Они выпили. Женщина бросила свой стакан на пол и привлекла к себе Христиана.
— Через час мне нужно уходить, — прошептала она.
Потом, когда, все еще лежа в кровати, они допили бутылку, Христиан встал и отыскал в шкафу другую. Шкаф был заставлен самыми разными винами. Тут была водка из Польши и России, виски, захваченное у англичан в 1940 году, шампанское, коньяк и бургундское в соломенных плетенках, палинка из Венгрии и аквавита, шартрез и херес, бенедиктин и белое бордо. Христиан открыл бутылку и поставил ее на пол у кровати — женщине оставалось только протянуть руку, чтобы взять ее. Она мрачно смотрела на Христиана полупокорными, полуненавидящими глазами.
«Самое волнующее в этой женщине, — внезапно решил Христиан, опускаясь на кровать, — ее взгляд. Наконец-то война принесла мне нечто запоминающееся!»
— Сколько ты намерен еще пробыть здесь? — спросила фрау Гарденбург своим низким голосом.
— В постели?
— В Берлине, — засмеялась она.
— Я… — начал было Христиан и умолк. Он хотел сказать, что собирается прожить в Берлине неделю, а потом уехать на неделю домой, в Австрию, но передумал. — Я пробуду здесь две недели.
— Хорошо, — с мечтательным видом ответила женщина и провела рукой по его коже. — Хорошо, но не совсем. Пожалуй, я переговорю кое с кем из своих друзей в военном министерстве. Неплохо будет, если тебя переведут в Берлин. Как ты думаешь?
— Я думаю, — с расстановкой ответил Христиан, — что это блестящая мысль.
— А сейчас давай выпьем еще. Если бы не война, я так бы и не узнала, что такое водка. — Фрау Гарденбург засмеялась и снова налила ему вина.
— Сегодня вечером после двенадцати. Хорошо?
— Да.
— У тебя нет другой женщины в Берлине?
— Нет, другой женщины у меня нигде нет.
— Бедный унтер-офицер! Бедный лгунишка! А у меня есть лейтенант в Лейпциге, полковник в Ливии, капитан в Абвиле, еще один в Праге, майор в Афинах, генерал на Украине. Я уж не говорю о муже — лейтенанте в Ренне… Так, значит, после двенадцати?
— Да.
— Война… Она разбросала всех моих любовников. Ты — первый унтер-офицер, с которым я познакомилась во время войны. Ты гордишься этим?
— Чепуха.
Она захихикала.
— Сегодняшний вечер я провожу с одним полковником. Он должен подарить мне манто из соболей, которое привез из России. Представляешь, как он изумится, если я вздумаю сказать ему, что дома меня ждет маленький унтер-офицер?
— А ты не говори.
— Я только намекну. Сначала, конечно, получу манто, а уж потом сделаю маленький грязненький намек… Пожалуй, я заставлю их произвести тебя в лейтенанты. Такой способный молодой человек! — Женщина снова хихикнула. — Я вижу, ты смеешься. А я могу сделать это — нет ничего проще… Давай выпьем за лейтенанта Дистля.
Они выпили за лейтенанта Дистля.
— Что ты будешь делать сегодня днем? — поинтересовалась фрау Гарденбург.
— Ничего особенного. Гулять, ждать полуночи.
— Пустая трата времени. Лучше купи-ка мне маленький подарок. — Женщина встала, взяла со стола кружево и набросила его на голову. — Булавка или небольшая брошка будет здесь очень хороша, — сказала она, придерживая кружево под подбородком. — Правда?
— Да.
— На углу Тауентцинштрассе и Курфюрстендамм есть хороший магазинчик. Там продается гранатовая булавка. Мне кажется, она вполне подойдет. Можешь заглянуть в этот магазин.
— Обязательно.
— Ну и чудесно. — Женщина, улыбаясь, скользящей походкой подошла к кровати и, опустившись на одно колено, поцеловала его в шею. — Со стороны лейтенанта было очень, очень мило послать мне кружево! — прошептала она. — Я должна написать ему и сообщить, что оно благополучно доставлено по назначению.
Христиан отправился в магазин на Тауентцинштрассе и купил небольшую гранатовую булавку. Он держал ее в руке, пытаясь представить, как она будет выглядеть на фрау Гарденбург, и ухмыльнулся, вспомнив, что не знает даже имени этой женщины. Булавка стоила двести сорок марок, однако Христиан решил, что сэкономит на чем-нибудь другом. Он нашел около вокзала маленький, дешевый пансион и оставил там чемодан. Это было грязное, переполненное солдатами заведение, но Христиан не придавал этому большого значения, поскольку он не собирался бывать здесь часто.
