Я замолчал.
– А зачем он это делал? – спросил Ларт.
– Чтоб головы не оставались на тарелке… Мать смотрела, кто сколько съел, по рыбьим головам. А у него на тарелке не было голов, и ему давали добавки.
Снова повисла пауза.
– А почему вы не съедали эту рыбу с головами? – спросил Ларт.
– А-а! – протянул я радостно. – Так у щепки-рыбы головы горькие!
Фыркали в темноте наши кони. Догорал костер.
Через пару дней перед нами замаячили горы, а еще три дня спустя мы подобрались к ним вплотную. Здесь, в предгорьях, приютился древний и довольно большой поселок, в котором, как утверждал Ларт, жил старый и могущественный маг. Легиар очень надеялся, что старик знает о Третьей силе больше, чем мы.
Гостиницы в поселке не было – и не мудрено, мы были здесь первыми гостями за полгода. Встречали нас радушно, и поселковый староста, богатей, любезно предоставил в наше распоряжение один из трех своих домов.
Уготованное нам жилище помещалось на околице, у самого горного подножья, в достаточно живописном, на мой взгляд, месте. Пока Ларт, по-прежнему в обличье слуги, командовал нашим размещением, чисткой кареты и кормежкой лошадей, я стоял у калитки и глазел на горы. Мощные, массивные изломы вызывали у меня в памяти то образы сказочных зверей, то воспоминания о слоеном торте, а прицепившиеся к ним кое-где чахлые деревца восхищали своей отвагой.
Потом я перевел взгляд на горку поменьше, упиравшуюся основанием в дорогу, увидел, как откуда-то сверху по почти отвесному склоны струйкой стекают песок и камушки, и вообразил было, что идет лавина. Но, подняв голову повыше, я убедился, что камни летят из-под ног человека, спокойно спускающегося по тропе, в существование которой мне трудно было поверить – таким неприступным казался склон. Я задрал голову еще выше и увидел дом – настоящий дом, прилепившийся к горе, как ласточкино гнездо. Когда я перестал наконец удивляться и разглядывать его, спускающийся человек уже спрыгнул со своей тропки на ровную дорогу.
Это был мальчишка, щуплый мальчишка лет тринадцати, в когда-то черной, а теперь сильно выгоревшей одежде, с пустой корзинкой по мышкой. Он шел легко, хоть и неторопливо, лицо его казалось осунувшимся, мрачным и усталым. Мне стало любопытно; когда он, не глядя, проходил мимо меня, я сделал шаг вперед и хлопнул его по плечу:
– Ты отчего же не здороваешься?
Он тяжело поднял на меня глаза. Помолчал, потом спросил медленно:
– А кто ты такой, чтобы здороваться?
– Я? – Я расправил плечи. – Я великий маг по имени Дамир!
Он смотрел на меня непонимающе. По-видимому, этот забитый сельский мальчик вообще не знал, кто такие маги.
– Ну, волшебник! – объяснил я снисходительно. – Чудеса делаю!
– Ты? – спросил он со странным выражением.
– Магам следует говорить «вы», – сказал я со вздохом.
Он вдруг сощурился:
– Дурак… Мартышка ты, а не… – он сделал странное движение бровью, и я вдруг увидел под самым своим носом буро-зеленый кустик какой-то колючей травы.
Я не сразу сообразил, что лежу, уткнувшись носом в землю. Главное, я никак не мог понять, как очутился в этом неудобном положении. С трудом поднялся – голова кружилась – и увидел, как мальчишка спокойно уходит по дороге, ведущей в поселок.
Я все еще смотрел ему вслед, когда из дома вышел озабоченный Ларт, а с ним румяный мужичок из людей старосты. Мужичок неторопливо, значительно указал на дом, прилепившийся к скале:
– Там он жил… Хороший был человек, помогал, если что. Жалко…
– Плохо дело, – сказал мне Ларт. – Старик-то умер, оказывается.
– Умер, умер, – охотно подтвердил мужичок. – А знатный был волшебник, вроде, – он неуверенно на меня глянул, – вроде вас…
Я поднял голову и посмотрел на дом.
Что ж, никто там не живет? – спросил Ларт.
– Отчего же… Живет. Мальчишка, ученик евойный.
Меня передернуло.
Взбираться на гору было страшно и очень неудобно – сыпался песок из-под подошв поднимающегося впереди Легиара, круто задиралась тропа, щекотала в носу мелкая белая пыль, пальцы метались по гладкому камню и не находили опоры. Странно, как этот мальчишка ходил тут чуть не каждый день.
– Ну, давай же! – подгонял меня Ларт.
Глянув по глупости вниз, я охнул и оцепенел, прижавшись к скале в нелепой скрюченной позе. Ларт, как тисками, ухватил меня за запястье и вытащил на ровную площадку, изрядно исцарапав по дороге о каменный гребешок.
Почуяв твердую почву, я осмелился подняться.
Мы стояли на круглом каменном пятачке, откуда открывался впечатляющий вид на предгорья и разбросанный в них поселок. Крыши, улочки, дворы – все было как на ладони, и если б у старого мага была подзорная труба, то он вполне мог бы собирать местные тайны, и, как бабочек, накалывать их на булавку.
А с другой стороны плоской площадки помещался дом – небольшой, добротный, окруженный крохотным двориком и палисадничком, в котором что-то зеленело. Над входной дверью приколочено было выкованное из железа птичье крыло.
Калитки не было, мы вошли во двор без спроса. Впрочем, и спрашивать-то не у кого было – мальчишка ушел в поселок с пустой корзинкой.
Двор был чисто выметен, в углу лежало на земле несколько поленьев, рядом мучилось в твердой глинистой почве недавно политое деревцо – и все. В палисаднике доцветали три чахлых ромашки.
– Интересно, – сказал Ларт за моей спиной. – Посмотри.
Я подошел к нему и посмотрел туда, куда он указывал. В отвесной стене, примыкавшей к пятачку, была выдолблена, похоже, могила. Ее отверстие было намертво закрыто четырехугольным тяжелым камнем, и на камне угадывались очертания все того же крыла.
– Мир тебе, – сказал Ларт, обращаясь к могиле, – Ты меня должен был помнить… Орлан. Я Легиар. Я шел к тебе, но опоздал.
Сухо шуршал ветер по камню. Ларт отвернулся.
– Посмотрим в доме, – сказал он со вздохом.
Я преодолел свою робость, шагнув вслед за ним в темный проем двери. Проходя под железным крылом, я непроизвольно нагнулся.
Дом старого мага погружен был в полутьму – окна прикрывались тяжелыми тканями. В комнатах стояла гнетущая тишина, и в тишине этой наши шаги казались оглушительно громкими. Гостиная служила одновременно и библиотекой, тяжелые тома невозмутимо поблескивали позолотой, будто бы ожидая возвращения хозяина. Такой же, как у Ларта, стоял на столе стеклянный глобус с огарком свечки внутри, и пыльный бок его исказил до неузнаваемости мое отражение. Мебель, простая, как в обыкновенном сельском доме, покрыта была сверкающей черной парчой – во всех комнатах, кроме одной, маленькой, с деревянной кроватью и грубо сколоченным столом. Дом был в трауре, и носил этот траур со сдержанным достоинством.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
