Уна спала у себя на лежанке вполглаза. Мужики довольно-таки молодые, по виду между тридцатью и сорока годами, мало ли что им в голову втемяшится! Еще полезут… На тот случай она держала под рукой один из тяжелых боевых ножей, что остались после уничтоженных Дианой разбойников. Хороший нож, без украшений, но видно, что от высокорангового кузнеца. Один только узор на лезвии чего стоит. Такое оружие идет чуть ли не по весу золота. Да не чуть — а по весу. Они трудно тупятся, хотя и трудно затачиваются, не ломаются, и оставляют зазубрины даже на самой лучшей стали — не узорчатой, конечно же.
Уна слышала, что самые лучшие кузнецы, которые куют такие клинки, используют магию для их изготовления. И магию черную — с кровью и жертвоприношениями. Может и врут слухи — люди всегда норовят преувеличить, но то, что эти клинки очень хороши, знает любой из тех, кто имел когда-то дело с оружием. А Уна не просто имела с ним дело, она великолепно владела ножевым боем. Как говорил ее учитель мастер Кан, для девушки, женщины — ножевой бой вместе с рукопашным боем не просто важен, он жизненно необходим. Нож можно спрятать где угодно под одеждой, и даже… в своем теле. Что потом окажется совершенной неожиданностью для врага. От ножа без специального боевого снаряжения и отточенных навыков рукопашного боя практически невозможно спастись. И даже не надо убивать одним ударом — если нанести много сравнительно неглубоких порезов — противник просто истечет кровью и не сможет продолжать бой. И тогда его можно взять голыми руками.
Нет, к Уне никто не полез, мужчины относились к ней в высшей степени уважительно, называя ее не иначе как Хозяйка. А ее готовка им понравилась настолько, что один из них облизав ложку посмотрел осоловелыми глазами на Уну, и сказал, грустно вздохнув:
— Эх, жалко что ты бесплодная! Я бы женился на тебе, я бы пошел за тобой хоть на край земли! И красавица, и готовишь… как моя покойная мама. Тебе цены нет! Если бы не…
Тут товарищи на него зашикали, и мужик смутился, покраснел, что для заросшего бородой и дикого ликом мужичины явно было совсем даже не свойственно. Потом они все трое шептались, явно упрекая его за длинный язык, и после мужчина подошел к Уне, и ковыряясь узловатым пальцем в носу нерешительно сказал:
— Ты это… э-э-э… Хозяйка… не сердись, что я распустил язык. Ты ведь не виновата, что бесплодна! А я, дурак… не умею я с бабами, понимаешь?! — он скривил страдальческую гримасу — Работаю с самого детства, нужду перемогаю. Вот как-то и прошло мимо меня! Ни семьи не нажил, ни детей! А ты…
— А с чего ты взял, что я бесплодна? — усмехнулась Уна, насыпая крупу в кипящую воду и помешивая — Ты дочку мою не видел, что ли? Кто тебе сказал, что я бесплодна?
— Ну… это… э-э-э… м-м-м… — совсем растерялся мужик — Люди говорили! Опять же — купец этот как-то хвастался, ну, что у тебя бывает, зависает на несколько дней…
Уна похолодела, внутри у нее все заледенело. Но виду не подала, продолжала улыбаться, только улыбка у нее была уже натужной:
— И что он говорил?
— Ну… подпил как-то, и разговор-то и зашел. Кто-то про тебя сказал, что ты холодная, небось, как рыба, в лесу живешь и забыла уже про мужиков, ну и давай его подначивать. А он хорошо подпитый был, и в сердцах-то и говорит — мол, ты его заездила за эти дни, он только и успевал в тебя сливать! И хорошо, что ты бесплодная, а то бы с таким темпераментом как у тебя, по лесу уже штук десять дитяток бегало.
Убью гада! — подумалось Уне, и для себя она решила — как только встретит следующий раз этого Кесана — перво-наперво рожу ему расцарапает. За длинный поганый язык! За болтовню с чужими людьми!
Никому верить нельзя. Только Кахиру. И Диане. И Нафане. Кстати, откуда она имя такое взяла? Странное имя. Наверное, из ее мира.
— И правда! — растерянно пробормотал мужик — Если бесплодна, откуда возьмется дитя?
— Видишь? — наставительно произнесла Уна и снова улыбнулась — Но на край земли я за тобой не пойду! И не надейся!
Мужик нерешительно улыбнулся и поклонился, едва не в пояс:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Так что не сердись, хозяйка! Мы ведь всегда за тебя! Как ты руку нашему парню вернула — все наши просто молятся на тебя! Как на богиню! Никто тебе плохого и не скажет! А если какой пришлый обидит — порвут его парни, ей-ей порвут!
