Снег в августе в горах – явление обычное. Бывает, падет мягкая перенова[19] глубокой ночью, накроет затухающие краски лета двадцатисантиметровым покровом, а при первых лучах солнца растает, как не было. В этом есть смысл. Предупреждает Мать-Природа окружающий мир: пора готовиться к долгой, суровой зиме! Здесь, в горах, она наступает рано. Кто не успеет перестроиться – погибнет. С первым предупреждением начинается направленное движение.
Неизвестно, кто в это утро встал первым. Белый, чистый свет от снега отбелил долгий рассвет раньше обычного. Сергей поднял голову от движения. Софья развела костер, варит в походном котелке душистую кашу. Рядом, растирая натруженные ноги, прежде чем обуться, сидит Фома Лукич. От ручья с водой идет Егор. За спиной, у костра, сопит Маркел. На поляне под открытым небом бугрится комок снега. Спит Чигирька, в ус не дует. Голодная монголка встала ночью от хозяина, пасется рядом, а он продолжает питать сладость покоя, не чувствуя холода. Сергей зябко вздрогнул плечами, приветствовал всех:
– Доброе утро! – и в сторону Чигирьки: – Ему там не холодно?
– Было бы холодно, проснулся, – равнодушно ответил Фома, с трудом натягивая на ноги ссохшиеся бродни. – Им, хакасам, что? Где хлеб, там и Родина! Какая разница, где спать? Посреди поляны или на завалинке. Такой уж народ, привыкший к природным условиям, не то, что мы, русские, все у костерка, да на теплой постельке… – однако сжалился над охотником, позвал: – Иван Иванович! Вставай, тут еще во фляжке булькает!
Чигирька в ту же секунду подскочил на месте, посмотрел вокруг, отряхнулся от снега, заворчал на своего коня и поспешил к костру:
– Наливай!..
Фома сконфуженно достал фляжку. Делать нечего, обещал, значит, слово надо держать. Однако налил охотнику так мало, на полпальца, что последний обиженно отстранил кружку:
– Зачем будил тогда?! Лей больше!..
– Опять с коня падать будешь.
– Нет, наверно, не буду.
Чигирька выпил, повеселел: наливай еще!..
– Хватит! – разозлился Фома Лукич. – Остатки – Гришке… для поддержки сил.
Озадаченный ответом, Чигирька сразу притих, вспомнил, зачем идут, закурил трубочку.
Неподалеку, умываясь в холодном ручье, плещется Сергей. Раздевшись по пояс, бравый офицер бросает на себя ледяную воду, довольно фыркает, придавая бодрость телу, прогоняя сон и набираясь сил. Чигирька небрежно морщится, искоса смотрит на него, наконец-то спросил:
– Зачем фыркает, как жеребец? Холодно…
– Чтобы быть здоровым и свежим, – пояснил Егор.
– Как, Серешка хворает?! – удивился хакас, выронив трубочку. – Зачем в тайгу пошел?..
– Нет, не болеет, – подбирая правильные слова для объяснения, ответил Фома. – Солдаты так всегда делают: положено по уставу быть чистым, свежим и опрятным.
Чигирька какое-то время недоверчиво смотрел на Сергея, на Фому и Егора, потом тихо встал, пошел к ручью. Когда Сергей закончил водные процедуры, хакас так же наклонился над водой, окунулся в воду с головой, стал бросать ладонями на себя воду.
– Ты что делаешь?! – в изумлении спросил Сергей. – Куртку сними!
– Зачем снимать? – невозмутимо закряхтел тот. – Так хорошо, долго мокрый будешь! – и продолжил дело. – Чигирька тоже устав знает!..
Смеялись долго и весело. Затем, вспомнив, зачем они здесь, замолчали, наблюдая со стороны за охотником, как тот, незадачливо кутаясь в мокрую одежду, прыгает как глухарь на току.
Софья позвала ужинать. Все присели вокруг большого казана с кашей, повали Чигирьку, но тот еще какое-то время смотрел куда-то вниз, возможно, запоминая местность. Когда хакас наконец-то пришел к костру, ему уступили место подле, а Маркел, все еще заглушая смех, спросил:
– Чигирька… откуда такое имя? Ну, Иван Иванович, это я понимаю, значит, от Ивана. А это слово как понимать?!
Мерно загребая деревянной ложкой вкусную перловку с мясом, Чигирька какое-то время думал, как лучше объяснить, потом вдруг отошел в сторону, запахнул на голову свою куртку, присел на корточки, вытянул над головой руку и зацокал губами всем знакомую песню. Все удивленно переглянулись, узнав два колена токующего глухаря. Поет Чигирька свадебную песню токовика, да так четко, ясно, чисто, что все про кашу забыли:
– Тэ-ке… Тэ-ке… тэ-ке…тэкетэке-тэк… скчигирчи-скчигирчи-скчигирчи…
Походил охотник по поляне, сделал круг. Собаки подскочили к нему, встали рядом, хотели хватить добычу, да не осмелились: человеком пахнет!
