На следующее утро Джеффри разбудил звон храмового колокола. Он вышел на балкон и увидел, что озеро и холмы ясны и чисты в желтоватом солнечном свете. Он упивался холодным дыханием росы. В первый раз после стольких тягостных и неприятных пробуждений он почувствовал веяние крыльев утра. Он благодарил Бога за то, что приехал сюда. Если бы только Асако была с ним, думал он. Может быть, она и права, устраивая японский домик только для них двоих. Они будут счастливее, чем среди мешающей им сутолоки отеля.
За завтраком Реджи получил записку от посла.
— О, проклятие, — сказал он, — надо идти и колотить два или три часа на пишущей машинке. Значит, придется отказаться от свидания. Но я надеясь, что вы замените меня, как бессмертный Сирано, идеал всякого солдата. Не возьметесь ли вы покатать Яэ на лодке часок-другой? Она будет очень рада вам.
— А если я утоплю вашу невесту? Я совсем не умею обращаться с парусами.
— Я покажу вам. Это очень легко. К тому же Яэ умеет это даже лучше меня.
Итак, Джеффри после короткого изучения всех манипуляций с парусами благополучно перевез своего хозяина в Британский залив, исключительное владение временного помещения посольства на противоположном берегу озера. Затем он обогнул Французский мыс, Русскую бухту и прибыл к лесистой пристани у озерного отеля. Там он нашел Яэ сидящей на скамье и бросающей камешки в гусей.
Она была в голубом с белым кимоно из бумажной материи — летней одежде японских женщин. Это очень дешевое и очень эффектное одеяние — такое чистое и прохладное в жаркую погоду. Шелковые кимоно скоро кажутся грязными, но это бумажное платье все время остается свежим, как будто оно только что из прачечной. Нитка фальшивых жемчужин обвивала ее темные волосы; а широкий темно-синий шарф закреплялся спереди старинным китайским яшмовым украшением.
— О, большой капитан! — вскричала она. — Я так рада, что это вы. Я слышала, что вы приехали.
Она вошла в лодку и завладела рулем. Джеффри объяснил отсутствие своего друга.
— Скверный мальчик, — сказала она, — ему просто надо избавиться от меня, чтобы заняться своей музыкой. Но мне это все равно!
Под крепнущим ветром они понеслись по воде. Справа была деревня Чузендзи, имевшая совершенно швейцарский вид со своими коричневыми «шале», она казалась совершенно карликовых размеров возле огромной лесистой куполообразной горы Нантаи Сан, которая поднималась сзади нее. Налево всюду был сплошной лес, за исключением пяти или шести маленьких прогалин, на которых домики, снимаемые иностранными дипломатами, стояли над озером. Несколько дальше лестница с широкими каменными ступенями вела к буддийскому храму. Священные здания были свежеотлакированы и красны, как новые игрушки. Прямо на склоне из золотистого песка, подошву которого омывали мелкие волны озера, стояли деревянные ворота, — постоянно встречающийся в Японии религиозный символ. Их значение такое же, как значение «тесных врат» в «Путешествии Пилигрима». Где бы они ни встретились, а они встречаются повсюду, — они означают выход на дорогу, будет ли этот путь «синто» (дорога богов) или «бусидо» (дорога Будды) или «бутсудо» (дорога воинов).
Бриз дул с полной силой. Лодка скользила вдоль по озеру со значительной быстротой. Путешественники достигли под конец маленького залива Шобу-га-Хама — Гавани Лилий — с топким берегом, грязными утесами, несколькими коричневыми домиками и лесопильней.
— Выйдем и посмотрим на водопад, — предложила Яэ, — это всего в нескольких минутах ходьбы.
Они поднимались вместе по крутой извилистой дороге. Свежий воздух и березовые деревья, вид настоящих ольдернейских коров, пасущихся на лужайках с настоящей травой, дальний шум водопада вернули Джеффри сознание силы и благополучия, сознание, уже столько недель чуждое ему.
Если бы только с ним была настоящая Асако, а не это загадочное и беспокойное подобие ее!
Японцы, имеющие врожденную любовь к красоте природы, никогда не забывают отметить исключительный вид скамьей или каким-нибудь сиденьем для путников, и притом в таком месте, откуда зрелище всего прекраснее. Если любители видов посещают местность в достаточном числе, там обязательно окажется старая дама en guerite[33], с ее раскрашенными почтовыми карточками, пивом Эбису, «сидром шампанским», с ее «сембей» (круглыми солеными бисквитами) и рассказыванием местных легенд.
— Иррашай, иррашай! — пищит она. — Идите, идите пожалуйста, отдохните немного!
