Руал только сейчас увидел, как слезятся эти подслеповатые глаза, как беспомощно шлепают губы, как трясутся узловатые руки. Старик смотрел на него недоуменно, растерянно, но никак не злобно.
Руал шагнул ему навстречу, присел, раскинув руки, потом подпрыгнул и пропел:
– Вью я гнездышко на ветке, червячка ношу я деткам…
Колдун неуверенно топтался на месте, утопив голову в кружевном воротнике. Маленькая Гарра – Руал взглянул на нее мельком – так и обомлела на своей жердочке.
Руал подпрыгнул еще, взмахивая руками, как крыльями, и продолжил громче, решительнее:
– Птичка в клетке затоскует, ее гнездышко пустует… Чик-чирик! Чик-чирик! – и таинственно поманил старика пальцем.
Тот не мог решить пока, что такое Руал. Однако, заинтригованный, он забыл о девочке и занялся незнакомцем – осторожно приблизился, вытянул дрожащую руку, намереваясь коснуться Руалового лица.
Ильмарранен увернулся, присел, подобрал несколько деревянных пуговиц, вызванных неудачным стариковым колдовством, подбросил одну вверх:
– Чик-чирик!
Пуговица со стуком упала на чешуйчатый пол. Старик поднял кустистые брови. Руал бросил вторую – под взглядом старика она обернулась черным птичьим пером и падала долго.
Затаив дыхание, смотрела на странное действо маленькая Гарра.
Ильмарранен бросил третью пуговицу.
Она описала в воздухе дугу и зависла вдруг без движения. Колдун буркнул заклинание – пуговица пискнула, взмахнула короткими крыльями и вылетела прочь. Старик, удивленный своей удачей, покосился на Руала, пожал плечами, потом стянул кудрявый парик, отчего голова его в объятиях воротника стала похожа на темную горошину в центре столового блюда.
– Чик-чирик, – сказал старик хрипло и подбросил парик.
Парик обернулся огромной, старой, линялой вороной. Ворона тяжело опустилась на пол и бросила на старика томный, таинственный взгляд. Потом хлопнула крыльями, поднялась невысоко над полом и зигзагами вылетела из комнаты, скрывшись где-то в лабиринте коридоров. Старик усмехнулся довольно и заковылял следом, забыв, по-видимому, о Руале и о Гарре.
Девочка всхлипнула на своей жердочке. Ильмарранен смотрел вслед старику. Его охватило острое, пронзительное, никогда раньше не испытываемое чувство.
Все видели, как невесть откуда явившийся незнакомец вынес из пещеры колдуна похищенную накануне девочку. Все слышали сбивчивый, полубессвязный девочкин рассказ и ни одна собака в деревне не смела теперь усомниться, что на огонек к Гарану и Лите забрел великий, могущественный маг.
Когда накрывали столы, когда просили разрешения дотронуться, когда шептались, галдели, заглядывали в глаза и заискивающе улыбались, когда произносили здравицы и целовали руки, ему казалось, что немыслимым образом судьба забросила его в прошлое. Но, засыпая на лучшей перине в поселке, он вспомнил вдруг слезящиеся растерянные глаза, угловатые стариковские плечи и трясущуюся маленькую голову на широком кружевном воротнике. И снова пронзительная, незнакомая раньше, почти физическая боль сдавила ему горло. Что это, жалость?
Он глубоко вздохнул, повернулся на другой бок – и услышал тихий, издевательский смешок, будто бы внутри головы. Небо, опять. Это похоже на сумасшествие.
Мы покинули замок барона, и через пару дней перед нами распахнулась степь.
Я никогда раньше не был в степи, и на меня сложное впечатление произвели эти огромные лысые пространства, покрытые жесткой, выжженной солнцем травой. Здесь редки были поселки, и мы теперь часто ночевали у костра под открытым небом.
Я целую неделю болезненно привыкал к своей роли наживки на крючке, а потом внезапно успокоился и даже испытал некоторое облегчение. Во всяком случае, быть в неведении еще хуже, а за страхи, иногда все же меня посещавшие, с лихвой вознаграждали наши изменившиеся, потеплевшие отношения с Лартом.
Днем мы по очереди правили каретой, а вечерами, разложив костер и поужинав, вели беседы. О Третьей силе, по негласному договору, не было сказано ни слова. Я, расчувствовавшись, вспоминал детство, а Легиар рассказывал смешные и страшные магические байки, главным героем которых был всегда один и тот же человек – я скоро догадался об этом, хотя Ларт называл его все время по-разному. Вероятно, они были друзья с этим человеком – у Ларта странно светились глаза, когда он говорил о нем:
– У всех бывают дурацкие желания. Я как-то летом заскучал по зиме, взял да и засыпал свой двор снегом… Ну и что? А один дружок мой нашел вулкан на побережье и взялся разогревать извержение. Не сходи с ума, говорю… Знаешь, что он мне ответил? Я хочу быть лавой. Лавой быть хочу, чтобы почувствовать, как это.
Ларт смотрел в огонь, огонь играл в его глазах, и мне показалось – только на секунду показалось! – что глаза эти отражают свет костра неровно, будто увлажнившись.
– Знаешь, всякий маг рискует, превращаясь во что-то… Чем могущественнее и сильнее твое новое обличье, тем больше риск, что ты не сможешь вернуться в прежнее. Быть магом не значит быть всемогущим, каждое серьезное магическое деяние требует усилий, а усилия эти сокращают жизнь даже самых великих… Итак, я сказал ему – не сходи с ума. Зачем тебе эта игра с вулканом? И знаешь, что он мне ответил? Я должен почувствовать, как это.
Он замолчал. В пламени костра я увидел вдруг лес, потом дом, потом фигурку человека в чем-то, напоминающем лодку.
– И он стал лавой? – спросил я шепотом.
Ларт кивнул:
– Он всегда делал, что хотел. Он влез в вулкан и растекся по склону, сжигая траву и кусты. Я стоял и смотрел, как дурак… А потом он вернулся в свое обличье. И знаешь, что сказал?
Он снова замолчал, и я вынужден был спросить:
– Что же он сказал?
Ларт оторвал глаза от огня и посмотрел на меня:
– Он сказал: НИЧЕГО ОСОБЕННОГО. И пошел в какой-то портовый кабачок пить плохое вино и купаться нагишом при свете факелов, и портовые девки визжали, а он превращал их волосы в струйки воды… У каждой девки на голове бил фонтан. Я сказал: пойдем домой. А он сказал – отстань… Если бы кто-нибудь в мире смел мне сказать – отстань!
Огонь затухал, я подбросил веток. Ларт не видел уже ни меня, ни костра – он весь пребывал там, где куражился этот его дружок…
– Ну, теперь ты расскажи, – сказал Легиар после паузы.
Я пожал плечами:
– Да про что же?
– Про что хочешь…
– Ну, у меня брат есть двоюродный… Когда мы были маленькими, и вся семья сидела за столом, и на ужин была рыба-щепка… Знаете, есть такая мелкая, вкусная рыба… Он выбирал на блюде тех рыбешек, что случайно лишились головы, и делал это незаметно.
Я замолчал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