Показал Чигирька концерт, выпрямился, стал пояснять:
– Давно было, маленький был, с бабкой Аныкай на ток ходил. Бабка Аныкай меня так манить глухаря учила. Сама там сидит, под елкой, трубку курит, я по поляне бегаю. Темно, чуть светло утром. Глухари бегут драться на меня. Как налетит глухарь, хватаю его за шею, да в мешок! Вот где куча!.. Одного в мешок толкаю, а на меня еще три глухаря драться лезут. Так и гляди, чтобы глаз не выбили, – и улыбнулся широкой, добродушной улыбкой. – Так и назвали, как глухаря хорошо умел манить – Чигирька! Одно плохо было… как капалуху в мешок затолкаю, бабка Аныкай палкой била больно: не лови матку!..
Все уважительно посмотрели на хакаса: чудной этот Чигирька! На первый взгляд посмотришь, на звереныша похож. А как начнет рассказывать, откроет секреты – душа человек! Тайгу знает прекрасно, повадки животных чувствует сердцем. Ну а как кому помочь – незаменимый друг!
Быстро покончив с завтраком, путники собрались в дорогу. Пока укладывали котомки, из-за недалеких гольцов выглянуло яркое, по-летнему теплое солнце. Его проворные лучи быстро обогрели воздух, оплавили снег. Под тяжестью влаги поклонилась к земле, пала на глазах высокая трава-дурнина. Напитываясь водой, веселее побежал, зашумел крутой ключ. Нагреваясь от солнечного светила, зашумел в каменных вершинах-перевалах свежий ветер. Новый день принес в мир тайги сочные краски триумфального бытия – была холодной ночь, да кончилась. Однако белые заплатки на северных склонах гор предупреждающе сквозили будущим: скоро осень.
Осторожно повторяя каверзные повороты крутой тропы, маленький караван спустился в глубокую долину. В узком займище Чигирька остановил движение путников. Следы Рубина сворачивали к реке. Дальше на тропе, кроме маральих копыт и медвежьих отпечатков, следов не было. Опытный охотник спешился с коня, доставая трубочку, предался рассуждениям, спросил у Егора:
– Куда, говоришь, хотел ехать Гришка?
– Говорил, на Перевал бабьих слез… – рассеянно ответил тот.
– Тропа на перевал ведет так, – пояснил Чигирька, указывая рукой вверх по реке. – Следы коня идут через реку. Гришка ехал туда. Назад нет. Назад конь шел один.
– Почему ты так решил?
– Не решил, а вижу, – уверенно ответил охотник и стал показывать старые отпечатки копыт: – Вот тут Гришка ходил, смотрел переправу… конь долго стоял. Назад конь быстро шел, не останавливался. Некому было останавливать, конь был один, – и махнул рукой на другую сторону реки. – Гришка там остался.
Все молчали. Никто не мог предположить ход мыслей опытного следопыта, поэтому ждали ответа от Чигирьки, который, кажется, знал каждый шаг Григория. Между тем тот продолжал рассуждать:
– Гришка хотел ехать так, – опять показал рукой вверх по реке, – но поехал так, – махнул за реку. – Значит, не зря поехал. Так ехать на перевал, два дня дольше! А поехал так, что-то знал… глядел… наверно, так, – сумрачное лицо хакаса вдруг посветлело, – Гришка что-то видел оттуда, где ночевал… – показал назад, откуда они только что спустились. – Он ночью видел костер! Знал, что там, за речкой люди! Гришка поехал к людям!..
Логическому рассуждению Чигирьки, кажется, не было предела. Путники взволнованно заговорили между собой: а ведь, правда, зачем Гришке ехать за реку без пользы? Значит, на то были причины!
Чигирька между тем подошел к Софье, позвал ее в сторону, тихо спросил:
– Что говорит твое сердце?
– Он где-то недалеко, и ему очень плохо… – был негромкий ответ девушки, на что хакас скорбно опустил голову: иначе и быть не может…
Все в ожидании смотрели на следопыта, что скажет старший. В том, что в настоящий момент Чигирька имел безграничные права командира, в этом не было упреков. Это случилось как-то само собой, когда он на первом повороте от заимки встал во главе каравана, не доверяя кому-то смотреть следы. Все сразу поверили в его неоспоримое совершенство познания тайги и не ошиблись в этом. И до этого момента Чигирька не обманул надежды своих спутников.
Сейчас Чигирька переменился. Если в начале пути дорога казалась забавной дружбой с фляжкой, которая лежала в котомке Фомы, – всю дорогу он просил выпить, пел песни, громко разговаривал, шутил по поводу и без, – то теперь дело возымело серьезный настрой. Он стал спокойным, уравновешенным, сосредоточенным. Чигирька знал, что близится развязка поиска Гришки, которая, в связи с обстоятельствами, исходя из богатого опыта охотника, могла сложиться отрицательно. Скорее всего, так это и было, иначе Григорий дал бы о себе знать давно.