— Ладно… я не сержусь — Уна похлопала мужчину по плечу, тот проводил ее руку взглядом и тоскливо спросил:
— А может все-таки… ну… насчет края земли?
— Забудь! — хихикнула Уна, настроение которой, упавшее ниже половых досок, снова скакнуло вверх — Ищи женщину хорошую, хозяйку, и будет тебе счастье. Хочешь, я тебя заколдую от пьянки? Как только захочешь выпить, в рот возьмешь спиртное — так тебя и вырвет. Сделать?
— Ой! Не надо! — попятился от нее мужик — Одного уже сделала! Так его засмеяли! В трактир боится зайти!
— И правильно! — Уна погрозила пальцем — От трактиров все зло! Зарабатываете, тужитесь, здоровье гробите, а потом все в трактире спускаете. Пиво, брага, игра в кости — вот что хорошего? Месяц зарабатываешь — за неделю пропиваешь. Что я, не знаю? Так чего тогда боишься? Трезвый-то ты всякой бабе нужен, а пьяный — только своим собутыльникам. Не так, что ли?
— Так, хозяйка — мужик был красен, как вареный рак — Только одно у меня счастье: выпить, да в кости поиграть. И лишиться этого? Нет уж, спасибо! Что будет, то и будет. Что теперь, не жить, что ли?
Уна только с досадой махнула рукой. Она уже столько раз слышала эти слова перед тем, как люди нажирались до животного состояния, что уже и со счету давно сбилась. Гробят себя с формулировкой: «Что мне, не жить?!» — как будто жизнь состоит только из выпивки, игры в кости и жирной, нездоровой пищи. Зачем? Почему? Такова, наверное, человеческая натура. Такими людей создали боги.
***
Кроме разборки мебели, много сил и времени отняли запасы Уны — бочонки с маслом, с солью, с крупами и все такое. Она хранила крупы в бочонках, а не в мешках, чтобы мыши не добрались до содержимого. Хотя и окружила дом защитными заклинаниями. Но заклинания со временем слабели, а достаточно одной мыши, чтобы изгадить целый мешок крупы, рассыпать его по полу перемешав с мышиным дерьмом. И тогда чего есть? Уна довольно-таки брезглива (отдается королевская кровь), так что выбирать дерьмо и есть эту крупу она уже не сможет. Противно!
На четвертый день, как и договаривались с Главой, приехали аж пять ломовых подвод, привезя с собой толпу здоровенных веселых мужиков, от которых ощутимо несло свежей выпивкой. То ли с собой брали для сугреву, то ли по дороге в трактир заехали, но все они были очень даже веселы, хотя на их работу это обстоятельство никак в общем-то и не повлияло. Мужики быстро загрузили весь домашний скарб лекарки, в другие подводы — наколотые ей для печки дрова. Дров получилось целых две подводы — зима-то долгая! Морозы идут трескучие! Это север, а не южное побережье материка, где солнце круглый год, а люди ходят совсем голышом.
Напоследок Уна пошла попрощаться с домом — так она сказала мужикам. В принципе, да — попрощаться, ведь тут она прожила не самые плохие годы своей жизни. Хотя… эти годы могли быть и гораздо лучше. Но грех жаловаться! Ее никто не выпотрошил, ее голову не таскали по городу и не играли ей, как мячом, ее не изнасиловал полк обезумевших от крови и безнаказанности гвардейцев. Лучше все сравнивать, тогда как-то само собой исчезает намечающееся нытье.
Уна выкопала свою заначку — золото и серебро, родовое кольцо-печатку, указывающее на ее высокое происхождение, ожерелье, стоящее дороже, чем вся деревня в которую она едет, и спрятала сверток на груди. Потом встала посреди гулкой, пустой комнаты и с грустью сказала:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Прощай, домик! Не знаю, увидимся ли еще. Мне с тобой было очень хорошо. Не поминай меня дурной мыслью, ведь все когда-то кончается. Вот и мы с тобой расстаемся. Прости меня.
Она поклонилась печке, уже лишенной занавесок, взяла с полу тяжелый замок, который точно не убережет, если кто-то захочет влезть в дом (замки — только от хороших людей, показывают, что хозяина нет дома) шагнула к двери, и тут вспомнила — вернулась к окну и достав из кармана исписанный специальными не выцветающими чернилами кусочек полотна с носовой платок, прикрепила его к прозрачному стеклу в окошке. Теперь каждый, кто придет сюда и не застанет лекарку, будет знать, где ее искать. Тут двояко — и ей не хотелось терять проезжих клиентов, не знающих, куда она подевалась, и людей не хочется оставлять без помощи. А в деревне они ее легко найдут. Там новости разносятся со скоростью ветра, и каждый знает, где живет лекарка.
