Гладких не шевелился и молчал, пораженный появлением нежданного и отважного спасителя. То, что сделал Сабиров, было страшно рискованным чудом гимнастики. Недаром с малолетства он с страстью предавался всевозможным телесным упражнениям и старался подражать всем виденным им в Петербурге акробатам. Это искусство сослужило ему теперь свою службу.
Иван лежал на животе у края колодца и светил, обливаясь холодным потом. Наконец, послышался голос Бориса Ивановича.
— Готово… Я поднимаюсь…
Старик вздохнул свободно. Сабиров снова по веревке, упираясь ногами в гнилой деревянный сруб, взобрался наверх.
Он был бледен, как полотно. Иван при его появлении вскрикнул от радости.
— Он привязан… — сказал молодой человек.
— Теперь надо его только вытащить… Сможем ли мы это?
— О, у меня крепкие руки! — воскликнул Иван.
— Так за дело.
Они схватили веревку обеими руками и потянули. Из колодца не доносилось ни одного звука. Гладких, казалось, был там недвижим. Он потерял сознание, что сделало его еще тяжелее.
— Я не в силах более, — прохрипел Иван.
— И я тоже!.. — заметил Борис Иванович.
Старик стал громко звать на помощь. Через несколько минут к колодцу стали собираться рабочие с прииска. Иные из них спали не в казармах, а на вольном воздухе.
— Что случилось?
— Иннокентий Антипович в колодце… Помогите, братцы, его вытащить!
Несколько дюжих парней схватились за веревку, и не прошло пяти минут, как Гладких уже лежал на земле около колодца. Он был недвижим.
— Он умер! — воскликнул Сабиров.
Иван встал на колени, наклонился к лежавшему и стал прислушиваться к биению его сердца.
— Нет, он только обмер! — сказал он.
— В высоком доме не должны знать о случившемся, — обернулся он к рабочим, встав с земли. — Несите его в казарму, облейте голову водой и, когда он очнется, проводите до дому.
Все это было сказано нищим почти повелительно.
— Слушаем, — отвечали рабочие, подчиняясь обаянию сильного духом нищего.
— Он скоро очнется, нам здесь нечего делать, — сказал Иван Сабирову. — Пойдемте.
Они оба удалились, захватив веревку и фонарь. Рабочие только что хотели исполнить приказание нищего, как Гладких действительно открыл глаза и пришел в себя. Он приподнялся на земле и сел.
Увидав вокруг себя несколько человек, он слабо заговорил:
— Иван… ты мне спас жизнь…
Он протянул руку.
— Нищий Иван ушел, Иннокентий Антипович, — проговорил один из рабочих.
— Кто же вы?
— Мы приисковые…
— А-а… — протянул Гладких.
«Боже! Какое чудесное спасение от ужасной смерти… И провидение избрало для этого нищего Ивана… Зачем он ушел? Наверное, для того, чтобы я не благодарил его… Но как это случилось, что я вдруг потерял сознание?» — неслись отрывочные мысли в голове Иннокентия Антиповича.
— Скажите мне, что здесь было? — обратился он к рабочим.
— Мы сами немного знаем… Мы пришли как раз вовремя, чтобы помочь им вас вытащить из колодца, — отвечал один из них.
— Кому им?
— С нищим Иваном был инженер, который спускался в колодец и обвязал вас веревкой…
— Я припоминаю! — вслух подумал Гладких. — Они ушли вместе?
— Да.
Иннокентий Антипович вспомнил, что Татьяна Петровна говорила ему, что нищий Иван передал ей о возвращении Сабирова в Сибирь, и тотчас же догадался, что никому иному, как Борису Ивановичу, он обязан жизнью.
«Человек, у которого я отнял лучшую надежду… которому разбил сердце… спас мне жизнь, — думал Гладких. — А если Мария и ее сын умерли? Я выдам Таню за него. Но нет, они живы, живы… я их найду!» — продолжал он рассуждать мысленно.
— Но как это вас угораздило попасть в колодец, Иннокентий Антипович? — спросил один из рабочих, молодой парень.
Иннокентий Антипович вздрогнул, но отвечал после некоторой паузы:
— Темно… я шел, надеясь на свою память, оступился и полетел. Поделом! Сколько лет все собирался засыпать проклятый колодец и все откладывал за недосугом.
Он встал и, в сопровождении одного из рабочих, отправился в высокий дом.
X
ШКАТУЛКА
Нищий Иван и Сабиров направились, между тем, к поселку и достигли развалин избы Егора Никифорова.
— Мы пришли! — сказал первый.
