Они не знали, и не могли знать, но согласно кивнули.
— Воздух, он всегда есть. Но может помочь. А может помешать. Понимаете?
Они не понимали, но кивнули снова.
— Крылья, думаете? Крылья важны… Но не это главное…
Он не знал, как рассказать. И сомневался — нужно ли рассказывать. Люди не могли понять его, и никогда не смогут, но главное — он сам немного боялся, что, формулируя, поймет тайну, и полет перестанет быть таинством… Тем не менее он продолжал…
Ну, как же объяснить?..
С опытом приходит умение отречься от стереотипов, обратить внимание на более тонкие ощущения, которые есть в полете.
Опытный летун первым делом знает, что отталкиваться от земли резко не следует. Получится простой прыжок, или «мелкоскок», как сами летуны его называют. Скакать–то всякая тварь умеет.
Для полета нужно мягко оттолкнуть или отодвинуть от себя землю.
Вначале полет робок. Нужно подняться и удержаться без прикосновений. «Отойти» от земли. Еще говорят: «подпустить под ноги воздух». Это очень точно!
С непривычки можно помочь себе руками. Как бы опираясь на нечто вязкое, упругое, приподнять себя. Взмахнешь руками резко, и вот — коснулся земли вновь.
А тут начинай все сначала.
Движения должны быть мягкими и очень плавными, а сила, вложенная в них, — большой. Летуны говорят: «вся сила». Это уж никак не точно. Однако чувствуешь именно так. И уверенность внутри должна быть беспредельной.
Крылья поют.
Крылья сильны и быстры.
Но как передать, что они не главное, а необходимое?
И отойдя от земли, уже можно пытаться лететь.
Не всякое место и не всякое время годится для этого. А какое — неведомо. Просто понимаешь — что вот здесь и сей час можно, а теперь и здесь — нельзя. Почему? Неизвестно.
Пустоты в земле мешают. Над ними воздух плохо держит.
Вода притягивает. Глубокую реку перелетишь не вдруг. Перед широкой и глубокой рекой нужно высоко подняться. Иначе может и не получиться.
Деревья держат хорошо. Над кроной хорошо поднимает. Но с кроны же можно и соскользнуть. Слишком неравномерны усилия. Над кроной можно почти остановиться. Почти. Потому что трудно удержаться. Как шарику на вершине купола. А для перелета от кроны к кроне нужна скорость. Иначе провалишься. Над матерой чашей могучих исполинов можно скользить, как с горки на горку — красота!
Дома совсем не держат и не чувствуются, словно и нет их. Это как преграда, которой не заметишь, закрыв глаза.
Люди притягивают, будто вода. Особенно когда смотрят на тебя снизу. Лететь над толпой, как над морем — невозможно. Даже один человеческий взгляд — помеха. Нужно очень высоко подняться, туда, где связь с землей почти теряется. Но так высоко почти никто не летает. Ощущение пустоты мешает полету.
Все летают низко. Необходимо ощущение близости того, что под тобою. Это уж совсем не передать тому, кто этого не чувствовал сам.
— Я, когда маленький был, любил одно время лихачить на высоте примерно с мой тогдашний рост, — увлекаясь, показывал и делился он, — вот эдак, или чуть того более, по–над улицей, укрытый от дороги зарослями сирени, а от домов палисадами. Несся пулей, так что плитки брусчатки тротуара сливались в сплошной чешуйчатый поток. Это очень здорово и довольно опасно — мелькнуть от угла до угла под окнами домов, мимо калиток, мимо штакетника палисадов, потом степенно перейти улицу и снова нырнуть головой вперед, в воздух, все ускоряясь. И никому не попасться на глаза…
Это похоже на полеты во сне. Это похоже на ощущение медленного, очень медленного неотвратимого падения в бездну, когда сладостная истома охватывает все существо. Прекрасное и жутковатое ощущение.
Пока мы были детьми, совсем еще детьми, игры в полет было довольно. Достаточно было представить, вообразить и поверить. И игра в полет полностью заменяла полет. Маленькому фейери этого достаточно. Можно раскинуть руки на манер большой птицы, бежать с горы и чувствовать, что летишь. Ты знаешь, что только играешь. Но и этого немало. Это прекрасно. Это и есть полет.
Потом, когда ты подрастаешь, мир становится больше. Он становится тяжелее. Его острые, жесткие углы неумолимо вминаются в душу, придавая ей неловкую стесняющую форму. И становится тесно. Время Выбора — это когда ты остро чувствуешь это давление. Когда ты уже вырос из детства и тебе неудобно в нем, а к взрослости, к незаметному огибанию углов, ты еще не привык. Ты уже не можешь довольствоваться игрой в полет. Тебе нужно летать по–настоящему. И тебя еще не убедили в том, что летать невозможно. Нельзя — потому что следует пуще всего беречь свою тайну. Ты еще не знаешь, что это невозможно, а значит, можешь попробовать, не оглядываясь на людей и строгих взрослых фейери. Нужно выскользнуть из этого тесного футляра, который начинает приноравливать тебя к взрослой жизни. И взлететь!
