тень, прячется за спиной банкира и предпринимателя. Распятие участвует в судах, духовник сопровождает палача. В военное время у вас офицерское звание. Вы всегда там, где смерть и насилие!
– Вы упиваетесь своими же словами, – сказал папа с холодком: он ставил рассудок выше эмоций и терпеть не мог высокопарных фраз. – Если бы служители Церкви не присутствовали в тюрьмах и на полях сражений, вы упрекнули бы их в этом.
Неизвестный подошел так близко, что он ощутил на лице его горячее дыхание. «Огненное сердце… Неистовое, неукротимое, – подумал папа. – Если бы он знал, как я его люблю, насколько достойнее меня он в этот миг».
– Я обвиняю вас в том, что до сих пор существуют тюрьмы и поля сражений. А приговор вам выношу не я, а ваш распятый!
Старческая рука крепко сжала крест, словно сросшись с ним.
– Двадцать веков неудач… И несмотря на это – двадцать веков святости!
– Знаю. Еще одна уловка! Не будь негодяев, откуда взялись бы святые! В чем состояла бы «добродетель» в справедливо устроенном мире? Чтобы взрастить ваши розочки, вам необходим навоз; только мне надоело жить в этом дерьме!
– Я не строю себе иллюзий, просто пытаюсь понять.
– Вы смиряетесь, только и всего.
– Нет, принимаю, – старик выпрямился во весь рост, – мне недолго осталось жить, но я принимаю этот мир и по мере сил буду пытаться решать его трудные задачи. Вы же отвергаете все целиком. Так намного легче!
«Нет, – вдруг подумалось ему, – я неправ: отчаяние – это совсем не легко».
Тот хотел было возразить, но папа знаком приказал ему молчать.
– Но…
– Теперь вы ни слова!.. Слышите, сюда идут…
Он различил легкие торопливые шаги на песчаной аллее.
– Спрячьтесь в зарослях, там, откуда появились… Поскорее! Тот неохотно подчинился.
«Я опутал его словами, – подумал папа, – но ни в чем не убедил. А с чем, собственно, он должен был согласиться? Как оправдать и объяснить наш жестокий мир? История его жизни заключена в одном слове: нелюбимый. Потерял веру в людей, разучился любить: одинокий, потерянный. И таких миллионы…»
К нему подошли двое молодых секретарей, еще не дослужившихся до красной кардинальской шапочки и фиолетовой епископской мантии.
– Святой отец, извините за беспокойство.
– Нас прислал кардинал С.
– Вы едва переводите дух, дети мои!
– Их преосвященствам пора на аэродром. Кардинал беспокоится, что беседа окажется слишком короткой для обсуждения столь важных проблем.
– Да, я в курсе. Передайте ему… скажите: все решится в установленном порядке, и пусть послы потрудятся немного подождать.
Секретари были явно озадачены. Тот, что постарше, осторожно заметил:
– Его преосвященство сказал мне еще: «Передайте святому отцу – каждая минута на счету…»
Папа улыбнулся, хотя глаза его погрустнели.
– Ответьте его преосвященству, что это я понял еще семьдесят лет назад… Нет, лучше передайте ему, что я прошу прощения за опоздание, и пусть он извинится за меня перед папскими послами. Ступайте!
Едва они скрылись из виду, из-за кустов показался неизвестный. Он тяжело дышал, папа был поражен его мертвенной бледностью.
– Почему вы их не позвали? Двое против одного…
– Не об этом речь, – рассердился старик, – диалог душ – не сюжет для детектива. («Нелюбимый… нелюбимый…» – отдавалось в нем). – Ваша мать умерла? – спросил он резко.
– Да. И ребенок мой умер, мать его меня бросила, я потерял работу, здоровье – ну и что из этого?
«Посланник сирот, безработных, отверженных, скорбящих, убогих, – святой отец едва удержался от молитвенного жеста, – четверть человечества внимает моим словам. Мне дано изречь, но не утешить! На что же я гожусь?» Он с горечью осознал свое бессилие. Такие греховные мысли не раз посещали его, подобно неуловимым трещинкам в хрустале, они служили лазейкой дьявола, оскверняя кристально чистую душу. Он заговорил очень быстро:
– Я могу лишь говорить с вами, это ничтожно мало. Только Он один владел словами, которые исцеляют, воскрешают… Неважно, что вы думаете обо мне, не переставайте верить Ему!
– Как! – закричал тот, – я корчусь от боли, а вы мне читаете катехизис? Подыхаю, а вы хотите, чтобы я воспылал к вашему бородачу?
– Да это же вы! – поднявшись, дрожащим пальцем он указывал на незнакомца. – Покинутый родными, осужденный родом людским, один-одинешенек в Оливковом саду: это вы! Никогда, никогда вы с Ним не были так близки!
– Сейчас не время для проповеди, – сказал тот дрогнувшим голосом. – Со мной нет никого, ни Его, ни вас – никого! – В его голосе зазвучали высокомерные нотки.
«Даже в бедах своих люди остаются заносчивыми, – подумал папа, – гордыня – их единственная панацея. Так будет всегда… Ни капельки гордыни в душе Христа! В этом Он не похож на человека…» Казалось, между ним и неизвестным разверзлась такая бездна, что слезы всей земли не смогут ее наполнить. Он совсем сник. Как же его спасти?
– Если вы – воплощение Страданья и Несправедливости, а я – воплощение Христианства, то приговор ваш справедлив. Обвиняйте, только меня, не Его! Он останется с вами; ваша совесть, надежда, опора – это Он, Он один!
– Он мертв.
Старик умолк, взгляд его сделался безжизненным. Если Христос навеки умер, то он – всего лишь толстый, странно одетый старик в саду. Значит, все сначала! Убеждать его, настойчиво, упорно; так вода по капле точит гранит, днем и ночью… Он почувствовал – это ему не под силу. Заблудшая душа – самая невинная… Далекая Альбина…
– Стойте здесь и ждите меня! – скомандовал он и загадочно прошептал: «Я найду… найду…»
Потом зашагал в сторону дворца. Вдруг он вспомнил о кинжале; сердце у него оборвалось, и ему стало стыдно за свое малодушие. Чей голос, Бога или Дьявола, повелел замедлить шаг и стать удобной мишенью? Пусть решает! Самое большее, что можно ему предоставить – свободу выбора.
Какое-то время – оно показалось ему бесконечным – он готовился принять смерть и с насмешливой улыбкой думал о благоговейных заботах, которыми его окружат доктора. Смерть, три четверти века он думал о ней каждый день и особенно каждую ночь, смерть, от нее отделяет один миг – вдруг она предстала перед ним в своем истинном обличье: огромный оживший лик Иисуса Христа. Острая боль – и он встретится с Ним с глазу на глаз… «Я готов отдать жизнь, лишь бы увидеть Его лицо, – пронеслось в мыслях, – отдам жизнь за это лицо!» Не в этом ли подлинный смысл любви?
Что в эти минуты делал незнакомец? Какая буря раздирала его душу? Поглощенный собственными мыслями, старик забыл помолиться за него.
Кардиналы, ожидавшие у порога дворца (один из них встревоженно поглядывал на часы), наконец