Но каскад под Шобу-га-Хама — только один из тысячи маленьких водопадов в этой гористой стране. Поэтому его почтили просто непрочной скамьей под проломленной крышей и канатом, привязанным к стволу высокого дерева посреди потока, чтобы указать, что эта местность — жилище духов, и предостеречь проходящих, чтобы они не нанесли неумышленно оскорбление Ундине.
Джеффри и Яэ балансировали на скамье, глядя на несущуюся пену и гладкие блестящие камни. Англичанин собрал свои мысли и приступил к делу.
— Мисс Смит, — начал он наконец, — вы думаете быть счастливой с Реджи?
— Так он говорит, большой капитан, — отвечала маленькая полукровная девушка, странно скривив губы.
— Если вы не будете счастливы, Реджи не будет тоже; а если никто из вас не будет счастливым, то вы пожалеете, что поженились.
— Но мы еще не женаты, — сказала девушка, — мы только помолвлены.
— Но ведь вы же поженитесь когда-нибудь, я предполагаю?
— В этом году, в будущем году, когда-нибудь, никогда! — смеялась Яэ. — Это так удобно — быть помолвленной и такая прекрасная защита. Если бы я не была помолвлена, все старые кошки, как леди Цинтия и другие, говорили бы, что я флиртую. Но теперь я помолвлена, и мой жених налицо, чтобы защищать меня. Поэтому они не смеют ничего сказать, а если говорят, это доходит до него, и он сердится. Вот я и могу делать все, что хочу, потому что помолвлена.
Это было для Джеффри откровением совсем новой морали, и ему пришлось отказаться от текста проповеди, заготовленного им. Она была такой же развращенной, как сам Реджи; но в противоположность ему не сознавала своей развращенности.
— Значит, выйдя замуж, вы будете флиртовать? — спросил ее собеседник.
— Я думаю, — сказала Яэ серьезно. — Кроме того, Реджи нужно только одевать меня да писать обо мне музыку. Если бы я была всегда одинаковой, как скучные английские жены, он создал бы не много музыкальных мотивов. Реджи очень похож сам на девушку.
— Реджи слишком хорош для вас, — сказал англичанин грубо.
— Я так не думаю, — отвечала Яэ. — Не я хочу Реджи, а Реджи нуждается во мне.
— Чего же вы тогда хотите?
— Я хотела бы крупного, большого мужчину с руками и ногами, как у борца. Человека, который охотится на львов. Он поднимал бы меня, как вы сделали это в Камакуре, большой капитан, и подбрасывал на воздух и ловил опять. И я хотела бы взять его у женщины, которую бы он любил, так чтобы он ненавидел меня и бил бы меня за это. И когда он увидел бы на моей спине следы хлыста и кровь, он любил бы меня опять так сильно, что делался бы слабым и послушным, как ребенок. Тогда я заботилась бы о нем и кормила его, и мы вместе пили бы вино. И мы ездили бы на долгие прогулки вместе, верхом, при лунном свете, несясь по песку на краю моря!
Джеффри смотрел на нее с тревогой. Не сошла ли она с ума? Девушка вскочила и положила свои маленькие руки на его плечи.
— Ну, большой капитан, — вскричала она, — не пугайтесь! Это только один из мотивов для рояля Реджи. До него я никогда не слышала таких песен. Он играет их и объясняет мне, что значит каждая нота; и потом играет все снова, и я могу видеть всю историю. Вот почему я и люблю его — иногда!
— Так, значит, вы любите его? — Джеффри трогательно добивался чего-нибудь, что он мог бы понять и схватить у этой ускользающей, неуловимой девушки.
— Я люблю его, — сказала Яэ, танцуя на краю обрыва, — и люблю вас, и люблю всякого мужчину, достойного любви.
Они вернулись к озеру в молчании. Проповедь Джеффри не состоялась. Эта девушка была совершенно вне круга его кодекса хорошего тона. Он мог бы с таким же успехом проповедовать вегетарианство леопарду. Но она привлекала его, как привлекала всех мужчин, если они не была так сухи, как Обри Лэкинг. Она была так изящна, так хрупка и так бесстрашна. Жизнь не дала ей удачи; и она взывала к рыцарским инстинктам мужчины с такой же силой, как и к его менее благородным страстям. Она так была похожа на мотылька, и сжигающая лампа жизни имела для нее такую фатальную притягательную силу.
Ветер дул прямо к берегу. В бухте Шобу-га-Хама было очень мелко. Как ни старался Джеффри, он не мог направить яхту в открытые воды озера.
— Мы на мели, — сказал Джеффри.
Под конец он должен был сойти в воду и брести в ней босыми ногами, таща лодку за собой, пока Яэ не сказала, что ватерлиния понизилась и лодка слушается руля.
