— Я его видела вчера…
— Здесь?..
— Нет, в поселке… Я ходила на могилу моей матушки, снесла туда венок… И вообрази, кто-то другой, кроме меня, кладет на ее могилу свежие цветы… Кто бы это мог быть? Не ты?
— Нет, дитя мое… Это удивляет меня не менее твоего… Я не могу положительно придумать, кто может заботиться так о памяти Арины, да еще через столько лет?
— Я очень хотела бы узнать, кто это, чтобы поблагодарить.
— Мы узнаем это в поселке, дитя мое! Но вернемся к Ивану. Не говорил ли он тебе, почему он так долго не был у нас?
— Он ходил в Завидово.
— Это глупо с его стороны, — недовольным тоном сказал Гладких. — К чему ему шататься в такую даль, когда он знает, что здесь он может получить все, что ему необходимо.
— Я говрила ему то же самое.
— Когда он обещал зайти?
— На этих днях…
— Как неопределенно! Если он не придет сегодня, то завтра я его разыщу сам… Мне надо с ним переговорить…
— О чем?
— Тебе я, пожалуй, скажу… Он на днях спас мне жизнь, и я хочу его отблагодарить…
— Он мне ничего не говорил об этом. Но что же случилось с тобой крестный?
— Ничего… Один случай… Я как-нибудь расскажу тебе… — нехотя отвечал Гладких. — И какой странный этот Иван, — продолжал он. — Он, наверное, не приходит, чтобы избегнуть моей благодарности… Но он ошибается, старый Гладких не так легко забывает сделанное ему добро… Я хочу его обеспечить и, кроме того, Таня, у меня есть одна мысль. Скоро будет готова твоя избушка в поселке… и я подумал об Иване…
Молодая девушка бросилась на шею старика.
— Только у тебя одного может явиться такая хорошая мысль! — воскликнула она.
— Так ты согласна?
— Конечно… И если Иван не согласится переехать, ты только скажи ему: «Таня этого хочет».
XII
У ЗЕМЛЯНКИ ИВАНА
Нищий Иван действительно избегал высокий дом, но не потому, чтобы избегнуть благодарности Гладких, а для того, чтобы не выдать себя. Он чувствовал, что теперь каждый взгляд, каждая слеза, каждое слово Тани может повести к объяснению между ним и его дочерью. О, если бы дело касалось только Тани и Бориса Ивановича, он знал бы как поступить. Но Петр Иннокентьевич Толстых стоял на дороге и был помехой всему.
— Что делать, что делать! — со страхом спрашивал себя Иван. Он возмущался своим вынужденным бездействием. Верный своему слову, Гладких, на другой день после разговора со своей крестницей, отправился в тайгу, к землянке Ивана. Он застал его, сидящим в глубокой задумчивости, на пне срубленного дерева и окликнул.
— Как, это вы, Иннокентий Антипович! — воскликнул Иван, вставая.
— Да, это я, старина, ты, видимо, не ждал меня… Ты эти дни забыл дорогу в высокий дом, и я пришел тебе о нем напомнить… Прежде всего благодарю тебя за то, что ты спас мне жизнь и вернул Тане ее лучшего друга и верного защитника… Я еще вчера ей сказал о твоей услуге мне, незабываемой услуге, умолчав, впрочем, о подробностях… Они бы только перепугали ее.
— Да, кто-нибудь, наверное, вам показал дорогу в колодец… — улыбнулся Иван.
— Ты кого-нибудь видел?..
— Видеть я никого не видел, но угадал… тут шляются двое каких-то родственников Петра Иннокентьевича.
— Верно, потому-то я и не хочу на них жаловаться… Они и без меня попадут когда-нибудь в петлю.
— Это хорошо с вашей стороны, но и оставлять безнаказанными негодяев не следует… Это делает их еще нахальнее… Они продолжают жить в Завидове, и я вам советую остерегаться.
— Благодарю, Иван, но оставим разговор обо мне, поговорим лучше о тебе.
— Обо мне?
— Да! Я хотел бы, чтобы ты окончил свои дни в покое и более удобном жилище, нежели эта землянка, а потому вот что придумал… Эта мысль понравилась и Тане. Я отстраиваю вновь одну развалившуюся избу в поселке… Ты можешь поселиться в ней, а обо всем прочем позоботимся я и Таня… Пока же переезжай в высокий дом, около людской есть свободная комната.
Иван прослезился.
— Я, может быть, приму ваше и барышни милостивое приглашение, — отвечал он дрожащим голосом, — но после…
— Почему же не сейчас?
— Это зависит от обстоятельств.
— От каких?
