— Тогда начнем, не мешкая, — вздохнул Шмидт, — у меня нет охоты потратить ночь до рассвета на такую тварь, как ты.
Он взял с кресла палицу и ударил Илая по колену.
Хрустнули кости. Кровь пропитала штанину.
Илай не крикнул, а тоненько заскулил.
— Никогда не любил отрывать мухам крылья, — заметил Шмидт, — но для тебя сделаю исключение.
— Зачем крылья тому, кто уже не взлетит? — прошипел Илай, пытаясь усилием воли не позволить крови уняться, чтобы силы побыстрее покинули его.
— Куда намеревался пойти Флай?
— Куда бы ни стремился, он пойдет до конца, и никто его не остановит.
— Какая помощь ему была нужна?
Дубинка описала короткую дугу и обрушилась на плечо Илая.
Илай взвизгнул.
Он отдышался и почти спокойно ответил:
— Он сам помощь. И спасение.
Шмидт оторвал от окровавленного колена Илая его руку, судорожно комкавшую кровавую ткань брюк и сломал ему большой палец.
— Куда ты направил его?
— Не я, а предуведание ведет его. И путь его светел и верен.
— Что он затеял?
— Следовать своему пути решил он.
— Молот Исса! — прорычал Шмидт. — Что это за путь?
— Не нужно противостоять ему, вот что я пытаюсь тебе сказать. Его путь ведет к избавлению от неминуемой угрозы.
— Нельзя избавиться от неминуемой угрозы, дурак.
— То, что должен сделать Флай, нужно и нам, и людям. Не мешай ему.
— Что он собирается сделать и как? — Шмидт почувствовал, что может сейчас–то услышать что–то важное.
Кроме выгоды, как он знал, фейери может заставить разговориться только одно — если их спровоцировать на проповедь.
— Я не знаю, ни что именно, ни как. А то, что знаю, только смутит тебя. Но Флай будет следовать своему пути.
— Скажи уж, — почти ласково попросил Шмидт, — а уж я решу, смущаться мне или нет.
— Я сказал тебе, что должен был сказать. Это все. Если твоего разумении мало, чтобы понять, что не нужно препятствовать Флаю, доложи все тому, кто послал тебя.
Это продолжалось довольно долго: мучительно бесполезные часы для Шмидта, и вечность неистовой боли для Илая.
— Так знай, — сказал наконец Шмидт, — что я настигну его. И убью. Если раньше я хотел всего лишь привести его к хозяину, то теперь — непременно убью.
— Если так будет, то судьба настигнет тебя самого, и ты пожалеешь о содеянном, — простонал Илай. — Моя судьба покажется тебе завидной.
— Все равно убью, — упрямо сказал Шмидт, почти уверенный в том, что так оно и будет.
— Убить Флая? — Илай изобразил нечто вроде ехидного смешка, но скривился от боли. — Это потребует долгой и напряженной работы, сказал бы я. Всех ваших сил потребует.
— Что? — Шмидт навел на него налитые кровью глаза.
— Хлопотно это, говорю. И едва ли получится.
— Последний вопрос, — скривился в ухмылке Шмидт.
— Последний?
— Да. Почему эта дверь в туалетную комнату — желтая?
— Да какая разница, какого она цвета?
Шмидт опустил на голову Илая свою страшную палицу.
* * *
Метрополия спит. Ночь над Миром. Отчего бы достойным господам не спать спокойно? Все славно и ладно. Все идет своим чередом. Как было, как есть, так и будет.
Но над столицей проносится ледяной ветер. Он завывает в каминных трубах, ерошит кроны вековых дубов и вязов, и древние исполины стонут тревожно под хлесткими ударами.
Прихотливо вырезанные ставни приникают к окнам, издавая тихий глухой стук, словно кто–то осторожно скребется в окно мягкой лапой.
Качаются тени. За окнами главного дома лендлорда проплывает свеча. И недобро зыркают потревоженные лики предков с фамильных портретов.
Поскуливают, качаясь, вывески. Тревожно шарахаются, озираясь, флюгеры. Низко и протяжно взревывают органные трубы водостоков. Зловещая ночь.
Предвестником недобрых перемен несется по–над Миром ледяной ветер. Чудовища крадутся во мраке.
И сны неспокойны.
Не Пойман — Не Волк
* * *
Хайд, после того как покинул палубу парома, оставив в полнейшем изумлении беднягу Торнтона, приземлился в припортовых кварталах.
С ним творилось что–то ужасное…
Расправив крылья и вкусив полета после долгого перерыва, он чувствовал нечто сродни перерождению, перевоплощению.
Его трясло. Он должен был собрать себя воедино.