Неизвестно, почему Флай в этот момент, скользя сквозь дождь над крышами, вспомнил тот давний эпизод из детства: тот разговор в дюнах на берегу моря Арморик. Мальчишки пытались затащить его купаться и потешались над ним. Такой долговязый и сильный, Флай боялся воды. Что с их точки зрения было ужас как забавно!
Флай вспылил и, презрев всякую осторожность и запреты, сказал:
— Хорошо, я полезу в воду! Я согласен поплавать с вами, бестии морских пучин! Но только после того, как вы согласитесь полетать со мной!
И прежде чем раздался новый взрыв хохота, он скинул куртку и молниеносным движением расправил огромные алмазные крылья.
Человеческие дети не испугались бестии воздуха! А он–то думал, что они, верно, побегут вдоль кромки прибоя с криками ужаса.
Они, может, и были напуганы, но не настолько, чтобы страх пересилил любопытство и благоговение.
Уже потом, спустя десятилетия, Флай уразумел, что дети куда легче взрослых переносят встречи с мифологическими существами.
Они не испугались и не убежали. Они только спросили:
— Как это — летать?
И он принялся рассказывать.
Возможно, именно тогда он начал учиться оценивать и людей, и соплеменников по делам их, а не по наличию или отсутствию крыльев.
Да, в тот солнечный день, когда он расправил крылья перед людьми, у него было ощущение прикосновения к неведомому и грядущего несчастья.
И такое же непонятно откуда взявшееся ощущение было у него теперь.
Оно могло бы возникнуть, если бы где–то, пусть и далеко, другой фейери набрел на камень, на котором были записаны строки песни о потерянном проходе между мирами. Но Флай знал, что камня этого не существует. Он знал это точно. И ни один фейери в целом мире не мог прочесть огамические письмена.
Так откуда же это странное чувство?
Липкий дождь не лил, а насыщал и перенасыщал, напитывал воздух. Крылья недолго сопротивлялись влаге, скоро отяжелели и уже не держали в воздухе. Флай, словно стрекоза, прибитая ливнем к дороге, спланировал на какую–то крышу…
Приземлившись на четвереньки, он немедленно начал складывать крылья, вытесняя из чешуек влагу. Касание крытой медью крыши показалось ему громом небесным. А больше всего хотелось сделаться невидимым и неслышимым, да и не отбрасывающим тени.
В какой–то момент он заскользил по крутому скату, но медные листы в форме исполинских листьев вяза с рельефными прожилками позволили неловко затормозить.
Почему он не дотянул до черепичной крыши? Снова маленькая промашка.
Холодная темная ночь середины весны. Бог изобилия давно уже наигрывал на своих золотых струнах, призывая перемену сезона, да только портил погоду. Суровый северный ветер гнал по небу унылые тучи, сеявшие и сеявшие дождь.
На темных улицах ни души. Тревожные вязкие тени. Двигайся вперед, Флай!
Бесконечный ряд домов светился пунктиром тусклых окошек. Грозно скрипели вывески на железных копьях, что торчали из стен над тротуаром, придавая улице из сомкнувшихся плечом к плечу домов вид таинственного, готового к бою воинства.
Проворной, осторожной тенью скользил Флай по холодным крышам. Нужно было немедленно позаботиться об одежде. Не мог же он предстать в таком виде перед людьми!
Вновь все повторилось.
Он знал, что придется вернуться в квартиру Илая, но позже. Во всяком случае, следует попытаться это сделать. Нельзя запускать пружину невезения — иначе не вырваться.
Но сейчас, немедленно нужно что–то предпринять.
Внизу, на брусчатке, в которой отражались фонари, сначала появилась тень, а потом обозначилась темная фигурка. Одинокий пешеход был в плаще. Ему было неуютно и мокро. Но не так, как фейери.
Флай нацелился на жертву.
Оценил обстановку. Пешеход не был похож на приманку. Никого больше на улице. Флай скользнул к краю крыши и повис на карнизе и непроизвольно заглянул в окно, возле которого оказался.
За приоткрытым ставнем качались тени и сполохи — пылал камин. Флай прикрыл ставень, ухватился за влажный подоконный выступ и, не найдя опоры ногам, качнулся на одной руке и ухватился за рельефный орнамент, бордюром разделявший этажи. Под руку ему попал конический выступ со спиральным узором — символ единорога. Надежная опора.
