Анна Васильевна осталась на сцене одна.
Она собралась с силами и оттолкнула стул, как будто даже от неодушевленного предмета не желала поддержки. Света видела, чего это стоило Стрельниковой. Чем бы ни был вызван всплеск ее гнева, он дорого ей обошелся. Она постарела на глазах, и от углов губ пролегли вниз такие же тяжелые складки, как у Виктора.
– Убирайся! – выдохнула она. – Убирайся прочь! Не желаю тебя видеть! Ты добился чего хотел? Он мертв, он больше не придет за мной. Так иди же, упивайся своей победой!
Несколько секунд Стрельников не сводил с нее взгляда. На миг они стали невероятно похожи друг на друга: резкие, будто вытесанные ножом черты, красная линия плотно сжатых губ, яростный блеск глаз. Красота обоих исчезла, вытесненная у одной – страданием и гневом, у другого – гневом и обидой. Они испепеляли друг друга взглядом, и на миг Свете показалось, что там, где взгляды эти скрещиваются, вот-вот вспыхнет искра, и пламя охватит все вокруг.
Но пожара не случилось. Виктор отвернулся и быстро вышел из зала.
Когда стихло эхо его шагов, Анна опустила голову и закрыла глаза ладонью. Дрозд бесшумно шагнул назад, к стене, где сгущался полумрак, и подтащил за собой Свету.
Они замерли, не говоря ни слова – не то зрители, не то соглядатаи.
Стрельникова стояла на ярко освещенной сцене одна. Словно спектакль уже сыгран, но не было ни цветов, ни аплодисментов. Все разошлись, оставив ее наедине с опустевшим залом. «Вечная» сигарета по-прежнему тлела в ее пальцах – такая же фальшивка, как и все остальное.
– Анна, – позвали сзади.
Справа из-за театрального занавеса выбрался Петр Иванович, переодевшийся в свой обычный костюм. В руках он нес маленькую шляпку, солнечные очки и что-то еще, похожее на кусок паутины. Все это он выгрузил на кровати посреди сцены. Пиджак топорщился на его плечах, штаны казались мешковатыми, и Свете вновь вспомнился клоун из цирка ее детства – круглый, перекатывающийся по манежу, как горошинка, всегда в сопровождении маленькой белой собачки со смешным именем Булька.
Серафимовичу для полного сходства не хватало только собачки.
Он остановился позади Стрельниковой, трогательный в своей нелепости, и протянул к ней руку, будто собираясь погладить по плечу.
Анна отняла ладонь от глаз и вскинула голову.
– Петя! Хоть ты, ты понимаешь, почему я… – с горечью начала она и не закончила фразу.
Серафимович опустил руку и кивнул.
– Ты не считаешь, что я старая истеричка?
Он покачал головой.
– Анна, ты устала. Езжай домой. Я вызвал такси, машина ждет у входа.
– В таком виде? – Стрельникова оглядела себя.
– Тебе идет.
– Неправда.
– Правда. Ты всегда прекрасна.
– Я? – она провела по лбу рукой. – Не говори глупостей. Посмотри на меня. А потом отвернись, чтобы не видеть этого кошмара.
Он улыбнулся. Это была улыбка, полная безграничной нежной жалости. Так улыбаются заболевшему ребенку. Или старому верному псу, с трудом поднимающему голову на звук шагов хозяина.
Как ни была сокрушена Стрельникова, этой улыбки она выдержать не могла. Актриса почувствовала себя оскорбленной, и от негодования к ней вернулись силы.
– Не смей жалеть меня, Петр!
Серафимович перестал улыбаться.
Анна Васильевна скрестила руки на груди. Света поразилась тому, как быстро меняются чувства у этой женщины. Стрельникова напомнила ей старого Якобсона, но тот притворялся, а у нее эмоции были неподдельными. Она искренне страдала еще несколько минут назад, а теперь так же искренне ожесточилась на бедного преданного Серафимовича.
– Ты полагаешь, я нуждаюсь в твоем сочувствии?!
– Нет, не нуждаешься…
– Вот и не забывай об этом! У какого входа такси?
– У главного, – отозвался Петр Иванович.
– Прекрасно. Всего хорошего!
Она отшвырнула сигарету и направилась за кулисы.
– Анна! – окликнул Серафимович.
Стрельникова обернулась. Петр Иванович протягивал ей шляпку.
– Ты забыла.
Он не сделал попытки догнать ее, и Анне Васильевне пришлось вернуться за ней самой.
– Благодарю, – холодно сказала она, отворачиваясь, чтобы уйти.
– Анна! Подожди. Вот, возьми…
Серафимович взял с кровати солнечные очки и подал ей. Стрельникова надела очки, поправила шляпку и пошла прочь.
Когда она почти скрылась за складками занавеса, Петр Иванович окликнул ее в третий раз.
– Анна!
