— Я… ничего… это просто вино было… — Филипп не ожидал, что она вдруг беспомощно всхлипнет. — У тебя кровь, — повторила она, уже в который раз.
Ах, да — Трент же говорил, что она крови боится! Вот оно что! Поэтому она и белая вся, и вид такой, словно сейчас, прямо тут, на пол грохнется.
— Ты только в обморок не падай, пожалуйста, — быстро сказал он.
— Нет… я… Не сердись, пожалуйста, я не думала, что так выйдет! — тоненько и жалобно зачастила Амелия. — Я думала, ты его легко победишь… Я не хотела, я не думала, что будет кровь! — В голосе ее послышалось отчаяние — чуть ли не обида. — Мы с тобой в ссоре были, и я подумала, что если ты приз выиграешь, то мы помиримся, — она снова всхлипнула. — Я не хотела ничего плохого, я просто хотела, чтобы мы помири-ились!
— Господи, с кем я связался?! — Филипп невольно рассмеялся. — Тебе что — десять лет? Поссорились, помирились…
— Пожалуйста, поехали к врачу!
— Да не нужен мне никакой врач!
Толком сердиться уже не получалось — нелепые объяснения Амелии заставили его в который раз осознать, что, несмотря на свой рост и вид, она совсем еще молоденькая девчонка, при этом, что называется, «без царя в голове», и нередко сначала делает что-то — а потом уже дает себе труд подумать.
Почувствовав его слабину, баронесса прибодрилась, к ней стремительно начала возвращаться обычная самоуверенность.
— Как это — не нужен?! У тебя кровь идет! Откинь голову — я в кино видела, так делали! — Подойдя вплотную, попыталась запрокинуть ему голову назад.
— Не лезь! — Филипп отпихнул ее локтем. — Не тронь меня!
Отойдя к умывальнику, он еще раз сполоснул лицо; кое-как натянул рубашку — пиджак и галстук решил не надевать.
— Ладно, пошли.
Слава богу, в ложу Амелия возвращаться не собиралась, сразу повела его к выходу, болтая при этом без устали:
— Я твой приз забрала, он у меня… И еще на тебя поставила, я тебе половину выигрыша отдам… Там много получается, почти тысяча долларов!
Идти было трудно. Каждое неловкое движение вызывало вспышку боли под ложечкой, после которой приходилось дышать короткими неглубокими вдохами.
— …Сейчас мы доберемся до врача — он тебе даст что-нибудь… У тебя очень болит? Как ты думаешь, ты послезавтра уже машину вести сможешь? А то послезавтра мы в Ниццу прибываем…
— Слушай, заткнись, а? — попросил Филипп. — Мне говорить больно.
Амелия тут же послушно замолчала и пошла рядом, испуганно-сочувственно поглядывая на него.
На улице было тепло, веял легкий приятный ветерок и пахло бензином — после прокуренной духоты зала этот запах казался свежим и бодрящим. Вдалеке виднелось что-то похожее на шоссе — мелькали фары стремительно проносившихся машин, горели фонари.
— А ты здорово дерешься! — не выдержав молчания, снова прорезалась Амелия. — Это ты в армии научился, да?
— Да.
— А…
Он взглянул на нее — этого хватило, чтобы она снова заткнулась.
В том, что первый попавшийся таксист согласится посадить к себе в машину подозрительного типа с разбитым лицом, Филипп сомневался и думал, что сейчас предстоит уговаривать, платить втридорога. Но он недооценил Амелию — едва завидев свободную машину, она, размахивая руками, ринулась под колеса. Он еле успел схватить ее и дернуть обратно.
Таксист остановился и высунулся:
— Мадемуазель, вам нужна помощь? Этот человек к вам пристает?
— Нет! То есть… ну садись в машину, что ты стоишь?! — подтолкнула она Филиппа и полезла следом. — Нам нужно к врачу, видите, у него…
— Не надо мне никакого врача, обойдусь! — перебил он. — Поехали на яхту!
— Ты что?.. — начала она.
— Хватит, ты свое дело уже сделала! — бросил Филипп, в дополнение к словам ладонью припечатал ей рот и обернулся к водителю. — К черту врача. Поехали в порт, — сказал он на чистом французском языке и добавил, кивнув на безмолвно вылупившую на него глаза Амелию: — Бабы… Сначала сама меня в драку втянула — а когда мне из-за нее нос разбили, истерику закатывает. Крови она, видите ли, боится!
Шофер понимающе кивнул и тронулся с места. Только теперь Филипп убрал руку со рта баронессы. Но та продолжала молчать, ошалело уставившись на него.
— Ты что, — наконец спросила она шепотом, уже по-английски — между собой они обычно общались на этом языке. — Ты что — французский знаешь?!
Он не счел нужным отвечать.
— Ты что — действительно французский знаешь? — спросила Амелия снова, когда они, высадившись из такси, шли по пирсу.
— Да.
— А…
— А если тебя интересует, слышал ли я, что я хам и горилла и в постели ничего не стою — то да, слышал.
— Не подслушивай — ничего неприятного о себе не услышишь, так всегда моя мама говорит, — ничуть не смутилась она.
— Я не подслушивал: Вы над самым ухом трындели, — огрызнулся Филипп.
— И потом, я не сказала «ничего не стоишь», я сказала «ничего особенного»… — Они дошли до яхты, и Амелия сочла нужным замолчать.
Матрос у трапа удивленно взглянул на них, но ничего не сказал.
Филипп свернул в сторону своей каюты, она не отставала. Не подействовал даже выразительный взгляд — чего, мол, прешься?
Он понимал, что, «расшифровавшись» с французским, открыл ящик Пандоры, и Амелия теперь не отвяжется с вопросами. И отмолчаться не удастся, будет настырно лезть. Но уж очень надоели эти детские игры с «непониманием»!
— А откуда ты знаешь так хорошо французский? — снова принялась она за свое, едва они зашли в каюту.
— Я шесть лет прожил в Париже.
Больше всего Филиппу сейчас хотелось остаться одному, раздеться и вытянуться на койке. Но баронесса явно не разделяла его планов — едва войдя в каюту, она скинула туфли, влезла с ногами на постель и устроилась в изголовье, подсунув себе под локоть подушку.
— А что ты там делал — в Париже? Тебе выпить заказать? — потянулась она к телефону.
— Учился. — Предвидя следующий вопрос, добавил: — В Сорбонне. Закончил. Диплом имею. Психолога. Что еще?!
— А… Ты-ы?!!!
— Я!
Недоверие, прозвучавшее в ее вопросе, взбесило его. Ну да, конечно, он же «горилла»!
Больше не обращая на нее внимания, Филипп начал раздеваться. Каждое движение давалось с трудом. Выяснилось, что брюки изнутри измазаны кровью — на правой ноге, ниже колена, имелась здоровенная ссадина.
Достав чемодан, он поискал аспирин. Не нашел, со злостью вывалил все содержимое на кровать — аспирин тут же обнаружился на самом дне.
— А чего ты никогда не говорил, что ты… это… в Сорбонне учился и все такое? — родила очередной вопрос Амелия.
