— А если им не понравится настоящий я?
Эдди задумался на мгновение.
— Тогда я удвою свое пожертвование в фонд «Активные умы» и буду проводить четыре занятия в неделю для ваших детей, а не два, как планировал.
— Договорились, — говорю я быстрее, чем он успевает взять свои слова обратно.
Если быть уязвимым с кем-то даст шанс добавить еще четыре еженедельных сеанса к быстро растущему количеству часов, которые мы собрали у врачей и терапевтов по всему городу, то я это сделаю.
Часы на дальней стене показывают десять минут первого.
— Мы снова переработали.
Эдди пожимает плечами.
— Ты можешь себе это позволить.
Встав, мы обнимаем друг друга. Как я уже говорил, мы занимаемся этим дерьмом уже восемь лет. Эдди — неотъемлемая часть моей жизни и настоящий друг. Он как член семьи, поэтому называет меня по имени, которое используют самые важные люди в моей жизни, а не по тому, которое дали мне родители.
— Ты ведь придешь на гала-вечер в следующем месяце?
Эдди провожает меня до двери кабинета и открывает ее.
— Конечно. Я горжусь тобой и Илаем. Я помню, как вы двое были просто парой высокомерных маленьких засранцев в колледже. А теперь посмотрите на себя.
— Теперь мы два высокомерных взрослых мужика.
— Я бы ни за что на свете не пропустил это.
— Дресс-код, — напоминаю я Эдди, указывая на него обвиняющим пальцем.
Дресс-код «Блэк тай»9 был моей идеей. К черту. Мне нравится, когда есть повод принарядиться. Не говоря уже о том, что я чертовски хорошо выгляжу в смокинге.
— Я пришлю тебе счет и за это тоже.
Маленькое кафе под офисом Эдди — моя обычная остановка в среду утром. После наших сеансов я всегда вымотан. Беру свой обычный черный кофе с двумя ложками сахара и продолжаю недолгую прогулку обратно в свой жилой комплекс.
Как только выхожу на улицу, меня охватывает ноябрьская прохлада, поэтому я натягиваю свою шапочку пониже, чтобы закрыть уши. Улицы центра Чикаго заполнены людьми, которым нужно попасть из пункта А в пункт Б, и, к счастью, благодаря тому, что я не поднимаю головы и они слишком заняты, чтобы заметить меня, я остаюсь неузнанным.
Сворачивая за угол в двух кварталах от своего дома, останавливаюсь как вкопанный, заставляя поток людей обтекать меня, поскольку я занимаю много места на тротуаре.
А замираю я на месте, потому что прямо передо мной видна голова, полная каштановых кудрей, хотя сегодня они убраны в пучок с намотанной на них желтой банданой. Стиви сидит на прохладном цементном бордюре, поджав колени к груди и положив голову на руки.
Количество места, которое эта девушка занимает в моей голове в последнее время, немного меня беспокоит. То, что, как я думал, будет сексом на одну ночь, превратилось в бесконечную надежду на повторение, но в течение последних нескольких недель и нескольких коротких дорожных поездок, которые мы совершили с тех пор, как я увидел ее на отложенном Хэллоуине, Стиви держалась на расстоянии.
Это раздражает.
Даже с расстояния в квартал я вижу, как ее спина слегка вздрагивает, прежде чем девушка поднимает голову и судорожно вытирает щеку.
Нет, нет, нет. Я не люблю слезы. Поправка — я не люблю, когда девушки плачут. Особенно те, с которыми я уже был. Утешение добавляет фактор близости, от которого я хотел бы держаться подальше, но, видимо, никто не сказал об этом моим ногам, потому что, не осознавая этого, они понесли меня прямо к грустной стюардессе, сидящей на бордюре.
Стиви зарылась головой в свои руки, не зная, что я стою рядом с ней и в задумчивости смотрю на землю. Мои штаны стоят больше, чем недельная зарплата некоторых людей, но вот он я, сажусь своей задницей на грязный бордюр посреди отвратительного центра Чикаго.
— Ты следишь за мной? — толкнув ее плечом, я надеюсь, что юмор рассеет все, что, черт возьми, сейчас происходит.
Но это не так.
Стиви поднимает взгляд от сложенных рук. Ее сине-зеленые глаза покраснели, веснушчатый нос распух и стал розовым, а печаль на ее лице как нельзя более очевидна.
