— Софа! Ты ведь знаешь, я должен… Я ведь честно предупредил, что иногда…
— Да, Марк! Ты меня честно предупредил, что принадлежишь к иудейской конфессии какого-то тайного общества Приврата Господнего, поэтому иной раз будешь срываться на бой со вселенским злом, то бишь на Армагеддон. Но до сего дня эта борьба, слава Всевышнему, обходилась без тебя. Ты себя в зеркало видел? Какой из тебя боец со злом, Марк? Ты же не Шварценеггер, не Клод ван Дамм! Ты даже зарядку не делаешь, хотя это полезно для твоих нервов! И ты полагаешь, что я в такое поверю, да? Я все это терпела лишь потому, что мне мама говорила: «Софа! У каждого мужчины есть свой маленький пунктик тихого помешательства!..»
— Ты что, рассказала обо всем Розе Яковлевне? Я ее совсем скоро перестану уважать, Софа!
— Стану я такое рассказывать своей маме — разумной еврейской женщине! А об уважении даже не заикайся! Когда вы здесь, на кухне шептались под водку с Иосиком Берешем до трех часов ночи — я молчала! Когда Иосик уехал в Америку, а ты остался здесь караулить свой Армагеддон — я тоже молчала! Но когда ты вдруг вываливаешь рубашки и кальсоны и собираешься куда-то со своей дурацкой бляхой на шее — я молчать не собираюсь, Марк! Ты о детях подумал?..
— Я не собираюсь драться сам, Софочка, я же рассказывал, там дерутся особые люди. Но они нуждаются в моем напутствии. Я здесь первый узнал про это из всего… м-м… нашего общества. Поэтому на мне лежит особая ответственность. Тем более что никто из нашей конфессии мне не верит. Они заняты более важными вещами. Выясняют, еврей по Галахе господин Восьмичастный, против которого прокуратурой возбуждено уголовное дело, или не еврей. Все прикидывают и рассчитывают. У них, похоже, свой Армагеддон, — с горечью сказал Марк и почти неслышно, срывающимся голосом прошептал:
— Иосю… Иосифа Береша убили в Бостоне… Он звонил мне, просил подождать у телефона, а его убили… Выкинули из окна…
Софа, схватившись за голову, уселась на кровать поверх разбросанных вещей.
— Значит, вы все-таки доигрались, Марк, — тихо произнесла она. — Что с нами теперь будет?
— Н-не знаю, Софа, — честно ответил Марк Израилевич, присаживаясь рядом с женой. — Но я должен это сделать. Иначе, как я потом буду смотреть в глаза Феликсу и Анюте?
— Ой, только не надо про глаза наших детей, Марк! Сколько можно попрекать всех нас их глазами? Ты просто зверски замордовал нас с мамой этими глазами! Ты прикрываешься ими по любому случаю, как медным тазом! — зарыдала Софа.
— Ты помнишь, Софа, я тебе рассказывал, что Привратники — бывшие наши люди, когда-то родившиеся в рамках нашего тайного общества? — торжественно начал Марк.
— Я слышала эти сказки не раз, Марк, поэтому предупреждаю: в Привратники я тебя не отпущу! — резко парировала ему Софа, вытирая слезы.
— После первого Армагеддона что-то нарушилось, и они стали появляться, Софочка, уже взрослыми и, представь себе, с документами! — не обращая внимания на угрозы жены, продолжал Марк. — Появляются такими, какими родились когда-то еще до первого Армагеддона Нового времени. Ну, не совсем такими, но одно обстоятельство мы установили с Иосифом совершенно точно: самый главный у Привратников, безусловно, еврей!
— Вы совсем сдвинулись с несчастным покойным Иосифом! — в некотором замешательстве произнесла Софа. Марк не ответил, а только посмотрел на жену особым взглядом, в котором сочетались прозорливость, гордость и национальный юмористический подтекст происходящего. Медленно с мудрой иронической улыбкой он кивнул на ее немой вопрос и только снисходительно усмехнулся на горячий шепот:
— Все равно никуда не пойдешь!
Приблизительно через час Марк Израилевич уже шагал по направлению к вокзалу с аккуратно собранным чемоданом и большой авоськой с продуктами первой необходимости. На борьбу со злом Софа разрешила ему надеть новую шляпу и практически неношеное, роскошное пальто своего покойного папы с каракулевыми обшлагами и серебряными пуговицами на хлястике.
— Порфирий Дормидонтыч! Вас какой-то еврей спрашивает! — крикнула одна из женщин, оставшаяся после службы мыть пол в храме. — Вроде бы тот самый, что у Савеловского метро на вас кидался!
