протестантская. Насколько выше было бы все творимое именем Христа, если бы различия этого не существовало вовсе и обе церкви не соперничали бы друг с другом! На Огове миссионеры обоих вероисповеданий поддерживают между собой вполне корректные, а иногда даже и дружеские отношения. Но это никак не может устранить из мира их соперничество, которое так смущает туземцев и вредит распространению христианского учения.
Как врачу, мне приходится часто бывать на католических миссионерских пунктах, и поэтому я могу составить себе довольно ясное представление о том, как там проповедуется Евангелие и как проходят уроки в школе. Мне думается, что по части организации католическая миссия во многих отношениях превосходит протестантскую. Если бы мне надо было определить различие целей, которые ставит себе та и другая, то я бы сказал, что протестантская миссия старается сформировать христианскую личность, в то время как католическая прежде всего озабочена созданием церкви на твердой основе. Протестантская миссия ставит себе более высокие цели, однако она меньше считается с существующей действительностью, нежели католическая. Для того чтобы вести воспитательную работу в течение длительного времени, нужна прочно установившаяся церковь, которая бы естественным путем росла вместе с увеличением численности христианских семей. Но не заключается ли и величие и слабость протестантизма в том, что это религия очень личная и ее мало трогают вопросы церкви?
Я испытываю искреннее и глубокое уважение к работе, которую здесь начали американские миссионеры и которую затем продолжили миссионеры французские. Благодаря им иные туземцы поднялись до такой высоты человечности и христианской доброты, что пример их может убедить даже непримиримых противников миссионерства в том, сколь значительным может быть учение Христа для примитивного человека. Надо только, чтобы у них было достаточно средств и достаточно людей, чтобы и впредь основывать новые пункты в отдаленных районах и успеть воспитать туземцев, прежде чем туда доберутся белые со своей торговлей, влекущей за собой столько опасностей и трудностей для сынов природы.
Но- осуществимо ли это в ближайшем будущем? Что станется с миссией после войны? Каким путем удастся разоренным народам Европы и впредь изыскивать средства для духовного преобразования мира? К этому надо еще добавить, что миссионерство, как и само христианство, международно. Война же на долгое время исключила возможность что-либо делать в международном масштабе. Равным образом то обстоятельство, что из-за войны белые в такой степени потеряли свой авторитет среди негров, не могло не отразиться на работе миссий.
XI
Заключение
Четыре с половиной года проработали мы в Ламбарене.
Последний год мы имели возможность провести жаркие дождливые месяцы между осенью и весной у моря. Один из белых, преисполнившись жалости к моей совершенно измученной жене, предоставил в наше распоряжение свой дом, расположенный в устье Огове в двух часах езды от Мыса Лопес. В мирное время там жили сторожа, которые караулили стоявшие на якоре плоты, но после того как торговля совсем прекратилась дом этот пустовал. Никогда не забыть нам этого благодеяния. Питались мы тогда преимущественно сельдью, которую я ловил в море. Трудно даже представить себе, до какой степени бухта мыса Лопес богата рыбой.
Вокруг дома были разбросаны хижины, в которых, когда торговля лесом еще процветала, жили нанятые белыми сплавщики. Теперь же, наполовину развалившиеся, хижины эти служили прибежищем для проезжих негров. На второй день после нашего прибытия я пошел посмотреть есть ли там люди. Никто не откликнулся на мой зов. Тогда я стал открывать одну дверь за другой. В последней хижине на полу лежал человек, головою почти зарывшийся в песок. По телу его сновали муравьи Это был больной сонной болезнью, которого его спутники не могли везти с собой и оставили там несколько дней назад. Несчастный еще дышал, и спасти его уже было нельзя. Стараясь оказать ему помощь, я вдруг увидел сквозь открытую дверь хижины окруженную зелеными лесами лазурную бухту волшебной красоты — вечернее солнце заливало ее своими лучами. Одним взглядом я обнимал и земной рай, и безнадежное горе, и это потрясало…
Когда я вернулся в Ламбарене, меня ожидало там много дел. Но работа меня не пугала. Я снова был бодр. Много хлопот в ту пору причиняли мне больные дизентерией. Из нашего района набирали носильщиков для военных колонн в Камеруне. Многие из них заразились дизентерией. Подкожное введение эметина оказалось очень действенным средством даже в застарелых случаях.
Во время этого набора носильщиков один из моих больных по имени Базиль, страдавший далеко зашедшей язвой стопы, решил добровольно завербоваться, лишь бы не покидать своего брата, который подлежал на бору. Я пытался убедить его, что через три-четыре дня его бросят где нибудь на дороге и он умрет в лесу. Но он все равно ни за что не хотел отставать от брата. Почти что насильно я его удержал.
Я случайно оказался в Нгомо как раз в то время, когда там сажали на речной пароход партию завербованных носильщиков, которых должны были везти потом морем в Камерун.
Теперь туземцам пришлось уже почувствовать на себе, что такое война. Стенания женщин оглашали воздух. Дымок парохода скрылся вдали. Толпа рассеялась. У самой набережной на камне сидела и беззвучно плакала старуха, у которой забрали сына. Я взял ее за руку: мне хотелось сказать ей какие-то слова утешения. Она продолжала плакать и, казалось, не слышала того, что я говорил. И вдруг я почувствовал, что в этих закатных лучах плачу сам — беззвучно, как и она.
В те дни в одном из журналов я прочел статью, автор которой утверждал, что войны будут существовать всегда, ибо в человеческом сердце есть тяготение к славе и искоренить его невозможно. Эти поборники войны идеализируют ее: они видят в ней не то порыв воодушевления, не то средство необходимой самозащиты. Что если бы в течение одного только дня эти люди проехали глухою лесной тропой одного из африканских театров военных действий, усеянной трупами носильщиков, которые падают там под тяжестью своей ноши и умирают поодиночке, и посмотрели бы на эти невинные и не воодушевленные никакими идеями жертвы, окутанные мраком и безмолвием девственного леса. Может быть, тогда они взглянули бы на войну другими глазами!
* * *
Каковы же итоги всего, что я узнал за эти четыре с половиною года?
Они полностью подтвердили те доводы, которые привели к тому, что я оставил науку и искусство и уехал в девственный лес. «Туземцы живут на лоне природы, они болеют не столько, сколько мы, и переносят боль не так тяжело, как
