суицид. Это только продолжение, она не хотела умирать, это очередной эксперимент над собой. Все ее поведение…
Если есть Творец, то все ее поведение – открытое хамство в лицо Творцу.
«А я боюсь пропустить, не развить малейший талантик в себе. Боюсь потерять преимущества. Я бы никогда не стала хамить Творцу. Если бы он у нас засветился. Но я смотрю на нее и прихожу в восторг. И мне становится весело. Да-да. Поэтому я не могу без нее. Ее это тоже приводит в восторг. Я прощу ей самоубийство. Это ее правила. Я ей прощаю. Все равно другие страдают. Нахера тогда совершенство, английский, интернет…»
Страшно хотелось спать, сладко и уютно, на мягком; здоровье, усталое тело, снег и тепло. Растерянность отступала, она куталась и, не замечая, улыбалась – все-таки очень уютно в этом клопятнике.
По городу ездили машины с желтыми мигалками, как абрикосовое варенье в манной каше. Длинными составами стояли троллейбусы: провода обледенели. На утро объявят чрезвычайную ситуацию (местного масштаба).
– Ау, привет, есть кто живой?!
Сон (весь снег заранее растаял и всосался в землю, солнце было желтым, как желток в яичнице, оно с неба заполняло лучами пространство, бросало оранжевые отсветы; из подъезда по одному выходили ряженые, Катя на детской площадке залезала на шведскую стенку, все выше и выше, подтягиваясь к отсутствующим перекладинам, на которых за ниточки подвешены игрушки) замер. Открыла глаза.
– Ну и дубарь! – кричала Ленка. – Ты не знаешь, что происходит: трамваи стоят, троллейбусы стоят, пришлось на маршрутке ехать, и то еле втиснулась стоя. Два часа добиралась. Чуть не опрокинулась маршрутка-то. На горку пиляет-пиляет, а потом ее назад по льду – пшить, и мы все в ней – пшить, но не попа́дали, потому что плотно стояли, только задних там попридавливало. Раза три так, не держит дорогу, и все тут. Нет сцепления.
– Привет, – прошептала Катя, садясь в постели, еще с трудом понимая, где она, но радуясь.
– Поднимайся уже, завтракать. Сейчас чашка крепкого кофе горячего… но зато – красота: деревья обледенели, как мухи в хрустале, и звенят под ветром. В жизни такого не видела, сейчас согреюсь, пойдем гулять. Ну и гололедище, двадцать кэмэ в час максимум ехали. Весело, блин, и снегу сверху навалило.
Щеки, уши, пальцы у Ленки были ярко-красные. Катя проснулась бледная. На щеке полоска от смявшейся наволочки. Волосы торчком. Они снова пили чай на кухне (откуда здесь быть кофе?), но сегодня все было лучше, чем вчера.
И снег был твердый, крепкий; синий свет от него попадал к ним через окно, предметы окрашивались нежно-синим.
Цвет, свет, сонливость и бессонная радость – сплеталось в узор.
– Хорошо, сегодня суббота! – сказала Лена, вытягивая на столе обветренные пальцы. – Представляешь, в будний бы так припорошило – пасочки! Боже, как классно дома.
В белом дыму Ленкиной сигареты отражался синий свет.
Придумывали сочинение на французском – в понедельник первая пара у завкафедрой, поездками и простудами не отмажешься, сорри, Ленусик, надо, но мы это будем делать вместе, да? «Si j’habitais à Paris», будем писать «nous habitions»[4], пусть подавится, старая грымза, я знаю, что ты не знаешь, ты придумай, я переведу, придумываешь ты лучше – переводила на ходу, как попало, давясь хохотом.
– Мы бы жили в большой квартире, вместе. Мы были бы самыми знаменитыми лесбиянками Парижа. Ты бы ходила всегда в зеленом, такого цвета, ты знаешь, темнее и насыщеннее изумрудного, и глуше. Я – в черном. Ты писала бы стихи и пьесы, я играла бы в театре.
– Не так резво… Я забыла, как пишется… а, фиг с ним!
– Мы ходили бы на премьеры в длинных платьях и непременно в обнимку – для эпатажа, в зубах сигареты, на головах кепки. Мы бы пользовались одними духами на двоих, бешено дорогими, и поэтому нас путали бы французы, у них же все по запаху. А, все равно, мы б всегда были вместе, где одна – там другая. Мы б то закрашивали веки черным, то вообще без косметики, но никаких пластических операций, и волос бы не красили. Ели б мало, в основном дорогие водоросли, но пили бы шампанское всех существующих сортов. Только шампанское, больше ничего, ни портвейна. Ни водки.
– Ни самогона!
– Ну разве иногда, в небольших количествах. И фото, где мы обнимаем друг дружку за талию, свободными руками держим по бокалу, обошло бы все обложки… Мы бы были постоянно пьяны, деньги раздавали бы клошарам. После премьер ехали стоя, в маршрутке… то есть в открытой машине, хотела сказать, пели бы «Марсельезу», размахивая париками, разбрасывая деньги и блестки. Мы бы завели собаку, ту дворнягу обшарпанную, потом выкрасили ей шерсть.
– Сделали химию, чтоб выдавать за редкую породу. Но почему париками?
– И покрыли бы блестками.
– А миска у нее всегда была бы до краев полна шампанским. Она бы привыкла.
– Еще по нам подыхали бы парижские мужики, но мы бы хранили верность друг другу.
– От такой жизни мы бы быстро состарились, сморщились и обнищали, о нас бы забыли все, кроме некоторых верных поклонников, которые оплатят наше пребывание в богадельне… то есть приличном доме престарелых.
– Мы бы стали такими мелкими худыми старушками… с пучками седых волос… морщинками аккуратненькими, светлыми. Мы бы ходили под руку, во второй – костыль, да, гуляли бы по саду, сидели на ажурных лавочках, а по субботам сидели бы в джакузи. Мы бы щурились мокрыми глазами на солнце, так показывают старушек в импортных богадельнях в кино, дура! Не смешно. И травка зеленая везде, собачки, птички.
– Убегали бы от озабоченных старичков.
– Конечно, мы б так ни разу не изменили друг другу. Я растаяла и спать захотела, в тепле.
– Ну идем, ляжешь спать.
– А ты?
– А я рядом посижу. Ты Париж по телеку видела?
– Не-а.
Катя запнулась – вспомнила, что не писала Ленке, как в прошлом году ездила во Францию от универа. У Ленки какая-то драма была, не хотелось на этом фоне Парижем хвастаться. Да и чем хвастаться, тот же дождь, что везде.
– Тем лучше, пусть тебе приснится такой, самый лучший. Слушай, может, это как в фантастике: есть другое измерение, и там мы живем в Париже.
– Нет, я не настолько соня, Катюш, ты приехала, а я, что ли, дрыхнуть буду? И так пришлось на всю ночь уйти. Я теперь лучше до понедельника вообще спать не буду.
Ленка заснула почти мгновенно, свалилась не раздеваясь на неприбранную постель, глаза закрыла и улетела. Катя осторожно взяла ее за пальцы и перевернула руку ладонью вверх. Рассмотрела. Стало проще. Когда видишь: ну, порез на запястье, но
