— Я иду к вам!
Эмиль щелкнул выключателем и направил белый луч в ту сторону, откуда она приближалась. Лена шла по неровной плотине, усыпанной острыми камнями, с торчащими из фашины прутиками. Оступалась, спотыкалась, иногда хваталась за землю руками и в конце концов поползла на четвереньках. Эмиль подумал, что она неуклюжа, что у нее широкие, тяжелые бедра. Он был зол на Лену, но одновременно испытывал к ней какое-то нежное чувство. Представив, как ее босые ноги ступают по острым камням, крикнул:
— Куда полезла, еще подвернешь ногу!
— Не кричи. Я хочу посмотреть, что вы делаете, — ответила Лена, продолжая упорно продвигаться вперед.
— Ничего мы не делаем, сидим, — сказал Рудольф.
Эмиль подумал, что должен, что следовало бы пойти ей навстречу, взять под руку и провести по камням, но тут же напомнил себе, что, возможно, вчера ночью у этой женщины был Рудольф: пусть он и идет. И действительно, Рудольф встал и пошел Лене навстречу. Он взял ее за руку и довел до того места, где плотина, расширяясь, превращалась в массивную, сложенную из гладких блоков полузапруду. Лена распрямилась; теперь, по ровным каменным плитам, она шагала легко и уверенно. Сходства с нескладной, едва волокущей свое тяжелое неподвижное брюшко личинкой как не бывало. Подойдя, Лена разложила на камнях полотенце и умывальные принадлежности, потом долго, будто кошка перед тем, как лечь, устраивалась поудобнее. Наконец она уселась рядом с Эмилем, почти касаясь его плеча, и еще долго вертелась, разыскивая что-то в карманах спортивного костюма, пока не нашла сигареты и спички. Закурив, спросила:
— Что-нибудь поймали?
— Пока ничего, — ответил Эмиль.
— И не поймаете, рыбы пошли спать.
Лена говорила тихо, каким-то неестественным горловым голосом, словно опасаясь спугнуть рыб. Эта манера показалась Эмилю неприятной, претенциозной и притом совершенно не соответствующей месту и времени. На языке у него вертелось ехидное замечание, но он сдержался и промолчал. С берега прилетел легкий теплый ветерок и принес звуки, которых до того не было слышно: отовсюду, кажется, звучал лягушачий хор; когда ветер стихал, кваканье смолкало.
— А когда рыбы спят? — спросила Лена.
— Ох, Лена… — простонал Рудольф.
— А что?
— Ничего, чепуху говоришь.
— Для вас чепуха, а мне интересно. Может, вы ничего не знаете про рыб — кроме того, конечно, что они живут в воде, едят червяков и у каждой есть свое название.
— Возможно.
Опять стало так тихо, что отчетливо слышалось, как потрескивает при затяжках сигарета.
— Ой! — внезапно крикнула Лена.
— Что случилось?
— Мыло упало в воду.
Эмиль зажег фонарь, и они вдвоем склонились над узкой глубокой расщелиной между камнями. На дне, среди извивающихся, колышимых течением водорослей, белело мыло. Лена опустила руку в воду, пытаясь его достать.
— Не получается, руки коротки.
Эмиль снял рубашку, растянулся на камнях и сунул руку в расщелину.
— Вон там, где мои пальцы, чуть подальше, — сказала Лена. Они лежали рядом, Эмиль чувствовал запах ее кожи, касался ее плеча. Мыло убегало в воде как живое.
— Скользкое, как лягушка, — сказал Эмиль.
— До чего же теплая вода, — прошептала Лена. Ее слова неожиданно прозвучали очень интимно, будто предназначались ему одному.
— Кажется теплой, потому что в воздухе стало холоднее.
Эмилю наконец удалось схватить мыло.
— Спасибо. Ты настоящий джентльмен, — сказала Лена.
— Позволю себе в этом усомниться, — отозвался Рудольф.
— Ну нет, в том, что Эмиль — джентльмен, ни у кого сомнений быть не может. Но какой прекрасный был сегодня день, верно? — произнесла Лена прежним своим, неприятным тоном.
— Слишком душно. Я плохо переношу такую жару, — сказал Эмиль.
— А я — хорошо. И уж во всяком случае, жару лучше, чем холод, — сказал Рудольф.
— Вы очень разные, — заметила Лена.
— Все люди разные, — сказал Эмиль. Он зажег фонарь и поочередно осветил удилища. Их тонкие, поблескивающие от росы концы были абсолютно неподвижны. Эмиль погасил свет; плотная, вязкая темнота тотчас поглотила плотину.
— Ну и сколько вы еще собираетесь тут сидеть? Холодает, идите спать, — сказала Лена.
— Кто-то должен остаться, — сказал Эмиль.
— Зачем?
— Удочки-то заброшены.