Борис Иванович с удивлением смотрел то на развалившуюся избу, то на своего спутника. Иван зажег фонарь.
— Нам надо влезть в окно.
Он полез первый, а за ним Сабиров.
Поставив фонарь на безопасное место, они общими усилиями, по указанию Ивана, стали стаскивать балки и разгребать землю, мусор и кирпич вокруг разрушенной печи…
Наконец обнаружились половицы.
Иван, после некоторого раздумья, поднял одну из них и просунул в отверстие руку.
— Здесь! — с торжеством воскликнул он. Борис Иванович весь дрожал от нетерпения.
— Прежде нежели я передам вам эту шкатулку, выслушайте меня, — заговорил Иван. — Она была мне передана вашим отцом в минуту его смерти под клятвой, что я никому не отдам ее, кроме вашей матери, но когда я хотел это сделать, ваша мать уже бесследно исчезла отсюда… Вот почему эта шкатулка сохранилась здесь почти четверть века. Если бы я знал, что несчастная Мария Толстых еще жива, я бы и теперь не отдал ее вам, но я думаю, что не нарушу моей клятвы, если передам сыну то, что принадлежит его матери. О существовании этой шкатулки знаю только один я… Через минуту вы будете ее владельцем и просмотрите содержимое ее у себя в Завидове… Я сказал вам уже, что не знаю, что заключается в ней… Это, сознаюсь, меня беспокоит… Быть может, вы откроете в лежащих в ней бумагах страшную тайну… Обещайте мне только одно…
— Что же?
— Что бы ни было в ней, обещайте мне ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мною, и послушаться моего совета.
— Обещаю и клянусь тебе в этом.
— Я приду к вам на днях в Завидово…
Затем Иван вынул шкатулку, обернутую в кожу, бережно снял последнюю и передал вместе с лежащим на шкатулке ключом Борису Ивановичу.
Сабиров взял ее дрожащими руками.
— Помните ваше обещание…
— Иван, ты всегда будешь моим руководителем и советником… — взволнованно отвечал Сабиров, бережно пряча ключ в карман.
Они вышли из развалин и пошли назад по той же дороге, по которой пришли сюда. Иван пожелал проводить молодого человека до почтового тракта, где ждал его ямщик.
— Неровен час, что случится! — сказал он.
Когда они проходили мимо высокого дома, одно из его окон было освещено.
— Это комната Иннокентия Антиповича, — сказал Иван. — Он уже дома и, конечно, никогда не забудет, что вы для него сделали… Теперь можно сказать уже наверное, что его крестница будет вашей женой.
Дойдя до почтового тракта, они расстались. Сабиров сел в тележку и быстро поехал домой.
Он приехал в Завидово ранним утром, но, несмотря на бессонную ночь, и не подумал о сне.
Он сел за свой письменный стол, бережно поставил на него шкатулку, дрожащею рукою отпер ее и поднял крышку.
Его глазам представились пачки бумаг. Он вынул их. Под ними оказалась пачка серий, десять полуимпериалов и несколько штук кредитных билетов разного достоинства, золотые часы с цепочкою и бриллиантовый перстень.
Не обратив внимания на деньги и вещи, Борис Иванович принялся за чтение бумаг.
Немного открыло ему содержание этих бумаг, четверть века пролежавших в земле.
Это были документы его деда, из которых он узнал, что его отец был сын родовитого поляка, сосланного за мятеж, громадные имения которого были конфискованы в пользу казны. Кроме того, тут же был университетский диплом Ильяшевича.
Какой интерес представляло все это для него — незаконного сына Марии Толстых? Одно только порадовало его, что он узнал наверное имя своего отца — Бориса Петровича Ильяшевича.
Остальные бумаги были: десять писем его матери к его отцу. Их содержание красноречиво говорило о горячей, беззаветной взаимной любви Марии Толстых к Борису Ильяшевичу, такой же любви, какую питал он, Борис Сабиров, к Татьяне Петровне.
Он не знал лишь, может ли он рассчитывать на подобную же взаимность.
Ему припомнился вечер на Рождество, проведенный с нею в гостиной к-ского общественного собрания.
Тогда ему показалось, что она любит его. Но теперь? Теперь не забыла ли она его?
Вопрос этот мучительно сжал его сердце.
Сложив бережно прочтенные им бумаги, он счел найденные деньги. Они были законным наследством от его незаконного отца. В пачке оказалось шестнадцать серий и кредитными билетами около девяноста рублей.
Он спрятал деньги и вещи в свою дорожную шкатулку и туда же положил шкатулку своего покойного отца, в которую запер бумаги. Только поздним утром он заснул.
