Я пошла искать сестру, чтобы спросить у нее, что все это значит. Подарочки содрали с людей и выметайтесь из дома поскорее! Ну, кто же так делает? Но сказать это Галине я не смогла: подступиться к ней было трудно, просто невозможно.
В этот момент, по русскому обычаю, с ней прощалась, покидая родной дом, невеста. Благодарила мать за все хорошее, что та для нее сделала. Наша с Галиной мама была здесь же, сидела на стуле у окна (а племянница моя со своей матерью — на софе) и что-то хотела сказать внучке, какое-то напутствие, но Аля в ее сторону даже не посмотрела, что меня сильно огорчило.
За что она, интересно, мать свою благодарит? За то, что та мучила ее всю жизнь? Морила голодом? Заставила поступить (чтобы иметь блат в магазинах) в торговое училище, а когда дочь окончила его, не позаботилась о том, чтобы девчонку, ей было тогда, наверное, 17 лет, оставили работать в родном городе, и отправила, как и Татьяну до этого, подальше от себя, в какой-то маленький городок области, и за три года ни разу у нее не побывала. Вспомнила бы, как сама страдала, когда, окончив институт (а ей было в то время уже 22 года), была направлена на работу в деревню, в часе езды от города, как скучала по родному дому. Проводила в кругу семьи все выходные. У Али такой возможности не было. Наведывалась она в Летний лишь тогда, когда брала очередной отпуск, один раз в год.
А когда вернулась в родные края насовсем, отработав положенный срок на чужбине, худющая, больная, обманутая каким-то милиционером, любовником, мать разрешила жить у них с отцом. Но прописала не к себе в дом, а к кому-то из своих знакомых, кому за эту услугу должна была девчонка платить каждый месяц по 10 рублей, как будто снимала у них комнату, как будто так уже много зарабатывала, что имела возможность разбрасываться десятками.
Вот так бесцеремонно обращалась Галина со своей младшей дочерью. А бабушка все время поддерживала ее, как и Татьяну. Кормила у себя, домой давала продукты, когда мать обеих дочерей отделила от себя, наказывая за то, что они на нее в районо пожаловались. Да если бы не бабушкина помощь, Татьяна выжила бы, конечно, она цепкая, а Аля, такая слабая, погибла бы, наверное. Но сейчас, плача на плече у матери, она даже не подумала, не вспомнила, сколько бабушка ей сделала добра. И спасибо ей не сказала. За то, что младшая дочь не осталась висеть у нее на шее, как старшая, а сумела выйти замуж, богатенькая мать щедро одарила ее. Приданое получила невеста от своих родителей очень богатое. Это она и оценила. А за что, по ее мнению, было бабушку благодарить? Она ведь подарила в этот вечер внучке (всего лишь?!) пуховую шаль и комплект постельного белья. Но это же ерунда, как ей казалось, по сравнению с тем, что преподнесла мать. А чего бы она хотела, интересно, получить от бабушки, у которой пенсия — 46 рублей? Конечно, были у старушки деньги на сберкнижках. А книжки-то где? Ее "щедрая" мать присвоила! Но ведь это глупой девчонке сейчас не объяснишь, при посторонних людях! Да еще во время свадьбы. Выходит: Аля, прежде такая мягкая и добрая с бабушкой, оберегавшей ее всю жизнь, переменилась, если нуждается в таких пояснениях, заразилась от матери ее бесчувственностью и мелочностью.
* * *
Гостей разогнали. И меня, не дожидаясь, когда наступит утро, старшая сестра выставила из дома, заявив, что положить негде. Маме, правда, место нашлось. И на том спасибо. Когда я уходила, она сказала мне:
— Завтра будь здесь пораньше!
— Зачем? — испугавшись чего-то, запрыгала вокруг нее Галина, поднимая с полу и подавая родительнице оброненную ею тросточку. — Я сама тебя прово…
— Не надо! — оборвала ее старушка. — Юля мне будет здесь нужна. Мы с нею книжки мои сберегательные проверять завтра станем. Как ты с ними обращаешься, узнать я хочу…
Мамино заявление старшую дочь не обрадовало. Призадумавшись, она прикусила язычок. Но я ее реакции на мамины слова особого значения не придала. Меня поразило другое: каким суровым тоном мама вдруг с нею заговорила.
В этот вечер она была какая-то не такая, как всегда: решительная, собранная, властная, как будто в Галининых апартаментах была она самой важной персоной.
"Что ж, — поразмыслив, пришла я к заключению, — у нее есть основания чувствовать себя хозяйкой в этом доме: ведь он, этот Галинин особняк, был построен на их с нашим отцом деньги. А также их силами. И ремонт здесь время от времени делали они же, пока отец был жив и здоров".
Да… — покаталась старшая дочь в свое время на родителях. И ведет теперь себя со своей состарившейся матерью так независимо, словно ничего не должна. Это какую же боль причинила она маме, выгнав меня среди ночи одну, без провожатых, на улицу!
