— Ну, какая же разница! Тот был стар и противен, а в этого она сама влюблена, — возразила княгиня.
Но граф продолжал брюзжать.
— Влюблена, влюблена… А знаешь ли ты, что я поэтому-то и не рассчитываю на успех, что она в него влюблена?
— Не понимаю!
— Я тебе этого объяснить не могу. Надо знать эту девчонку, как я ее знаю, чтоб это понять. Будь она просто дура, как все ей подобные русские дворянки, которые только тем и отличаются от своих крепостных девок, что их нельзя сечь, как этих последних, ну тогда давным-давно была бы она у меня пристроена. Можно было бы и на самолюбие ее подействовать, и угрозами запугать или просто…
Он запнулся. Впрочем, и без слов мысль его поняли.
— Ты это про Еленку вспомнил? — подсказала его собеседница с усмешкой.
— Да, именно про нее. Но Клавдия не из таковских; не смирится она перед свершившимся фактом, как ты ей ни объясняй всю безвыходность положения. Право, мне иногда кажется, что пример отца повлиял на нее гораздо сильнее, чем она сама сознает. Никогда не забуду, как она на меня посмотрела, когда этот исступленный стал кричать, призывая Бога в свидетели того, что он называл смертным грехом и насилием над душой его ребенка! Сколько ненависти и отчаяния было в этом взгляде! Надо одному только удивляться, почему я тут же не отступился, не бросил начатую затею. А какой предлог-то отличный представлялся! Нет, ты представить себе не можешь, как я на себя досадую за то, что увез ее, навязал себе на шею такую обузу.
— Да, она очень упряма, — согласилась княгиня.
— Скажи лучше: тупа, вот что! — запальчиво вскричал граф. — Никак не может понять, что ей уж теперь нет возврата к прежней жизни. Кто же поверит, после того что произошло, что она до сих пор девушка и также невинна телом и чиста душой, как тогда, когда я ее вывез из дому? А между тем это так. Старику в Дрездене это было известно; он сам мне сознавался, что ему никогда еще не доводилось встречать такого феномена и, будь он только лет на двадцать моложе, он не задумался бы развестись со всеми своими женами, законной и незаконными, чтоб на ней жениться, так она ему понравилась. К сожалению, заставить его помолодеть было не в моей власти, — прибавил он со вздохом.
И, помолчав немного, он продолжал жалобным тоном:
— Кто вернет мне то, что я потратил на всю эту аферу? Одно сватовство стало мне в тридцать тысяч злотых, а пребывание ее в монастыре после неудачи с королем! Ведь я ее там, как принцессу, содержал, все были убеждены, что она по меньшей мере побочная дочь императора от какой-нибудь важной герцогини.
— Вот уж это было, по-моему, совершенно лишнее, — заметила княгиня.
— А где же мне было ее держать, как не в монастыре; после того как весь город был свидетелем, как король перед нею таял?
— И как это ей удалось избегнуть общей участи с прочими, удивительно! — заметила княгиня.
— Не говори! Вспомнить равнодушно не могу про эту неудачу! Ведь нам удалось так ее усыпить, что она и не почувствовала, как ее внесли к нему в спальню. Что там между ними произошло, неизвестно, я ее не расспрашивал. Но, должно быть, камер-лакеи или другой кто из придворной сволочи проболтался про эту историю, о ней всюду заговорили, и мне после этого никуда невозможно было с нею показаться.
— А ты бы запретил ей снимать маску.
— Да она и сама без маски никому не показывалась, но это не помогало. Когда мы приехали в Вену, пришлось обратиться за помощью к полиции, так много собиралось народу перед гостиницей, чтоб взглянуть на нее. Как же было не найти ей такое убежище, где она была бы ограждена от любопытных? Нет, нет, я не жалею, что поместил ее в монастырь! Во-первых, это было единственное средство заставить поверить слуху о ее смерти, а во-вторых, она вышла оттуда, после двухлетнего пребывания, настоящей принцессой по манерам и образованию. А голос-то ей там как развили!
— Правда, голос у нее хорош. Продолжает она заниматься пением?
— Еще бы! Посмотрел бы я, как бы она не занималась! Ведь уж это мой последний рессурс. Если только затеянная тобою комбинация при здешнем дворе не удастся, я увезу ее в Италию и заставляю дебютировать. Тут уж успех несомненный. На всякий случай я вступил в переговоры с двумя импресарио в Милане и Флоренции.