Небольшого роста, пожилой дьячок уже повернулся, чтобы сказать в ответ нечто не подобающее его сану, но вздохнул, размашисто перекрестился и пошел к главному входу. На ступенях стоял Марк Израилевич. В одной руке он держал авоську, а в другой — велюровую черную шляпу, снятую из уважения к Свято-Никольскому собору. Чемодан был крепко зажат у него между ног. Чувствовалось, что перед этим он сказал нечто уничижительное и оскорбляющее их достоинство двум церковным нищенкам — Зое и Тамаре, которые шипели на него из-за церковной ограды:
— Нас-то на паперть не пускают! А еврея, дык, пустили! Как же! Вон как шляпу нацелил, ирод!
И пока Марк Израилевич напряженно высматривал отца Порфирия у плохо освещенного выхода и морально готовился к тяжелому разговору с ним, вышедшие из храма женщины совестливо бросили в его шляпу несколько монеток достоинством в пять и десять рублей.
— Что вы! Не надо! — слабо запротестовал Марк Израилевич, вежливо поклонившись. — Я вообще-то знакомого здесь жду!
Но женщины, перекрестившись на его поклон, отвернулись и пошли успокаивать подаянием Зою и Тамару, бившихся в истерике от зависти на его удачливость. Пожав плечами, Марк Израилевич вынул из шляпы монетки и положил в карман. За этим занятием его и застукал незаметно подкравшийся Порфирий Дормидонтович.
— Так-так, Марк Израилевич! Вот она — еврейская беспринципность на лицо! Нам без разницы где и у кого денежку выманивать! Всю Россию решили себе в карман сложить! — распалялся благородным гневом Порфирий Дормидонтович. — Что, опять пришел доказывать, какой я «зоологический антисемит»? Против меня брехать можно, а вам и слово против сказать нельзя, да? Как это ты тогда мне ввернул? Я тебе, как человеку, обиду высказал, что меня в еврейском магазине за израильскую водку на семнадцать рублей обсчитали, а ты мне что сказал? «Сейчас опять будете, Порфирий Дормидонтович, утверждать, что вас евреи спаивают! Учтите, когда нееврей говорит о евреях — это антисемитизм!» А еще, Марк, ты меня прямо на моей кухне шовинистом обозвал! Я думал, что у тебя хоть совести хватит на глаза мне больше не показываться. А что ты мне, подлец, у Савеловской устроил? Второй месяц из-за тебя епитимью несу. Лично патриарх наложил! — не без видимой гордости добавил священник.
— Вы меня простите, Порфирий Дормидонтович, — через силу ответил Марк Израилевич, — я тогда был, все-таки, несколько выпивши. А если совсем честно, Порфирий Дормидонтович, я тогда прочел «Еврейскую газету», которую теще от общества еврейской культуры носят. И мне почему-то стало обидно. У меня в жизни столько было неудач, только потому, что я — еврей. Потом я почему-то вспомнил про вас и решил, что… ну… что вы всю жизнь мне завидовали.
— А ты знаешь, Марк, сколько у меня в жизни неудач только потому, что я — русский? Да у меня жизнь, слава тебе Господи, сплошная неудача по этой причине! Ты на кого руку-то поднял? Кому ты эти проповеди читать надумал? Как у тебя язык-то повернулся, Марк? Чего ты сейчас притащился? Тебе не стыдно на паперти с чемоданом торчать? — с излишней горячностью набросился на Марка Израилевича дьячок. Потом, заглянув в его лицо, уже гораздо тише спросил:
— Марк, что случилось? Тебя что, Софья Мироновна выгнали?
— Нет, с Софочкой и детьми все в порядке, Фира. Софа тебе привет передавала и печенье, — ответил Марк, надевая шляпу. — Я купил нам два билета до Казани, надо срочно ехать к Марселю.
— Ты не гонишь пустышку, Марк? — спросил дьячок, помолчав с минуту, стараясь переварить услышаное.
— Фира, меня по пустому поводу Софочка из дому бы не отпустила, — без всякого куража, довольно растерянно сказал Марк.
— Ладно, жди здесь, я сейчас, — коротко бросил Порфирий Дормидонтович и отправился в небольшой флигель возле крестильного зала собирать вещи.
Они шли, крепко вцепившись друг в друга, по скользкой наледи давно не чищеного тротуара. Уличные фонари в небольшом проулке не горели. Однако это был практически прямой выход к Казанскому вокзалу.
— Надо было все-таки спуститься в метро, Марк, — ворчал дьячок. — Ты же собрал мелочишки на проезд, так что жмотиться-то было?
— С такими сумками? Да тут идти-то — пара кварталов, а деньги всегда… — начал было оправдываться Марк, но замолчал на полуслове, резко остановился, вглядываясь в темноту.
Прямо перед ними выстроились несколько молодых здоровых парней, поигрывая металлическими отрезками труб. Дьячок потянул Марка в обратную сторону, тот и сам заскользил к выходу из переулка, ведущего к вокзальной площади, на освещенную магистраль, с которой они только что свернули. Молодцы, не спеша, двинули за ними, понимая, что далеко по такой дороге два престарелых фраера все равно от них не уйдут.