— О, боже, — девушка отворачивается от меня, вытирая нос и щеки рукавом своей слишком большой фланелевой рубашки. — Тебе лучше уйти. Мне не нужно, чтобы ты это видел.
— Ты в порядке?
— Да, — делает глубокий вдох Стиви, пытаясь взять себя в руки, ее лицо по-прежнему отвернуто от меня. — В полном порядке.
— Ну, слава Богу. Потому что тебе было бы неловко, если бы я застал тебя плачущей на обочине.
Поднося кофе к губам, я прячу улыбку, когда девушка снова поворачивается ко мне, и мы вдвоем смеемся. И ее смех звучит приятно. Намного лучше, чем шмыганье, которое она пыталась скрыть.
На этот раз мое колено прижимается к ее колену.
— Что происходит?
Она поправляет крошечное золотое колечко в носу, которое запуталось, когда девушка вытирала нос рукавом рубашки.
— Умерла собака.
— Твоя собака? — Мое сердце немного сжимается.
— Нет, — она качает головой, указывая большим пальцем через плечо.
Повернув шею, я читаю надпись на обветшалом здании позади нас.
«Возрастные собаки Чикаго».
— Я работаю здесь волонтером, и одна из наших собак умерла. Ему было двенадцать, и пришло его время, но мне грустно, что он был здесь, а не дома с кем-то, кто любил бы его.
О, черт. Это нехорошо. Прозвище Стиви ироничное, потому что она никогда не показывала свою милую сторону. Ни разу. А теперь, сидя на этом бордюре, решает сказать мне, что на самом деле она просто душка? Не знаю, готов ли я к тому, чтобы это оказалось правдой.
— Ну, ты же любила его?
— Конечно. Но это не то же самое. Он заслужил свой собственный дом с теплой постелью и хозяина, который бы его любил. Они просто хотят, чтобы кто-то любил их безоговорочно, но вместо этого они застряли здесь.
Безусловная любовь. Что сегодня происходит со Вселенной, что эти два слова брошены в мою сторону дважды до полудня?
— Ты когда-нибудь был влюблен? — Глаза Стиви расширены и любопытны, ее вопрос совершенно искренен.
Внезапно мне становится тесно в груди, и слова ускользают от меня, потому что тема любви не должна обсуждаться с последней девушкой, с которой у меня был секс.
— Не такая любовь, — игриво закатывает глаза Стиви. — Мы все знаем, что ты уже влюблен в меня.
Вот и она. Ее дикая энергия берет верх, грусть улетучивается из воздуха вокруг нас.
— Пойдем, Армани, — она встает с бордюра, протягивая свою руку к моей. — Сегодня ты влюбишься.
— Эти брюки от Тома Форда, милая, — я вкладываю свою руку в ее, позволяя девушке поверить, что она помогает мне подняться, но на самом деле сам встаю с бордюра.
— Ну, они могут быть из «Уолмарта», мне все равно. Название бренда не имеет значения. Они скоро будут покрыты собачьей шерстью.
Обычно я бы отказался, но в данный момент слишком широко улыбаюсь и следую за кудрявой девушкой в обветшалое здание позади нас.
Небольшая прихожая светлая и жизнерадостная, каждая стена разного цвета. Но краски почти не видно из-за бесчисленных полароидных снимков, занимающих всю стену. Новые владельцы со своими новыми собаками улыбаются так широко, как только могут, напоминая всем о счастливых временах, которые пережило это здание.
В конце прихожей стоит большой письменный стол, и когда я заворачиваю за угол, мои глаза расширяются от шока. Следующая комната полна собак. Одни большие, другие маленькие, одни разлеглись на бесчисленных собачьих лежаках, другие играют друг с другом.
Но больше всего я замечаю, как загорается Стиви, когда открывает маленькую калитку, отделяющую вход от собак. Когда девушка заходит внутрь на ее лице появляется улыбка, и несколько пожилых собак подходят к ней, обнюхивают и облизывают, виляя хвостами.
Они явно любят ее так же сильно, как и она их.
— Ты в порядке? — спрашивает пожилая женщина из дальнего конца комнаты. Когда Стиви кивает, женщина бросает ей полуулыбку и скрывается за дверью, оставляя нас одних.
