class="p1">– Ничего не холодно, – причитала Катя, добавляя в стаканы по глотку сока и встряхивая их. – У тебя здесь хорошо и уютно, просто здорово.
– Я знаю, знаю.
Они досмотрели фильм до конца, в конце рыдали с завываниями и антистрофами, как в греческом театре, но вдруг увидели, что на улице стемнело и валит тяжелый настоящий снег, розоватый в свете фонарей, и на часах десять минут шестого. Ленка заорала трезвым и бесслезным голосом:
– Мать вашу, Кать, мне на работу!
Они одновременно посмотрели на пустую бутылку из-под водки. Ленка хмыкнула:
– А я в таком виде!
– Ты должна поесть, – Катя говорила так, как когда-нибудь будет говорить ребенку. Своему.
– Там еще есть немножко сока? Господи… Пойду душ приму, хоть чуть-чуть очухаюсь.
Катя зажала уши, когда услышала крик из ванной и сквозь ладони – заглушенный собственный крик. Дрожа, засмеялась над собой, ясно же, это просто холодная вода, Ленка протрезвляется – и правильно делает. Хоть бы с ней ничего не случилось в дороге.
Ленка вышла совершенно мокрая, но замотанная в полотенце. Она принялась быстро, как попало, одеваться, из-за дивана вытянула скрученные трубочками несвежие колготки, натянула еще влажные после прогулки джинсы и другой свитер. Ни майки, ни лифчика.
– Кран открыла… Думаю: это кипяток хлещет, а это холодная такая. Ух, лед. Катюш, поставишь чайник, я что-то совсем опаздываю уже, там термос голубой, ну серенький такой, потому что я совсем не успеваю.
– Расслабься, сейчас заварю я чай. Куда летишь так.
Ленка так и не поела, ушла. Сначала Катя слушала, как глохнут шаги в лестничных пролетах, и блеклыми вспышками в сознании – последнее Ленкино движение перед уходом: натягивает ботинок на вторую ногу и почти на ходу шнурует, смотрит сквозь волосы, говорит и улыбается, но голос уже исчез, когда она ушла, а изображение осталось на радужках, вопросом или задачей, которую нужно решить.
Когда удаляющийся цокот каблуков завершился хлопком подъездной двери, Катя подошла к окну. Проследила за семенящей темной фигуркой, искривленной волнами ветра со снегом, пока та не скрылась в арке. Прижалась лбом к черному холодному стеклу, и показалось, что ее отбросило назад порывом ветра. Слишком тихо. Она сто раз ночевала здесь, но не одна, а Ленка с Игорем болтали, кажется, даже во сне. Она вспомнила Игоря, но почему-то не чувствовала больше злости. Наоборот, его было жаль. Узнал он или нет?
Глухая пустота спустилась под ребра, а снаружи – ноябрь, метель, шум. Страшно шевелиться. Страшно издать звук. Алкоголь растаял в организме, как снег, брошенный в воду. Она настороженна. Слишком трезвая. Она, впервые с того момента, как увидела Ленку через вагонное стекло, остро чувствует себя самой собой. И ей кажутся отвратительно фальшивыми все эти слова: «я тебя люблю по-другому», «ты мне очень нужна», «они нас не достойны», мысли и сигаретки.
Пудель бежит к подъезду сквозь снег, натягивает поводок. На подоконнике зеленая тетрадь с надписью BEVERLY HILLS 90210, которую Ленка сунула перед уходом. Ее стихи. «Можешь просмотреть, если скучно будет. Последние». Пора бы ей уже совсем последние написать. И не маяться этим больше.
Катя до сих пор не умывалась с поезда, даже рук не мыла, хотя Ленка ей говорила, но Ленка сделала вид, что не заметила, что она избегает заходить в ванную. Очень хотелось есть, но есть было бы нечестно по отношению к Ленке. Вот принять душ – это будет на все сто процентов честно. Там. Катя выключила свет во всей квартире, включила в ванной. Разделась, не отрывая пристального взгляда от отражения в большом щербатом зеркале. Между бровей застыли две морщинки. Распустила волосы. На облупленной батарее сохли трусики. Мочалка и мыло лежали под зеркалом. Катя вспомнила, что оставила свою зубную щетку в сумке. Теперь поздно. Так же раздевалась Ленка тогда. Так же безмятежно. Зачем Ленка раздевалась, если все равно? Может, она еще зубы почистила перед? Наверняка почистила.
Поставила босую ступню в ванну. Холодная эмаль. Повернула краник. Брызнула вода.
Одно дело – в истерике полоснуть лезвием по венам, другое – резать их ножом, которым режешь хлеб или курицу, распарывать жилы так же, как распарываешь их курице, собираясь зажарить. Что-то в этом… Не сходится, как у полицейского в детективе. Жаль, что не будет разгадки, доказывающей невиновность подозреваемой.
Катя не пыталась вырваться из оцепенения, она медленно намыливала волосы вонючим шампунем, терлась мочалкой, оставляя красные следы на распаренной коже. Это необходимо – вымыться здесь: то ли смыть с себя что-то, то ли убедить кого-то, что здесь можно просто мыться, потому что ничего не было.
Пока по ней стекала горячая вода, за бетонными стенами летел холодный снег, снег до самого Ленкиного киоска. Там снег бьется в тонкие стены металлической коробки, хочет достать, но внутри коробки холодно и безветренно, покой. Маленькая коробочка света с пестрыми этикетками в ревущем море метели. Если только не опрокинет киоск… Снег. Связь. Снег – это Новый год, это счастье и шампанское, это их с Ленкой встреча.
Закрутив кран, хотела вытереться, но не успела до того, как увидела коричневое запекшееся пятнышко, ведь знала заранее, что увидит это пятнышко, знала, потому боялась заходить. На самом краешке, там, где пожелтевшая эмаль заворачивается, в тени от подвешенной клеенки. Никто не думал, что и туда брызнуло. Его не заметили, не смыли, и вода не доставала туда, когда был включен душ. Разумеется, ванна была тщательно вымыта после того: сама Ленка, с перебинтованными руками, в перчатках, самым едким моющим средством, под нос себе бубня слова психиатра, который решил, что она вменяема. Или подсчитывая заработанное за прошлый месяц продажей жвачек.
Катя намочила край махрового полотенца в воде, которая не успела стечь со дна ванны, и стерла пятнышко.
Теперь никаких следов. Ничего.
Растерлась тем же (единственным) полотенцем, накинула халат, который привезла с собой. По телеку было такое, как всегда, – мелькание. Она медленно разложила оставленную Ленкой постель в застиранный цветочек. Залезла под одеяло, поджала ноги.
Оставалась тетрадь. Катя открыла ее, не выключая телевизора. Сегодня легче, чем всегда: чувствовала, что не будут раздражать ни орфографические ошибки, ни сквозящие в текстах нелепые Ленкины отношения с мужчинами. Прежде чем перевернула первую страницу, в голове пронеслась мысль, неуловимо быстрая: она, завидуя Ленке, всегда пыталась ее повергнуть (опровергнуть?), но теперь, когда Ленка более чем повержена, можно просто читать ее детские стихи, не выискивая дефектов. Катя даже не попыталась разобраться в странной мысли, с чего бы ей завидовать Ленке, если, напротив, она всегда чувствовала вину за свое благополучие, с чего бы желать зла? Ведь вслух все равно ни