Если бы Юдины были на свадьбе, они, возвращаясь к себе, довели бы меня до самого дома Татьяны, где я по-прежнему жила. Но Галина их на это празднество не позвала — в отместку за то, что они ее не пригласили на какой-то свой "выпивон".
И мне пришлось по безлюдным, неосвещенным улицам, по обледеневшим и очень скользким тротуарам ползти одной. Иду и маюсь: что же это за люди такие, ненасытные, неблагодарные, монстры настоящие. Сколько им добра ни делай — от них одно зло. Помогла младшей сестре завладеть родительской квартирой — оказалась изгнанной из нее. Старшую взяла себе в помощницы в саду — тот же результат. Выкинула среди ночи на улицу.
Чем недоволен Родион, еще можно понять. Что сад я им с Лидой не отдаю, а с ним, с Родькой, в постель не соглашаюсь лечь. (Привязался ведь, изувер, на всю жизнь!) А за что Галина злится на меня? Что не допустила, чтобы мама Татьяне сад свой продала? Но ведь он Таньке и не нужен. На участке ведь надо физически работать, а она к этому не привыкла и не желает привыкать. Антон не в счет. На маминой делянке работать он не станет. Значит, и ей делянка эта не нужна. Нужны деньги. Она же сразу предлагала мне мамин сад продать, а деньги поделить. Но много ли она получит прибыли, если сперва его у мамы купит, а затем кому-то всучит? Едва ли. Мама ей дешево ничего не продаст, проявит, серчая на нее, принципиальность. А дорого вообще никто не купит этот сад. Нет же на участке приличного домика. Итак, сад не нужен ей. Не из-за него она бесится. Дело в чем-то другом. Но в чем? Додуматься я никак не могла. Не понимала покамест политики старшей сестры, отчего смутно было у меня на душе. Одолевали нехорошие предчувствия…
До дома племянницы добралась я, слава Богу, благополучно. Мать с сыном ждали меня и очень моему приходу обрадовались, особенно Славик. Он лежал в своей кроватке, но спать (заснуть) отказывался. Их магнитофон был на своем месте, на полу. Звучала музыка. Приглушив звук, Татьяна стала высказывать свое мнение о свадьбе, возмущаться поведением отца, заодно и матери, которая, по ее словам, лишь делает вид, что она гостеприимная, а на самом деле еще похлеще, чем он. Я, занятая своими мыслями, да и спать уже хотелось, не поддержала разговор на эту тему. Тогда она принялась сплетничать, рассказала о том, что произошло не на глазах у меня, как младшая сестра Степана (не артистка, а другая) поссорилась со своим мужем из-за того, что он, выбежав раздетым во двор, целовался там с одной из Алиных подруг…
Когда, переночевав у племянницы, вернулась я к старшей сестре, в доме у Галины, кроме нее и мамы, не было уже никого. Ни молодых, ни старых, в том числе и Антона, которого Галка, зная наперед, что намеченная на это утро деловая встреча с родственниками ничего хорошего ей не даст, во избежание больших неприятностей, отправила куда-то подальше от себя.
Сухо поздоровавшись со мной и убедившись, что я переобулась, сестра провела меня в чистенькую кухню. (За несколько дней до свадьбы, чтобы не ударить в грязь лицом перед родственниками жениха и гостями, хозяева сделали наконец косметический ремонт в своем особняке). Туда же, опираясь на батожок, проковыляла и мама, умытая, причесанная, одетая, как и вчера, в бордовое кашемировое платье.
Втроем уселись мы вокруг стола, на котором была расстелена свежая газета, а на ней разложены мамины сберкнижки, и я принялась скрупулезно анализировать сделанные в них за последнее время записи. И что же выяснила?
Галина, оказывается, уже вовсю снимает деньги не только с Милочкиных, но и с маминых счетов и перекладывает их на свой. А это значило: было у нее не завещание (как она меня уверяла), позволяющее распоряжаться полученным наследством лишь по истечении шести месяцев после смерти завещателя, а доверенность на получение сбережений вкладчицы еще при ее жизни — документ, на котором старушка поставила свою подпись, не разобравшись, что она подписывает, лишь поверив старшей дочери, которая сказала ей, что "это — завещание".
Задумав ограбить родную мать, действовала Галина тем же способом, что и Родион, попытавшийся облапошить тещу, когда готовил документы для обмена.
Теперь мне стало ясно, чем занималась она в день моего приезда, где бегала, замуровав меня в стенах своего дома, и на следующий, отправив в церковь с родичами Антона, почему препятствовала нашей встрече с мамой. Она прекрасно знала: как только мы с мамой увидимся, старушка "поноется" мне на нее, я начну разбираться в ее махинациях и положу им конец. И торопилась управиться до того, как я "суну нос в ее дела". И обошла все кассы, в которых хранились мамины сбережения.