Для этого нужно было найти укромное место. Это оказалось нетрудно. Теперь то же самое нужно было тщательно и кропотливо проделать внутри себя, с самим собой.
И совершить внутреннее паломничество.
Традиция учит так поступать, когда ты понимаешь, что уже никогда не будешь прежним, а значит, тот путь, которому ты следовал до сих пор, как бы он ни был прям, чист и светел, или, наоборот, околен и витиеват, завершился и нужно найти новый свой путь.
Призвать внутри себя того, кто укажет смысл и цель.
Хайд нашел в себе место, где его никто не потревожит, лег на спину, расслабился…
Ну, разумеется, только мысленно. Внутри себя.
Он должен был найти Луну. Его знак — Луна — вел его к удаче. Ему нужен был совет… Наиважнейший.
Около минуты он визуализировал себя в окружении мягкого голубого света. Представил себя стоящим на берегу реки.
Ночь, вокруг очень темно и тихо. Небо затянуто облаками. Тишину нарушает только течение воды.
Ночь внутри.
Ночь снаружи.
Пустота внутри.
Пустота снаружи…
Это как при погружении в воду: вода снаружи, вода внутри, в середине собственно человек.
Он посмотрел на свои руки.
Они были вовсе не страшными. Несмотря на то что они должны будут сделать, сделают и будут потом повторять это деяние в его мыслях непрестанно, до конца его дней.
Нет, руки не были страшными.
Они были даже красивы.
Хайд подвигал пальцами, но так, чтобы не напрягались мышцы.
Он пытался двигаться не так, как делал это обычно, а при помощи воображения, или, лучше сказать, взгляда. Как учит Традиция.
Внутренний взгляд способен заменить любое действие и бездействие.
Хайд посмотрел на свою одежду…
О, какой сюрприз!
Он облачен в черную мантию. На поясе — маленький мешок и фляжка. На ногах — кожаные сандалии.
Нет, все это не важно, эмоций нет…
Он ищет Луну.
И он пошел к берегу реки.
У берега темнел утлый челн.
Хайд осторожно ступил в него, наклонился и развязал узел…
Нет весла!
Но ничего…
Так и должно быть.
Луна сама приведет его к себе.
Лодку уносит течение.
Хайд лег и стал смотреть на звезды.
Краем зрения он видел темные силуэты речного камыша, которые говорили ему о движении.
Лодка слегка покачивалась.
Вода не плещется — она шепчет.
Он не видел острова посреди реки… Но знал, что остров там. Лодка с тихим шелестом коснулась прибрежной травы и мягко уткнулась в берег.
Он сел.
Студеный туман струился меж стилетов осоки.
Хайд вышел из лодки.
Берег уходил из–под ног, так что нужно было держать равновесие.
Как только он ступил на землю, весь остров осветила вышедшая из–за туч полная луна.
Стало прекрасно видно, и он заметил посреди острова небольшую скалу.
В ней есть пещера, уходящая вниз.
Там лабиринт. Но Хайд знает путь.
Чутье, наитие и вдохновение ведут его.
«Мой знак — Луна и Единорог — ведет меня к удаче», — прошептал он, будто заклинание.
Там — в недрах лабиринта — жилище Лунной Богини.
Лунная Богиня — воплощение страсти, жизненной силы, воображения и памяти. Она знает исключительно всё, поэтому легко поможет советом.
Хайд шел в темноте лабиринта в пещере.
Его встретила женщина.
Он знал, что должен хорошо запомнить, как она выглядит, ибо это и есть Богиня.
Но его смущало, что он не может сфокусироваться на ее облике.
Это скверно.
Дурной знак.
Нет пути, нет судьбы…
Нет будущего, если у Богини нет лица.
Этот мир обречен!
Это его мир, и он, Хайд, обречен блуждать без цели и смысла, пока не отправится в мир страданий…
Нечто неотвратимое грядет.
И целого Мира мало, чтобы укрыться от неминуемой беды.
Но Хайд попытался рассеять страх и смятение.
Он должен увидеть и запомнить лицо Богини.
Нужно представиться, задать ей свой вопрос, поговорить обо всем, что следует знать о своей жизни.
Попросить ее руководства.
Если она разрешит, то можно войти к ней в дом в глубине лабиринта.
Он даже знал, что должно быть потом:
…он вернется к лодке и отчалит,
…откинется на спину и станет смотреть на полную луну в небе в течение некоторого времени, а затем медленно откроет глаза.
К этому моменту он уже будет знать, что, разумеется, богиня, которую он сейчас видит, — это его Внутренняя Луна, а не какая–то внешняя сущность.
Будет знать, что он сам говорит за Богиню, но говоря от ее лица, не станет себе врать и честно ответит на любой вопрос, так как всегда знает ответ, но боится себе в нем признаться.