— Я относительно вас не более как исполнил обязанности каждого христианина, и вы хотите меня за это вознаградить. Это очень хорошо с вашей стороны… Но вы, быть может, не знаете, что я при вашем спасении был только помощником, что я не мог бы сделать того, что сделал один молодой человек, который был со мной… Если вы так вознаграждаете меня, то я спрашиваю себя, что вы сделаете для того, кто с опасностью для жизни спускался в глубину колодца, чтобы обвязать веревку вокруг вашего тела?..
Гладких смутился.
— Как попал сюда этот инженер? Что он говорил тебе?
— Вы хотите это знать… Извольте… Здесь, на этом самом месте, он со слезами на глазах рассказывал мне, что он любит Татьяну Петровну, но что ее крестный отец Гладких отнял у него всякую надежду… Мне, признаться, жалко этого молодого человека и, кроме того, мне сдается, что барышня была бы с ним счастлива.
— Это Сабиров?
— Да.
— Нет… нет!.. Об этом нечего и думать.
— Почему же нет?.. Разве вы хотите, чтобы барышня осталась в старых девах… Третьего дня я видел ее… Как она переменилась, похудела, побледнела, просто жалко смотреть на нее… Неужели этого вы не замечаете, Иннокентий Антипович?.. А почему? Потому что она любит этого молодого инженера…
— Ты что-то уж очень хлопочешь за него, Иван… Он живет в Завидове… и ты часто ходишь туда… верно, к нему…
— Не скрою, да… мне, повторяю, жаль его…
— Кто его родители?
— Он не знает их… Он приемный сын большого чиновника в Петербурге. Но родом он из Сибири… Его мать, когда ему было пять-шесть лет, в зимнюю ночь шла пешком по томскому тракту… Началась вьюга, и несчастная женщина упала на дороге вместе с ребенком… Из Иркутска в это время ехал переведенный в Петербург чиновник с женою… Они довезли несчастных до первой станции, а так как мать была очень слаба и, видимо, умирала, то сердобольные люди взяли с собой малютку и воспитали его… Он сделался инженером и выпросил себе командировку в Сибирь, надеясь напасть на след своей матери… Но, может быть, это вас не интересует, Иннокентий Антипович?..
— Дальше, дальше… — взволнованно произнес Гладких. «Удивительно, удивительно…» — повторял он про себя.
— Здесь, на месте, он припомнил многое… Он узнал гостиницу Разборова, где он останавливался со своей матерью и где его какой-то пожилой человек брал на руки и целовал…
Иван остановился.
— Дальше, дальше… — простонал Иннокентий Антипович.
— Разве это действительно вас так интересует? — с участием спросил Иван.
— О, очень… очень… — отвечал Гладких, прислонясь к дереву, чтобы не упасть. — Его зовут Борис?
— Да!..
— И он до сих пор не знает, как звали его мать?..
— Нет, знает… По моему совету он уехал в Петербург и спросил у своего приемного отца, не взял ли тот какие-нибудь бумаги о его рождении, когда увез его от его умирающей матери…
— И что же?..
— Приемный отец передал ему метрическое свидетельство, найденное им в дорожной сумке бедной женщины… Из него Борис Иванович узнал, что он — незаконный сын…
— Чей?
— Марьи Петровны Толстых… Не родственница ли она Петру Иннокентьевичу?
Иннокентий Антипович пошатнулся, но не отвечал. Слезы брызнули из его глаз.
— Что с вами? Вы плачете?
— Где он, где он… в Завидове?..
— Нет, теперь он в К. Я был вчера в Завидове и мне сказали, что он заболел и уехал оттуда… Но ведь для вас, чем он дальше отсюда, тем лучше…
— О, напротив, я в отчаянии…
— Значит, вы переменили ваше мнение?
— Да…
— После моего рассказа?
— Да, этот рассказ изменил все… Ты не поймешь этого…
— О, напротив, я все понимаю…
— Навряд, старик…
— Вы думаете!.. — воскликнул Иван дрожащим голосом, выпрямляясь. — Так я скажу вам, что вы в этом молодом человеке, спасшем вам жизнь, который любит вашу крестницу, но которого вы оттолкнули и от нее, и от себя, узнали того, кого около двадцати лет тому назад вы обручили с Таней… так как он — сын Марии Толстых, дочери Петра Иннокентьевича.
Ужас изобразился на лице Гладких. Он вперил почти безумный взгляд в стоявшего перед ним нищего и, схватив его за руку, спросил:
— Почему ты все это знаешь?
— О, я знаю еще гораздо больше! — серьезно продолжал Иван. — Три человека есть на земле, которые знают тайну высокого дома: Петр Иннокентьевич Толстых, вы и еще третий…
— Но кто же ты?
— Посмотрите-ка на меня попристальнее, Иннокентий Антипович, я, конечно, очень переменился… но…
Гладких хрипло вскрикнул и сначала попятился, а потом бросился к Ивану и судорожно сжал его в своих объятиях.
