее на его руках.
Для японского ума такое поведение могло иметь только одно значение. Японский мужчина откровенно животен, когда дело касается женщин. Он не понимает тонких оттенков и наших иллюзий, которые придают ласкам любви характер неожиданности и романтический покров. Танака решил, что у сцены, при которой он присутствовал, могло быть только одно окончание.
Он также уверился, что Яэ Смит была любовницей Реджи Форсита, что он посещал ее комнату по ночам, что она была девушкой дурного поведения, часто останавливалась в отеле Камакуры с другими мужчинами и что все они были ее любовниками.
Все эти сведения Танака скопил с такой точностью деталей, какая возможна только в Японии, где привычка к шпионству глубоко укоренилась в повседневную жизнь народа.
Мистер Ито едва мог поверить таким счастливым известиям. Семейная жизнь Баррингтонов казалась ему настолько безукоризненной, что он часто терял надежду выполнить свое хвастливое обещание, данное патрону, отделить жену от мужа и вернуть ее в лоно семьи. Теперь, если сообщение Танаки верно, выполнение задуманного было просто детской игрой. Женщина, исполненная ревности, походит на ружье, заряженное и со взведенным курком. Если Ито удастся возбудить ревность в Асако, он будет знать, что любая искра случайного недоразумения всегда может вырыть темную пропасть между мужем и женой и даже унести этого нахального англичанина обратно в его собственную страну — и притом одного.
Адвокат изложил свой план главе фамилии, который одобрил его классическую простоту. Садако дали понять, какую роль она должна сыграть в отвлечении симпатий ее кузины от иностранца. Она должна была настаивать на неверности мужчин вообще и мужей в особенности и на важности денежных расчетов при матримониальных соображениях.
Она должна была намекнуть, что иностранец никогда не избрал бы японскую девушку просто из любви к ней. Затем, в удобный психологический момент, имя Яэ Смит должно было засиять в уме Асако ослепительным блеском.
Асако посещала своих японских родственников почти ежедневно. Ее уроки японского языка проходили блестяще, потому что первые шаги в этой области легки. Новая жизнь привлекала Асако, любящую все новое, а ее странность удовлетворяла ее детскому интересу к невероятному. Требовательные духи ее родителей пробудили в ней потребность в родном доме, которая таится в каждом из нас, любовь к старым семейным вещам, окружающим нас, сознание наследственности и традиции. Она устала от отельной жизни; и она развлекалась, играя в японку с кузиной Садако так, как ее муж играл в теннис.
Ее любимым убежищем был маленький чайный домик посреди тростников на краю озера, который казался таким закрытым со всех сторон. Здесь обе девушки упражнялись в практическом изучении языков. Здесь они примеряли одежды одна другой и болтали о своей жизни и планах. Садако имела более развитый ум, но Асако больше слышала и больше видела; поэтому они шли наравне, голова в голову.
Часто сталкивались между собой противоположные понятия кузин о пристойности. Асако сразу заметила, что, по понятиям японцев, непосредственная задача брачной жизни — производить детей так быстро и стремительно, как только возможно. У ней уже спрашивали о детях Танака, приказчики в лавках. Даже половые способности ее любимцев-собак обсуждались с беззастенчивой свободой.