— Напрасно торопишься, наша комбинация с принцем Леонардом не может не удасться, только не надо терять энергии и упускать удобного случая. Обстоятельства складываются, как нельзя лучше. Я не успела еще тебе сказать: расчет мой на Клару оправдался, принцесса Тереза жаждет со мною познакомиться. Не дальше как сегодня, я получила через ее супруга приглашение в замок.
Граф просиял.
— Вот как! Когда же ты к ней отправишься? Советую не медлить, ведь может случиться, что принц после первого же свидания охладеет к нашей юродивой.
Но княгиня с этим не соглашалась. По ее мнению, принц Леонард, невзирая на установившуюся за ним репутацию развратника и жуира, такой же нравственный урод, как и Клавдия.
— Они созданы друг для друга. Я в этом убедилась с первого взгляда на нее. Что ему в ней особенно должно было понравиться, это именно то, что раздражало или пугало всех тех, с которыми ты до сих пор пытался ее сблизить. Ее чистота и наивное игнорирование самых обычных жизненных явлений приводит его в восторг. Еще недавно признавался он мне, что столько же жаждет, сколько страшится сближения с нею, так боится он в ней разочароваться.
— Ну, этого бояться ему нечего, — процедил сквозь зубы граф, — чего другого, а добродетели у нее хоть отбавляй.
Принца Леонарда княгиня знала так же хорошо, как граф Паланецкий свою супругу. Они подружились в Париже лет пять тому назад, когда принц только что начал развлекаться и терзался раскаянием после каждой измены жене, что, впрочем, не мешало ему продолжать ей изменять.
В первый раз они встретились на вечере у одной из парижских львиц. На вечере этом между прочими развлечениями знаменитый хиромант отгадывал характер и мысли присутствующих, а также предсказывал им их будущее по линиям руки.
Наука эта входила в моду. Ею интересовались пытливые умы почти столько же, сколько несколько лет тому назад опытами с животным магнетизмом, производимыми Месмером, Калиостро и другими.
Заметив, с каким любопытством принц прислушивается к высокопарной белиберде, которой шарлатан угощал свою доверчивую аудиторию, хозяйка дома отвела его в сторону и, таинственно понижая голос, спросила: известно ли ему, каким изумительным даром предвидения и прозорливости обладает ее приятельница, княгиня Здорская?
— Та дама, что разговаривает с молодым человеком без парика и пудры, в костюме квакера. Хотите, я вас ей представлю? — прибавила она.
Принц согласился, и не прошло получаса, как новая его знакомая, уединившись с ним в полутемную комнату, служившую библиотекой, открыла ему такие удивительные вещи, что он долго не мог прийти в себя от изумления.
Не только описала она ему всю его жизнь так верно и с такими подробностями, точно ни на минуту не расставалась с ним со дня его рождения, но она проникла в самую глубь его души и открыла ему то, в чем он не осмеливался сам себе сознаться: возрастающее его отвращение к жене, тоску одиночества, которой он терзался с тех пор, как понял, что ошибся в своем выборе, страстное, непреодолимое стремление наполнить душевную пустоту сердца чувством к другой женщине, тщетную погоню за призраком счастья, все сокровеннейшие тайны его души. одним словом, были известны этой загадочной иностранке, а между тем они виделись в первый раз и на чужбине, в такой стране, где, как ему казалось, никто про него ничего не знает, кроме того, что он племянник одного из царствующих в Германии королей и женат на наследнице герцогского престола.
Понятно после этого, что он уже не мог относиться к княгине как к обыкновенной смертной и стал искать ее дружбы, утешений и советов. Иначе и быть не могло, особенно, если учесть, что, явившись ему в образе ясновидящей и озадачив его своею проницательностью, она не преминула обнаружить перед ним и дар предвидения, предсказывая ему любовь и счастье в будущем.
Тут, как у истой пифии, речь ее сделалась загадочна и темна, изобиловала иносказаниями и двусмысленностями; ничего не определяла она в точности, ни времени, ни места, где произойдет его встреча с женщиной, созданной для его счастья, и саму эту женщину она описывала смутно, предоставляя его воображению дополнить недосказанное, но слова ее дышали такою уверенностью и вдохновением свыше, что пылкий юноша не мог не заразиться ими, не мог не предаться надеждам.
Они казались ему сначала безумны и преступны, эти надежды, и он молил Бога дать ему силу отогнать их от себя, но Господь не внял его молитве, и он начал мало-помалу к ним привыкать и ждать их осуществления, как чего-то неизбежного.
