– Красавчик-красавчик, – хмыкнула Ба, – все извилины ему стерла!
– Какие извилины? – опешила Маня.
– Да шучу я, – отмахнулась Ба, – посмотрим теперь, какой у Нарки будет муж!
У Нарки муж получался не таким красивым, как у Мани. Нарка с раннего детства не дружила с тушеным луком, поэтому ее муж грозился ходить всю жизнь с полукольцами лука на лице.
– Эх ты, – постучала костяшками пальцев по моей голове Ба, – ладно, так и быть, выручу тебя.
Она взяла кусочек хлебной корочки, протерла им тарелку и запихнула остатки тушеного лука в мой распахнутый от удивления рот.
– Ммыыыые, – замычала я.
Ба ловко зажала пальцами мои ноздри. Мне ничего не оставалось, как наспех прожевать и проглотить остатки обеда.
– Потом мне спасибо скажешь, – буркнула Ба и убрала тарелки со стола.
– Ба, а можно мы пойдем к мсье Карапету? – выползли мы из-за стола.
Ба маялась совестью, и поэтому минут пять была особенно уязвимой.
– Можно, – со скрипом согласилась она, – только ненадолго, на полчасика всего, ясно?
– Ясно! – припустили к выходу мы. Нужно было успеть выскочить из дома до того, как Ба перестанет маяться совестью.
Мсье Карапет жил в большом, утопающем во фруктовых деревьях доме из белого камня. Второй этаж своего дома он превратил в просторную мастерскую, где писал удивительные по красоте картины. Мы с Маней любили, затаив дыхание, наблюдать за тем, как он работает. Мсье Карапет не возражал против нашего присутствия, наоборот, вел с нами долгие беседы «за жизнь» и поил горячим шоколадом из чашек тонкой ручной работы.
– А можно нам простые чашки? – попросила Маня в первый раз, когда мсье Карапет поставил перед нами поднос с горячим шоколадом и печеньем «Курабье».
– Почему? – удивился мсье Карапет.
– Мы обе косорукие и можем легко разбить такую красоту, – потупилась Манька. По тому, как уныло завалился набок Манин боевой чубчик, можно было догадаться, как сильно она волнуется.
– На то они и чашки, чтобы их бить, – улыбнулся мсье Карапет и этим завоевал наши девичьи сердца безоговорочно и навсегда.
Мсье Карапет был сыном чудом спасшихся от резни эрзрумских армян, которых корабль под французским флагом вывез в Нант. Среди нехитрого скарба, который в спешке успели забрать из своего огромного имения родители мсье Карапета, был тяжелый, старинный пояс деда.
Первая волна эмиграции – потерянное племя. Родители мсье Карапета разделили горькую участь многих беженцев – они брались за любую работу, чтобы выбраться из беспросветной нищеты. Спустя десять лет, вместе с семьей русских переселенцев, они открыли кондитерскую «Toutoundjmn et Morozъ». Со временем кондитерская стала приносить неплохой доход.
Мсье Карапет родился и вырос во Франции, выучился на художника в парижской Национальной высшей школе изящных искусств, женился на француженке мадемуазель Жюли. В день свадьбы тикин Ануш, мама мсье Карапета, подарила своей невестке потемневший от времени старинный пояс.
– Это единственная память о деде Карапета, храни его как зеницу ока, дочка, – сказала она.
Молоденькая Жюли повертела в руках кожаный, инкрустированный металлическими григорианскими крестами пояс, подивилась странному, обтрепанному подарку и задвинула его в дальний угол антресолей.
– Надо будет потом выкинуть это старье, – дернула она плечом. И благополучно забыла о подарке.
Мсье Карапет и мадам Жюли прожили душа в душу восемь счастливых лет. Она родила ему девочку Ани и мальчика Тарона. Как-то раз, во время уборки, мадам Жюли полезла в дальний угол антресолей и нашла свернувшийся змейкой старинный пояс.
Она вытащила его за металлическую пряжку, повертела в руках. «Тяжелый какой», – удивилась. Взяла маникюрные ножницы и поддела шов на кожаном брюхе пояса. Прогнившие нитки разошлись, и на пол посыпались золотые соверены с оттиском профиля английского короля Георга V и царские червонцы с профилем Николая II.
– Как они похожи, – изумилась мадам Жюли, сравнивая царственные профили на монетах.
– Каро! – поспешила она к мужу. – Каро!!!
Мадам Жюли была беременна третьим ребенком и шла очень осторожно – ступала боком и придерживала большой живот рукой. Но, видимо, радость от находки была столь велика, что в какой-то момент она прибавила шагу, запуталась в длинном подоле юбки и рухнула с высокой лестницы вниз. Там ее и нашел муж – она лежала на спине, раскинув в стороны руки, с внезапно окаменевшим, ставшим колом животом, с распахнутыми глазами, а вокруг нее искрились россыпью золотые монеты.
