Огромный сторожевой пес, залаявший было на весь город, при приближении графини со свитой теперь только рычал, учуяв своих, а по двору, гремя ключами, торопливо шел к калитке навстречу вернувшейся из гостей госпоже привратник.
Принц Леонард, который встречался с Клавдией только у княгини, в первый раз видел ее жилище или, лучше сказать, угадывал его за деревьями, заслонявшими фасад дома. Тут тоже царила полнейшая тишина. Ни малейшего света из дома не проникало сквозь ветви, а на широком дворе, когда Леонард в него заглянул, кроме привратника, не видно было ни души.
«Граф, верно, в апартаментах, что выходят в сад, и, без сомнения, сейчас выйдет на крыльцо встречать супругу», — подумал он. При этой мысли он невольным движением подался назад. Не прельщала его мысль с ним здороваться, выслушивать его высокопарные комплименты и слащавые до приторности выражения благодарности за внимание к супруге.
Со множеством мужей имел принц Леонард более или менее неприятные столкновения, с тех пор как ухаживание за женщинами сделалось единственной целью его жизни, но этот поляк, так хорошо умевший скрывать свои чувства и мысли, никогда не проявлявший ни ревности к жене, ни нежности, был ему особенно противен и казался много опаснее самого свирепого тирана и ревнивца. В свободе, которую он ей предоставлял, чувствовалось не доверие, а мрачный умысел какой-то, точно он и ей, и тому, кому она нравится (а кому же могла она не нравиться!), расставлял западню.
Да и вообще все было в нем загадочно, в этом человеке: его замыслы, общественное положение, состояние.
Уж одно то, что он так заботится о том, чтобы прослыть богачом и знатным вельможей, так выставляет на вид свою близость к русской императрице и доверие, которым она его удостаивает, уж одно это наводило принца на сомнения.
Принц Леонард родился и вырос среди высокопоставленных личностей, сам принадлежал к их числу, и чем ближе всматривался в этого польского графа, тем более убеждался, что имеет дело с авантюристом, очень умным, ловким и опытным, но тем не менее — авантюристом.
Еще в Париже, где он познакомился с графом в игорном доме, который содержала известная лоретка, а вслед затем представленный на гулянье графине, где без ума в нее с первого взгляда влюбился, — еще в Париже, тревожимый сомнениями насчет этой загадочной парочки, он осведомлялся про них в министерстве иностранных дел. Но там ничего достоверного ему не сумели сказать.
Бумаги, удостоверяющие личность графа, были в порядке. В одном из солиднейших банкирских домов находилась в его распоряжении крупная сумма, к которой он и не прикасался, выигрывая каждую ночь в карты достаточно на самую широкую жизнь. У него были рекомендательные письма к знатнейшим представителям самой блестящей аристократии, и ему был открыт доступ ко двору. Рассказывали как достоверный факт, что перед злополучным бегством в Варенн несчастная королева два раза назначала ему аудиенцию, длившуюся очень долго, дольше часа, и что каждый раз после этих свиданий он отправлял за границу своего секретаря. Вот что было известно про графа Паланецкого парижской полиции, не без основания кичившейся перед целым светом своею прозорливостью и у которой все иностранцы находились тогда в подозрении как шпионы иностранных держав и как враги новых порядков, вводимых волею народа во Франции.
За принцем Леонардом, проживающим в Париже инкогнито и с единственной целью веселиться, граф Паланецкий начал ухаживать с первой минуты их знакомства и оказался преполезным, преприятным собеседником, а также удивительно покладистым мужем. Более чем равнодушно, скорее с удовольствием наблюдал он, как принц все сильнее и сильнее влюблялся в Клавдию.
И тут Леонард услышал серебряный голос графини:
— Будьте так добры, ваша светлость, доведите меня хоть до крыльца, — вымолвила она чуть слышно, в то время как он с лихорадочной поспешностью растворял дверцу.
И прибавила со смущенной улыбкой, запинаясь на каждом слове, краснея и упорно увертываясь от его взгляда:
— Не смею просить вас к нам зайти… Графа вы не увидите, он до утра будет заниматься в своем кабинете… вам, может быть, покажется со мною скучно?.. Да и поздно… Вас ждут в замке…
— Мне с вами скучать, графиня?! Вы изволите надо мной издеваться! Точно вы не знаете, что для меня нет большего счастья, как быть возле вас, — прервал он ее вне себя от радости.