— Пускай Эмиль остается. Он говорит, что холод ему нипочем, — сказала Лена. Она сидела ссутулившись, упершись подбородком в колени. Ее плечо касалось плеча Эмиля; ему показалось, что она даже подтолкнула его локтем. «Ну конечно, — подумал он, — пускай я останусь…»
— Сматывайте удочки и ложитесь спать.
— Мы, пожалуй, еще немного посидим, да, Эмиль? — сказал Рудольф.
— Посидим.
— Что ж, сидите. А я пойду, пока не окоченела, — сказала Лена, но не двинулась с места. — Какое у нас сегодня число? — спросила.
— Кажется, семнадцатое, — ответил Рудольф.
— Послушай, Эмиль, ты бы не мог одолжить мне фонарик?
— Дай ей, у меня же есть. Нам и одного хватит, — сказал Рудольф.
Лена попробовала зажечь фонарь, потом погасила его и спросила:
— Скажите, что это вчера ночью так гудело в воздухе?
— Гудело? Не слыхал, — сказал Рудольф.
— Может быть, самолет?
— Нет, не самолет. Похоже на птицу.
— Может, и птица.
— А вы ночью не мерзнете? — помолчав, снова задала вопрос Лена.
— Я — нет.
— Я вчера под утро немного озяб, — сказал Рудольф.
— А я ужасно мерзну. Просыпаюсь, натягиваю на себя все что можно, но толку никакого. Трясусь, как осиновый лист, и долго не могу заснуть.
— Я могу тебе дать одеяло, — сказал Эмиль.
— А как же ты сам?
— Обойдусь, у меня есть запасное. Можешь взять. Синее в коричневую клетку; лежит свернутое справа от входа.
— Что ж, если тебе не нужно… Я пошла, — сказала Лена.
Встала, собрала свои вещи и направилась по плотине к берегу. Через минуту Эмиль увидел между палатками луч от фонаря, а чуть погодя в темноте засветился треугольный вход в Ленину палатку: Лена зажгла внутри свечу. Эмиль подумал, что женщина все-таки — существо слабое и во многом зависит от мужчины. Она больше подвержена разным страхам и сомнениям, и мужчина должен ее оберегать. То есть не оставлять наедине с трудностями. И еще подумал: при виде женщины, стелющей себе постель, всегда кажется, что она готовит ложе для двоих. Получается это у нее бессознательно — древний, атавистический, но по сей день не исчезнувший рефлекс заставляет женщину вить гнездышко, где должно найтись место и для мужчины, который будет ее ласкать, оплодотворит и будет беречь и охранять ее саму и ее ребенка. Любая женщина — даже старая, некрасивая, высохшая — каждый день, стеля свою пустую кровать, проделывает одни и те же движения, разглаживая простыню и взбивая подушку. И, давно уже потеряв надежду и смирившись с одиночеством, продолжает ждать своего мужчину.
Со стороны палаток донесся Ленин голос: она опять напевала какую-то неизвестную мелодию. Потом, перестав петь, крикнула:
— Эмиль!
— Да?
— Можешь забрать фонарик.
— Он мне пока не нужен, — ответил Эмиль. И тут же об этом пожалел.
— При сегодняшнем клеве нам хватит одного фонаря, — сказал Рудольф. Щелкнув выключателем, он осветил удилища. Их тонкие концы растворялись в густом от тумана воздухе, а лески вообще не были видны, словно их не было и в помине.
— Туман опускается, — заметил Эмиль.
— Завтра опять будет жара, — сказал Рудольф.
Не прошло и двух минут после этого разговора, как в тишине вдруг раздалось хриплое нетерпеливое поскрипывание катушки.
— У кого это?
— Кажется, у меня. — Рудольф осветил свои удилища. Один конец был напряжен и неподвижен, другой слегка вздрагивал под напором невидимой силы.
— Посвети мне, — сказал Рудольф и протянул Эмилю фонарь. Потом нагнулся, снял удилище с рогульки, укоротил леску и тут же начал ее сворачивать.
— Есть? — спросил Эмиль.
— Вроде есть, — ответил Рудольф. Он стоял рядом с Эмилем, склонившись над невидимой водой, и, крепко держа удилище, быстро наматывал леску на катушку. Эмиль слышал его прерывистое дыхание и чувствовал запах его пота; это было не слишком приятно. Он попытался осветить поверхность воды, но полоса света пробивала темноту на каких-нибудь два-три метра, дальше утыкаясь в плотную завесу тумана, которую не в состоянии была прорвать. Эмиль направил луч на конец удилища: лески не было видно, а кончик трепыхался смешно, как живой. Но через минуту совсем близко от берега раздался всплеск рыба билась в воде уже возле самой плотины. В молочно-белом, неярком свете фонаря на мгновение появилось нечто желтое, кувыркающееся, извивающееся, вертящееся, будто колесо турбины. Не выпуская рыбу из светового круга, Эмиль проводил ее до берега.