Она возвратилась медленными шагами. Полнозвучный голос разнесся по всему залу:
– Петя, что на этот раз?
– Самое важное, – со странной интонацией ответил он. – Ты их тоже забыла.
И подал ей паутину.
Теперь Света разглядела, что это ажурные летние перчатки.
– Действительно, забыла… – с легкой растерянностью сказала Анна Васильевна. – Нет, постой! Перчатки? Это просто удивительно. Как же это я…
– Удивительно, – эхом откликнулся Серафимович.
Она взялась тонкими пальцами за кружево перчаток. Но Петр Иванович не выпустил их из рук.
– Не забывай их больше, – с той же странной, трудноопределимой интонацией попросил он.
– Хорошо. Не забуду.
Стрельникова потянула перчатки к себе. Петр Иванович по-прежнему держал их крепко.
– Ты очень забывчивая, Анна. Это может плохо кончиться.
– Плохо кончиться? – непонимающе переспросила она.
– Могло бы.
– Петя, что с тобой?
Он выпустил перчатки.
– Ничего. Ступай, Аня, ступай.
Стрельникова, кажется, немного растерялась. Петр Иванович глядел на нее строго и серьезно.
– Ступай, – повторил он.
Женщина отошла и неуверенно обернулась.
– Петя…
– Иди. Машина ждет.
– А ты?
Он молча смотрел на нее, не отвечая. Перчатки Анна Васильевна держала в руке, и на секунду взгляд его задержался на тонком кружеве.
Серафимович дернул головой, и Свете показалось, что на лице его промелькнуло болезненное выражение. Но оно тут же исчезло, сменившись спокойной улыбкой.
Когда Стрельникова вышла, он присел на краешек кровати и ссутулился. О чем-то напряженно думал, потирал лоб и, наконец, поднялся.
И сразу заметил Свету и Дрозда.
Поняв, что они обнаружены, Света вышла вперед. Дрозд молча последовал за ней.
– Вы не ушли, – проговорил Петр Иванович.
Света поняла, что он хочет сказать. «Так вы не ушли! Вы все это время были здесь и наблюдали за нами!»
– Здесь было слишком интересно, чтобы уходить, – громко сказала Света, удивляясь самой себе.
Ответ получился резким и, пожалуй, жестким. Серафимович вздрогнул и пристально вгляделся в нее.
– Интересно? Да, наверное, – задумчиво протянул он. – С другой стороны, кого сейчас удивишь скандалами…
– Скандалами – никого, – согласилась Света.
«Но между вами и Стрельниковой не было скандала.
Весь вопрос в том, что между вами сейчас произошло».
Ей вдруг вспомнились слова Марка Самуиловича: «Многие в театре были влюблены в нее без памяти и, полагаю, влюблены по сей день. Она умеет вызывать стойкие чувства».
Свете стало ясно то, что могло быть очевидным с их первой встречи, будь она чуть внимательнее: Серафимович давно и безнадежно любил Анну Васильевну.
– Вы знаете, кто сунул сигарету манекену? – прямо спросила Света.
Актер покачал головой.
– Нет, не знаю.
– Но догадываетесь?
– Догадываюсь, – грустно согласился он. – Но ведь я могу и ошибаться. И даже наверняка ошибаюсь. Видите ли, я очень плохо разбираюсь в людях.
Света безбоязненно подошла ближе и запрыгнула на авансцену. Даже если этот маленький толстяк убил Рыбакова, она почему-то больше его не боялась.
– Я думаю, Петр Иванович, вы говорите неправду, – очень серьезно сказала она. – Вы хорошо разбираетесь в людях. Знаете, на что они могут быть способны. Разве нет?
Серафимович кинул на нее быстрый испытующий взгляд, но Света сохраняла невозмутимость. Это давалось ей легко – она все равно ничего не понимала в происходящем.
Но зато она могла поклясться в том, что нечто необычное произошло между Стрельниковой и Серафимовичем, когда они стояли друг напротив друга на этой сцене, держась за одни перчатки. Маленький актер знал гораздо больше, чем говорил.
– Вы будете меня фотографировать? – улыбнулся он.
Первым побуждением Светы было рассмеяться в ответ. Снимать? Сейчас? После того, что здесь случилось, на руинах несостоявшейся репетиции? Ей еще предстоит объяснять в редакции, почему ее съемка была сорвана, и Света предчувствовала, что ее завалят вопросами.
Но затем она взглянула на Серафимовича. Тот сложил руки лодочкой, зажал между коленями и выглядел, как школьник, нарушивший правила и ожидающий строгого наказания.
Рядом с ним лежал забытый всеми манекен.
– Да, – кивнула Света. – Хочу.
Она отошла на несколько шагов назад, наклонила голову – и быстро начала работать.
У хорошей камеры есть свой взгляд. Она видит то, чего не видит человек. Света не раз замечала это, разбирая собственные снимки.
