Говорили об урожае, о рыбе в реке, о кедровых шишках, грибах и дождях, от которых зависел этот самый урожай грибов. О ягодах и травах, о людях, о собаках. Кормак очень хотел, чтобы Кахир покрыл его сук, на что Уна со смехом ответила, что Кахир вообще-то ей не принадлежит, что он ее друг, а не подневольная собака. И что покрывает он только ту суку, которую сочтет для себя привлекательной. И никак иначе.
Кое-что интересное рассказал и Кормак. С удивлением Уна узнала, что скорее всего ее Кахир есть плод любви белого полярного волка и местной суки-волкодава. Полярные волки были легендарными существами, которые якобы обладали почти человеческим разумом, а еще — какой-то звериной магией. Но возможно, что это только легенды. Во всяком случае — очень редко, но время от времени в селениях людей вдруг оказываются щенки необычайной стати — вот такие как Кахир. Огромные, помесь волка и собаки. Обычные волкособы гораздо мельче Кахира, и не такие светлые. Кахир же был почти белым, особенно зимой, когда сильно опушался и становился похожим на небольшого медведя. Или сугроб.
Такие как Кахир считаются очень опасными собаками, которых нельзя остановить ни дубинкой, ни даже мечом. Удар дубинки гасит очень толстая, плотная шерсть, что впрочем можно сказать и в отношении меча — если только Кахир позволит его клинку коснуться своего тела. Уна знала, насколько он быстр — даже быстрее ее, Уны. Она никогда не успевала отдернуть руку, когда пес играючи ловил ее за кисть. Хлоп! И вот ее рука уже у него в зубах. И умудрялся ее при этом даже и не поранить.
Уна некогда нашла Кахира у своего порога, когда однажды летом вышла поутру во двор. Щенок был таким забавным, таким толстым и славным, что она просто была вне себя от счастья — одной ей было очень тоскливо, и Уна мечтала, чтобы кто-то был с нею рядом. Кстати, после одного такого приступа тоски у нее и появилась Диана. Кахир стал взрослым, у него появилось множество своих, только собачьих дел, и пес уже не уделял столько же как в юности внимания своей хозяйке-подруге. Уна его конечно понимала, но все равно ей было грустно.
Вечером поужинали — опять большой и дружной семьей. Достали медовухи, и Уне пришлось немного выпить вместе со всеми — за здоровье выздоровевшей девочки, за здоровье хозяев дома, ну и за свое с Дианой здоровье. В конце ужина у нее уже шумело в голове, и мир казался очень приятным и веселым. Хотелось петь, хотелось плясать — как всегда бывало после употребления хороших горячительных напитков (и нехороших — тоже), так что Уна с трудом взяла себя в руки и разговаривала как обычно, изображая милую, воспитанную девушку, неспособную разбить морду пристающему к ней гуляке, и сломать руку с ножом конкурентке, решившей отомстить за уведенного из ее объятий красивого и богатого мужика.
Спать Уну положили в той же комнате, где и Диану, которая так и не проснулась после сеанса лечения. Уна даже с беспокойством ощупала ее со всех сторон, замерила пульс, потрогала, нет ли лихорадки, но… все было нормально. Просто уснула, и спит себе крепким здоровым сном. И это хорошо. Нормальная реакция на мощную волшбу — как указывалось во всех лечебных трактатах. Во сне организм защищается от перегрузки мозга и восполняет свои запасы жизненных и магических сил. Так что будить лекариц после сеанса лечения запрещается категорически. Это для них будет просто опасно.
Спали они с Дианой на одной кровати. Само собой — раздеваться догола Уна не стала, легла в нижнем белье — таких же как у Дианы штанах тонкого полотна с кружавчиками и такой же тонкой рубашке, надеваемыми под меховую одежду. Только носки сняла, хотя и некоторое время раздумывала — стоит ли? Если печи под утро остынут (в доме было сразу три печи!), то станет прохладно и ноги могут замерзнуть. Но обдумав и посмотрев на пуховое одеяло, решила, что обойдется без носков. Под таким-то одеялом!
Уна свалилась на кровать, накрылась одеялом и прижалась к теплой, посапывающей дочке. Хорошо!