— Так пойдемте… Мы посидим с вами на террасе… Вы нашего сада еще не зчаете… Я вам его покажу, там есть местечки, которые особенно прелестны при лунном свете…
От возраставшего смущения слова с трудом выговаривались, румянец все гуще и гуще разливался по ее лицу, тонкая ручка, опиравшаяся на его руку, трепетала от сдержанного волнения, а в глазах ее, когда она украдкой поднимала их на своего спутника, были мольба и страх.
Уступая страсти, она как будто просила пощадить ее.
О как прелестна казалась она Леонарду в эту решительную минуту! Всем своим существом чувствовал он, что она его любит, но любит не как женщина, а как невинное дитя, никогда еще не испытывавшее восторгов любви и недоумевающее перед наплывом неведомого до сих пор чувства, такого могучего, что ей жутко ему предаться.
От избытка счастья он не в силах был произнести ни слова и мог только молча прижимать к себе дрожащую, похолодевшую ручку.
Свита их куда-то скрылась. Поднявшись по крутым ступеням на высокое крыльцо и прежде, чем войти в массивную дубовую дверь, невидимой рукой растворившуюся перед ними, принц Леонард оглянулся назад: на залитом лунным светом дворе не видно было ни души.
XXIII
В то самое время, когда принц Леонард с бьющимся от радостного волнения сердцем в первый раз проникал в дом своей возлюбленной, странная женщина, выдававшая себя за русскую княгиню, проводив гостей, готовилась подняться по витой лестнице в башню, где она проводила большую часть ночи, по всеобщему убеждению, за молитвой и в благочестивых беседах с загадочными личностями, навещавшими ее тайно, среди ночной тиши.
Княгиня делала столько добра, что вся окрестная голытьба (а во владениях деда принцессы Терезы ее было множество), питая к ней нечто вроде суеверного обожания, остерегалась про нее судить и рядить. Да и не все ли равно, какими делами занимается она со своими таинственными друзьями и молится ли она с ними согласно постановлениям церкви, или как-нибудь по-своему, не все ли это равно тем несчастным, которых она благодетельствует деньгами, советами, лекарствами и заступничеством перед властями, которых она спасает от тюрьмы, палок и конечного разорения, внося за них подати? Дай ей Бог за все это здоровья да внуши ей Господь желание пожить у них подольше!
— Он в башне? — спросила княгиня у своей компаньонки, пожилой молчаливой девы, которую она при свидетелях величала фрейлейн Коссович, а наедине называла попросту, Викторкой.
— Давно уж, ясновельможная. Спросили вина, я им отнесла бутылку бургонского и сыру с хлебом.
— Хорошо сделала. Иди спать, я сама его провожу.
— Надо прежде сделать обход, посмотреть, все ли на своих местах.
— Посмотри.
Разговор происходил по-польски. Викторка на другом языке выражаться не умела, хотя и понимала по-немецки, по-французски и по-итальянски, в чем можно было убедиться уж по тому, с каким вниманием прислушивалась она к разговорам окружающих ее людей как здесь, так и в других странах, всюду, куда закидывала ее судьба с госпожой ее, страстной охотницей до путешествий.
Княгиня отправилась в башню одна.
Там, в довольно обширной комнате с запертыми ставнями, с голыми стенами и почти пустой (все убранство ее состояло из невысокой кафедры посреди да деревянной лавки грубой работы у одной из стен) прохаживался большими нетерпеливыми шагами из угла в угол граф Паланецкий.
— Ну что? Они теперь вдвоем? — спросила княгиня, протягивая ему руку, которую он рассеянно поднес к губам.
— Да уж не знаю право, что тебе и сказать! — с досадой вымолвил он. — Октавиусу приказано тотчас же сюда прибежать, если наш птенчик не попадет в западню. До сих пор его нет, попался, значит, но что из этого произойдет дальше, боюсь и загадывать. С такой юродивой, как наша Клавдия, всего можно ждать. Помнишь историю с королем?
— Ну, какая же разница! Тот был стар и противен, а в этого она сама влюблена, — возразила княгиня.
Но граф продолжал брюзжать.
— Влюблена, влюблена… А знаешь ли ты, что я поэтому-то и не рассчитываю на успех, что она в него влюблена?
— Не понимаю!
— Я тебе этого объяснить не могу. Надо знать эту девчонку, как я ее знаю, чтоб это понять. Будь она просто дура, как все ей подобные русские дворянки, которые только тем и отличаются от своих крепостных девок, что их нельзя сечь, как этих последних, ну тогда давным-давно была бы она у меня пристроена. Можно было бы и на самолюбие ее подействовать, и угрозами запугать или просто…
