Киргизов сорвал со стены ремень, который привез еще со службы в морфлоте, и давай ее «парить». Хозяйка испуганной курицей вылетела на улицу. Когда вернулась в дом, Захар Данилович уже спал.
Жена сама выбрала свою судьбу. Когда Захар Данилович вернулся со службы, Анфиса юлой крутилась вокруг него. Так и пришлось жениться.
Да разве это жена? Доброго слова от нее не дождешься. В одном только она не промах — каждый год по пять-шесть бычков откармливает. Деньги копит. На что столько? Сёме, сыну? Тот, как женился, сразу ушел из дома. Приходит лишь в гости и то в месяц раз. В разводе Анфиса виновата. Перед женитьбой отрезала единственному сыну: «Приведешь эту черную тряпку — на себя обижайся!» Боялась, наверное, что лишний рот будет в доме. Внука соседская старуха нянчит.
На что жене столько денег? Ходит в одной и той же залатанной фуфайке, на голове всегда черный платок, и в зеркало не смотрится. Да и что там увидит — длинный нос и глубокие морщины? Или, глядя на свое отражение, вспомнит разрезанные подушки, которыми его упрекала?
Подушки стали яблоком раздора вот из-за чего. Их подарила теща, мать Анфисы, которая живет на Украине. Однажды жена сказала ему: «На маминых подушках спишь!»
Не выдержал Захар Данилович, хоть и не пьяным был: схватил ножницы и — чик-чик-чик! — обе подушки как под саморезку положил. Мягкими были они — из гусиного пуха. Положишь голову — будто на белых облаках лежишь. Устала, видать, голова, надоели подушки, поэтому и в пух пустил.: летите, гусиные перья, по лесу, к деревьям прилипайте. А там, глядишь, вас птицы заметят, в гнезда перенесут. А гнездо у Киргизова, видите ли, жесткое и холодное — будто из камня.
* * *
Эх, Анфиса, Анфиса, откуда ты взялась?.. Откуда, откуда… Со своего лесничества! Работала техником. Послали ее издалека и осталась из-за будущего мужа. Не попался бы Захарка Киргизов на ее дорогу, ни за кого не вышла. А как выйти — никто не брал. Старой девой была. Но все равно моряка женила на себе. «Ты, — шептала она уже потом, когда была его женой, — закончишь техникум, я тебе деньгами буду помогать»… Скрывать нечего, помогала, как могла, а Захар учился. Сначала все деньги копила мужу, потом сама привыкла к ним, как муха к меду. Жадность границ не знает!
Тяжелые, гнетущие думы у Киргизова, новую рану образовали в сердце. Идет, идет этот надрез, будто только что вспаханная борозда, никак его не спрячешь. Беседовали тогда гости обо всем: о политике, делах района, о его лесничестве… Пили и хвалили. Больше всех — гости из Саранска. Потешкин, тот, умный черт, тихонько посмеивался над ними. Киргизов сразу понял его: вы хоть сверху спустились, городские вожжи все равно у меня в руках — как потяну, так и лошадь тронется. Действительно, чем не министр?
Столько лесничеств под его рукой! Когда назначили директором, двух слов связать не мог. А сейчас медом не корми — все выступать рвется. Любит учить, чего уж скрывать! Иногда вызовет лесничих и давай чесать языком! Те слушают, слушают — надоест им и начнут просить: «Хватит, Алексей Петрович, лес нас ждет…». Тот вновь начнет старую песню: «Пока не было вас на месте, деревья уже подросли». И, как всегда, начинал считать, на сколько миллиметров поднимается в день каждое дерево, которое дольше всех растет и так далее.
Вчера по пьянке Захар Данилович хотел было сказать Потешкину: «Пустой человек ты, Петрович! Раньше, может быть, и был у тебя ум, а сейчас весь вышел. Постарел ты… Была бы у тебя совесть, ушел с работы, пусть другого на твое место посадят, молодого…» Не сказал этих слов, побоялся. Потом Потешкин шкуру сдерет. Такой уж он человек: мстительный, правду не терпит. Любит, когда хвалишь его и мягко стелешься. Не выгонишь с места — все министерство паутиной запутал. Что скрывать, были времена, когда Захар Данилович сам мечтал встать на его место. А почему бы не встать? Закончил техникум, пять лет работал мастером, потом немного учился в институте.
Правда, он об этом никому не рассказывал, но вот вчера чуть было не признался. Если бы сказал, саранские гости сразу подумали: на живое место лезешь. «Куда там лезть, — в шалаше ожидая лосей, заканчивал воспоминания о прошедшей ночи Захар Данилович. — Посылают меня, лесничего, на самое похабное дело… Природу охраняю, а сам с ружьем. — И в то же время успокаивал себя: — Как не придешь, если министр просит… Гости так и сказали: просил, мол, наш самый главный, пусть Данилыч годовалого теленка свалит. — Думая об этом, Киргизов аж вслух заворчал, от чего собака проснулась. — Теленка?… Я тебе такого быка завалю — от одного запаха сблюешь». И улыбнулся, будто увидел, как министр, Пал Палыч, над ведром нагнулся…
Утром, когда еще заря не прорезалась, Киргизов был уже на ногах. Костер не стал разжигать — дым сразу чувствуют лоси. Позавтракал копченым салом с хлебом. Тарзан в стороне клацкал зубами — есть хотелось, да хозяин научил его ждать свежатину.