Перед тем как свалиться — сходила в туалет, а потом пошла узнать как там дела у Кахира, которого устроили где-то в сенцах. И там уже узнала у одной из невесток Кормака, что Кахира покормили сырым мясом (олениной), дали еще и каши, он все сожрал, облизнулся, попросился во двор — где легко, как будто никакого забора и не было, перемахнул ограду в полтора человеческих роста высотой и куда-то унесся — только его и видели. В общем — с Кахиром все в порядке. Сыт, и делает что хочет. Впрочем — как и всегда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Спалось Уне хорошо, почти без снов. Только под утро ей приснился сон, что она бегает по лесу — обнаженная, свободная, как птица! Или как волчица. Вокруг тишина, покой, и только опавшая хвоя мелькает перед глазами, да стволы деревьев от скорости бега сливаются в темные полосы по левому и правому боку. Бежать приятно, бежать — это наслаждение! Кровь играет, запахи бьют в широко раскрытые ноздри, а она все бежит, бежит, бежит…
Уна проснулась, вспоминая сон — как от толчка. И подумала, что это совсем не ее сон. Так бывает. Сны витают в воздухе, садятся на людей, и ты можешь увидеть сон птицы — и тогда летаешь над землей. Или сон волчицы — вот как сейчас. И бежишь, бежишь…
Без завтрака их не отпустили. Вчерашние пироги, горячий компот — все, как положено. Завтракали втроем, если не считать жены Кормака Фенелы и одной из невесток, которые подавали пироги, масло, молоко, и за столом практически не сидели. Готовили что-то к обеду. Остальные были уже на работе — с рассветом.
Уна даже усмехнулась — после ее затворничества такой шумный дом кажется чем-то странным, и… даже чуточку неприятным. Привыкаешь, что уж тут… и к одиночеству привыкаешь.
***
Дом покойного купца не то чтобы понравился с первого взгляда, он… просто потряс Уну. После ее домишки в лесу, в котором она прожила столько лет, оказаться в двухэтажном пятикомнатном доме с двумя печами — это просто сказка какая-то! Дом делился на две части, между которыми была перегородка с тяжелой, плотно закрывающейся дверью. Скорее всего он был построен на две семьи, а потом соединен в один. На одной стороне было две комнаты, на другой — три (не считая гостиных — только спальни). Скорее всего третья комната на второй половине некогда служила кухней, а потом ее переделали в спальню. Нижний этаж, как и везде — хозяйственный — амбар, хлев, погреб и все такое.
Обстановка почти что вся осталась на месте — столы, стулья, и все такое. Даже ложки, вилки и ножи — все лежало на своих местах, и это были достаточно дорогие столовые приборы, хоть и не серебряные, но стальные, покрытые серебром. Как это не растащили, как сам Глава не унес к себе хотя бы столовые приборы и стеклянные бокалы — для Уны это стало загадкой. Но спрашивать не стала, опасаясь обидеть Кормака. Раньше она никогда с ним так близко не общалась, все на бегу, и теперь ей уже казались сомнительными утверждения, что это он пригреб себе часть обстановки покойной лекарки и всю столовую посуду. Точно-то она не знала, это ей пациенты рассказали, а мало ли что они наболтают? Про нее — вон какие гадости говорили!
Уже когда выходили из дома, Кормак мрачно сказал:
— Я замок сбил, когда узнал что Гершены все померли, и свой повесил. И сказал, что если кто влезет — сам башку откручу. С твоим домом я поздно узнал о смерти лекарки — частично уже растащили. Сама знаешь, лесорубы — у сезонников всяких придурков хватает. В общем — все это теперь твое. Я ведь обещал!
— Но это очень много! Очень! — недоверчиво помотала головой Уна — Слишком уж щедрый жест!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ну, считай, что я оплатил тебе не только это лечение моей внучки, но и все лечения вперед! Всей моей семьи! Устраивает?
Кормак гулко хохотнул, и тут же посерьезнел:
— Хочу тебя привязать к селу. Нам нужна хорошая лекарка, и община готова за это заплатить. В общем, так: будешь брать с людей денег по совести — с нашей общины. Кто как может, так и заплатит. Если приезжий — тут уж тебе на усмотрение. Хоть голяком его пускай! Мне безразлично. Чужие нам неинтересны. Кстати, я думал что и ты у нас долго не задержишься, уж больно ты была… красивая! Тоненькая, хрупкая! Кажется, дунь — ты и рассыплешься. Думаю — и куда ей в лесу-то жить, этой нежной розочке?! Скоро сбежит! Вот и вел себя с тобой как с чужой. Поначалу. А потом присмотрелся… а сильна девчонка! Спуску никому не даст! И народ тебя уважает — не жадная, и всегда поможет — слова дурного не скажет! Теперь ты своя. И я хочу, чтобы ты еще больше была своя. Понимаешь? И для этого денег не жалко. Что деньги — тьфу! Пыль! Человек, вот что самое главное!