Обезумевший от горя мсье Карапет бросил все свое имущество, оставил кондитерскую сыновьям Мороз, взял детей в охапку и с первой волной репатриации вернулся в Армению.
Он стремился туда, где, по рассказам родителей, находилась земля обетованная, он возвращался, чтобы пережить немилосердное, разом убившее в нем волю к жизни, горе.
– Карапет, – говорила тикин Ануш, ласково проводя по его щеке своей огрубевшей от постоянной тяжелой работы рукой, – ты не умеешь рисовать Арарат, потому что ты его никогда не видел…
– Карапет, – говорил ему отец, – когда-нибудь мы обязательно съездим домой, и ты поешь настоящих абрикосов.
– Вот я и дома, – мысленно обратился к давно умершим родителям мсье Карапет, спускаясь по трапу самолета в ереванском аэропорту, – я вернулся.
Он возвращался домой, а оказался в Советской Армении.
Сначала его долго подвергали идейной обработке сотрудники какого-то важного учреждения. «Кагебешники», – решил про себя мсье Карапет и брезгливо скривил губы. Потом, когда с бумажной волокитой было покончено, он наконец-то получил возможность поездить по городам теперь уже своей страны. Зрелище, открывшееся глазам мсье Карапета, ввергло его в ужас. Это была совершенно другая, отличная от рассказов его родителей, страна. Здесь школьники ходили в красных галстуках, на всех площадях возвышались статуи вождя революции, а в магазинах не хватало самых необходимых продуктов.
Он продал нумизматам несколько английских соверенов, которые вывез из Франции в поясе своего деда, и купил дом в затерянном высоко в холмах городке Берд.
– Чем дальше от центра, тем меньше кагэбэшников, – справедливо решил он.
Мсье Карапет дружил с моим дедом, таким же, как он, беженцем из Западной Армении. Только если родителей мсье Карапета корабль под французским флагом вывез в Европу, то моего деда спасли отступающие русские солдаты. Они вытащили его из-под груды зарубленных трупов – испуганного, вымазанного в чужой крови пятилетнего мальчика.
– Один из солдат завернул меня в свой тулуп, разжал зубы и влил туда немного вина, – рассказывал дед, – и приговаривал: «Голубчик, голубчик». А я ни слова на русском не понимал, только помнил, как мама говорила: русские – они хорошие, они обязательно нас спасут. И я вцепился руками ему в шею, этому русскому солдату, «рус, рус», – говорю я ему, а он мне в ответ – «голубчик, голубчик», и я почему-то решил, что его так зовут, и всю дорогу я его упорно называл Голубчиком. А в Эчмиадзине он меня сдал в наспех организованный при церкви сиротский приют, оставил мне все свои припасы, перекрестил и пошел дальше. И я никогда больше его не видел.
Уже потом, будучи при достаточно большой должности, дед пытался разыскать своего спасителя, но так и не смог его найти.
Мы с Маней очень любили ходить в гости к мсье Карапету. Он давно уже жил один. Ани и Тарон выросли, уехали в Ереван, получили высшее образование и осели жить в столице. Они звали отца к себе, но тот отказывался уезжать из Берда.
– Здесь так мало этого чудовищного советского вранья! – кричал он в телефонную трубку. Операторы междугородной связи каждый раз, наверное, падали в обморок, когда слышали антисоветчину, которую выкрикивал мсье Карапет. – Живите среди этих товарищей кагэбэшников и не трогайте меня!
– Папа, – всхлипывала Ани, – ты там совершенно один, и мы не можем к тебе часто приезжать…
– Я не один, дочка. Со мной мои картины, – успокаивал ее мсье Карапет.
* * *
Идти до дома мсье Карапета было минут пять неспешным шагом.
– После этих отвратительных тушеных овощей так и хочется какао, – мечтательно протянула Маня.
– Не какао, а горячего шоколада, – поправила ее я, – ты же помнишь, как правильно нужно называть этот напиток?
– Помню! Это я при тебе говорю какао, а при мсье Карапете буду называть его горячим шоколадом, – заверила меня Маня.
Скоро мы уже были на месте. Я хотела толкнуть калитку, но Маня схватила меня за руку.
– Подожди!
– Чего тебе?
– А парижская осанка?
– Ах да! – хлопнула я себя по лбу. – Парижская осанка!
Мы плотненько прижались спиной и пятками к забору, задрали к ушам плечи, завели их назад и плавно опустили. Постояли какое-то время, привыкая к «парижской осанке», и наконец отколупались от забора.