И вот они. Кого ждал всю ночь и из-за кого пришел сюда. К Бычьему оврагу вышли из-за горы. Самец, с ветвистыми рогами, растянуто замычал — этим, видать, уверял своих: спускайтесь смело, здесь мы одни. Лосей, как и в прошлый раз, было трое. Бык с лосихой шли по бокам, тонконогий лосенок — посередине.
К ивняку спустились медленно. Прошли шагов пятьдесят — бык встал вперед, теленок за ним, лосиха — за лосенком. Бык оглядывался, будто ждал нападения. Дошли до ручейка, где вчера Киргизов пил воду. И в это время Захар Данилович выстрелил. Выстрелил, не выходя из шалаша. Тарзан, пустоголовый, не удержался, пулей отскочил от него. Отскочив, вдруг заскулил, поджимаясь от дикой боли в боку, задетом рогами.
* * *
Рузавин женился поспешно, не выбирая невесты. Четыре года прошло после того воскресенья, когда он, прислонившись к забору базара, думал: выпить или нет кружки две пива. Неожиданно около него остановился Олег Вармаськин — разговорились, будто у Суры бурливый ручеек.
Перед ними прошли две девушки. Одна поздоровалась с Олегом. Трофим посмотрел им вслед почти безразлично — дороже были мечты о рыбалке. Неожиданно его взгляд скользнул по фигуре девушки, которая шла чуть впереди.
— Это кто такая — худенькая? — рассеянно обратился он к другу.
— Эта? Бухгалтер нашего колхоза. Сестра председателя, — безразлично ответил тот.
— Попадет в бредень? — спросил Рузавин. И, видя, что друг молчит, добавил: — Подожди-ка, а ты откуда ее знаешь?…
— Попадет или нет — не пробовал, отца же знаю. Вместе из Саранска ехали…
«Вот это неухоженная телка! — подумал Трофим и перестал даже дышать. С такими ляжками разве удержишь дома? — Лизнул губы и вновь задумался: —Не успеешь даже глазом моргнуть, как украдут…» Когда фигура девушки скрылась в толпе, Рузавин вслух стал хвалить красавицу:
— Почти как Нефертити! Почему раньше не говорил о ней?! Леший ты, а еще товарищ!
— Все деревья в лесу не свалишь, — ответил Вармаськин, стараясь превратить разговор в шутку. — Одна упадет — на ее место уже другая метит, еще сисястее…
— Вот чего, дружище! — повысил голос Трофим. — Забудь, говорю, об этом! Услышу плохое слово о ней — ноги переломаю. — И неожиданно выдохнул: — Сразу бы на ней женился. Счастье само просится в руки. Вечером сватом будешь, готовься!
И в самом деле, не успело еще и солнце сесть, Трофим с Олегом уже были у девушки, угощали ее отца вином. Вечкановы жили вдвоем: отец и Роза. Трофим решил, что будут они с Розой жить отдельно, так и сказал будущему тестю: «У каждого налима — своя вода».
Рузавин не переживал, что так быстро женился. Чего не доставало в характере Розы, она с лихвой дополняла другими качествами и внешностью. В чистоте держала дом, готовила вкусную пищу, была очень жадной в любви — что нужно еще от молодой хозяйки?! Хорошая жена досталась Трофиму — нечего жаловаться…
Трофим работал сторожем Львовского лесничества. Платили мало — кошачьи слезы. Правда, Трофим сам выбрал себе эту работу. Свободного времени хоть отбавляй, а оно дороже всяких денег. Попросили бы, сам начислял им за эту «должность», только бы не трогали его, не разлучили с рекой. Здесь иногда его годовая зарплата через большой бредень процеживалась.
Пока жирные лещи бесплатно плавали в Суре, самому Трофиму их хватало и для базара. Продавал целыми мешками. Симагин, инспектор рыбохраны, не очень его разорял. Остановит лодку на реке, с ног до головы измерит просящим взглядом и начнет: «Хорошая у тебя жизнь: плаваешь и плаваешь! Сети сами тебе гребут деньги…» Вынет из кармана сигарету, начнет ее мять.
Трофим понимал, в чем дело: надо позолотить ручку. Протянет инспектору рублей двадцать и лови сколько хочешь… Вот и сейчас Симагин вышел навстречу. Сегодня он не такой, как всегда, а сразу начал поучать:
— Я что, черти, недавно сказал? Не ловите в это время — рыба икру мечет! А-а, — недовольно он махнув рукой, переводя разговор на другое: — Сейчас здесь, увы, хозяин не один я… Судосев главный. — И стал жаловаться: — Оскорбили меня, что скрывать… — Плюнул в воду через плечо и продолжил: — Только не думали бы: меня и семью кнутами не высечь…