Матери Христиан послал телеграмму, сообщив, что не может приехать домой, и попросил одолжить двести марок. С тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, Христиан впервые обращался к матери с подобной просьбой, но он знал, что в этом году его семья неплохо зарабатывает и такая сумма не обременит ее.
Вернувшись в пансион, Христиан лег и попытался уснуть, но тщетно: утреннее приключение не выходило у него из головы. Он встал, переменил белье, побрился и вышел из пансиона. Часы показывали половину шестого, на улице еще было светло. Христиан медленно пошел по Фридрихштрассе, с довольной улыбкой прислушиваясь к доносящейся со всех сторон немецкой речи. Щебетавшие на углах девицы пытались привлечь его внимание и не скупились на откровенные приглашения, но он лишь отрицательно качал головой. Он не мог не заметить, как хорошо одеты эти особы — настоящие меха, прекрасно сшитые пальто.
«Кому-кому, — подумал Христиан, — а девицам легкого поведения захват Франции пошел на пользу».
Не спеша, стараясь продлить удовольствие, Христиан двигался в толпе, больше чем когда-либо раньше уверенный в том, что Германия победит. Серый, унылый Берлин сейчас показался ему веселым, энергичным и несокрушимым.
«Улицы Лондона или Москвы, — подумал он, — наверно, выглядят сегодня совсем иначе. Каждому солдату следовало бы проводить здесь свой отпуск, это оказало бы благотворное влияние на всю армию. Конечно, — мысленно улыбнулся Христиан, — было бы совсем здорово, если бы к каждому отпускнику, едва он сойдет с поезда, прикрепляли какую-нибудь фрау Гарденбург и выдавали по полбутылки водки, но об этом пусть уж позаботится интендантство».
Христиан купил газету и зашел в кафе выпить пива.
Он читал газету, и в ушах его гремела победная музыка духового оркестра. Торжествующие сообщения о тысячах русских, захваченных в плен, о ротах, разгромивших целые батальоны на Северном фронте, о рейдах танковых подразделений, которые по целым неделям, не имея никакой связи с главными силами, громили тылы противника. Тут же была напечатана статья какого-то отставного генерал-майора, который, тщательно анализируя обстановку, предупреждал против излишнего оптимизма. Ранее чем через три месяца, заявлял он, Россия не капитулирует, и необоснованные утверждения о ее близком крахе только наносят вред моральному состоянию фронта и тыла. В передовой статье газета выступала с предупреждением по адресу Турции и США и самоуверенно заявляла, что американцы не дадут втянуть себя в войну, поскольку прекрасно понимают, что она их вовсе не касается. Христиан торопливо просмотрел газету, пробегая только первые строчки статей и заметок. Он в отпуске и не желает думать о подобных вещах хотя бы эти две недели.
С наслаждением потягивая пиво (хотя, по правде говоря, оно показалось ему водянистым), ощущая приятную усталость в теле, Христиан время от времени отрывался от газеты и посматривал на оживленные пары за соседними столиками. За одним из них сидели хорошенькая девушка и военный летчик с двумя золотыми нашивками на груди. При взгляде на летчика Христиан ощутил мимолетное чувство зависти. Насколько же приятнее должны казаться и отпуск, и это кафе человеку, вновь почувствовавшему под ногами твердую землю после жарких воздушных боев, чем ему, оставившему позади лишь полицейские казармы, язвительные насмешки лейтенанта Гарденбурга да двуспальную кровать Коринны, жены французского капрала.
«Нет, я должен переговорить с полковником Мейстером из военного министерства, — подумал Христиан без особой, впрочем, уверенности, что выполнит свое решение. — Пусть меня переведут в действующую армию. Да, да. Я схожу к нему через несколько дней, как только прояснится обстановка…»
Христиан отыскал страницу, посвященную музыке. В этот вечер должно было состояться четыре концерта. С какой-то тоскливой радостью он прочитал, что на одном из них будет исполняться квинтет с кларнетом Моцарта.
«Вот туда я и отправлюсь: лучший способ убить время до полуночи».
Швейцар в вестибюле дома, где находилась квартира Гарденбургов, сообщил ему:
— Фрау еще не вернулась, но я получил распоряжение впустить вас.
Они поднялись в лифте, причем оба хранили серьезный, невозмутимый вид. Швейцар открыл квартиру своим ключом и деловито сказал:
— Доброй ночи, господин унтер-офицер!
Христиан медленно вошел в квартиру. Шторы были задернуты, и горел свет. После его ухода гостиную прибрали, и теперь, обставленная по самой последней моде, она выглядела нарядной.
