... Въехали на просторный двор перед каменным домом Реброва-Замостного, каменного, украшенного колоннами и античным фронтоном. Два полукруглых низких флигеля, что примыкали к нему с собой, охватывали двор, точно клещами, и Александру, не раз видевшему такие дома и флигеля, сейчас показалось, что он попал в пасть какого-то Левиафана, и с горькой усмешкой Александр поспешил утешить себя: "Иона тоже сидел в чреве кита, но выбрался-таки из него. И, даст Бог, я тоже выберусь отсюда!"
У крыльца князя и его друзей-дворянчиков уже встречали люди, как заметил Александр, того же сорта: в никудышней барской одежонке, низки и часто кланявшиеся, спешившие с вопросами:
- Как поохотиться изволили, ваше сиятельство?
- Не дало ли осечку оружьецо, хе-хе?
Ребров-Замостный, не отвечая на вопросы и на поклоны, спрыгнул с седла, руку подал Александру:
- Милости прошу к моему, так сказать, шалашу, китайский бог! А на сею шелупонь, - кивнул в сторону кланявшихся дворян, - не извольте и внимания обращать - не стоят они того, хоть и столоваться у меня сегодня будут, в честь моей охоты.
Александр, ещё совсем недавно не принявший протянутой руки князя, теперь почему-то послушно подал ему свою и спешился. В вестибюле с бронзовыми люстрами и большими зеркалами тут же подскочил к нему лакей ливрейный: "Ваше высокоблагородие, мне велено провести вас в отведенные для вас покои". Там уж дожидался его Анисим, сообщивший, что Илья не покладая рук трудится в каретнике над коляской. Ему же велено помочь барину одеться во все парадное да и проводить его потом в столовую, где состоится ужин в его честь. Все это Анисим передал Алекандру слово в слово, как требовалось, от себя же заметил:
- Не попасться бы нам снова в какой-нибудь капкан... Перемолвился я наедине с одним дворовым человеком. Поначалу он барина-то своему хвалил-хвалил, а после потемнел лицом, заскрежетал зубами, как грешники в аду скрежещут, да и поведал мне всю правду: барин его зверь зверем, кровь человеческую пьет...
- Неужто? - постарался улыбнуться Александр, да не получилось. - Он, наверное, так фигурально выразился, ради красного словца?
- Не думаю, - ещё более помрачнело скопческое лицо Анисима. - Так прямо и сказал - кровь пьет человеков.
- Н-да, вот ещё история, - пощелкал пальцами Александр. - Ну да, Анисим, готов мундир парадный. Услужу я этому упырю, отобедаю с ним, коли ему приспичило видеть меня своим гостем, да и уедем поутру.
- А хорошо бы и ночью, незаметно, - едва ли не прошептал камердинер. Не было бы хуже, чем у купчишки того, катфанника...
- Хорошо, - тоже совсем негромко и оборачиваясь к двери, сказал Александр. - Может быть, и ночью покинем усадьбу.
...Стол у Реброва-Замостного оказался не богатым - перемен десять всего лишь, но зато всего в изобилии, так что Александр, соскучившийся по хорошо приготовленной еде, отведавший сегодня лишь оладьев с икрой да медвежатины, ел с аппетитом, с интересом поглядывая на гостей. Хозяин сидел с ним рядом, то и дело подливал вино в бокал, был до омерзения ласков и любезен с Александром, зато частенько кричал на гостей, которых собралось человек с тридцать - все те же бедненькие, неустроенные, лебезящие перед грозой местной мелкоты Евграфом Ефимовичем.
- Эй, что за гомон?! - вскакивал хозяин, заслышав спор или громкий разговор. - У меня за ужином-то ни-ни: ешь, пей вдоволь, а орать да спорить не смей! Китайский бог!
И грозил провинившимся ножом или вилкой. Поговорив о том о сем с Александром - говорил-то только он, рассказывая о своем хозяйстве, - снова привставал с места и, хмуря брови, лил через стол колокольное гудение звучного голоса:
- Ах ты лытушник паскудный, Юрка Переверзев! Замечаю, что вином моим брезгуешь?
- Никак нет-с, ваше сиятельство. Потребляю с превеликим удовольствием, - оправдывался Юрка.
- Нет, я вижу - уж полчаса один и тот же бокал не почат. - И кричал лакею: - Петруха, возлияние!
Все уж знали, что означает это слово. Гости, смеясь, поворачивались в сторону Юрки, довольные, счастливые, подмигивающие, а уличенный в непитие напитков дворянчик спешил схватить со стола салфетку и прикрыть ею воротник сюртука, вытягивал шею, потому что лакей, выполняя волю князя, взяв бутылку, уже наклонял её над головой гостя, чтобы совершить "возлияние". С треть бутылки красного вида выливалась прямо на голову под одобрительный смех остальных, потом он убегал мыться, пытаясь скрыть унижение и муку под кривой благодарной улыбкой. Ребров-Замостный при этом не улыбался...
Александр с краской стыда на лице, будто облит вином был сейчас он сам, наконец не выдержал и спросил у князя:
- Постигнуть не могу, ваше сиятельство! Зачем же сажать за свой стол людей, которых не уважаешь, презираешь даже?
Ребров-Замостный нахмурился, постучал ножом по краю тарелки. Такие вопросы задавали ему крайне редко и давать на них ответы князь не любил. Но сейчас заговорил:
- А потому, китайский бог, что не спокоен я сердцем...
- Еще бы вам быть спокойным! - собрался высказать Александр князю все, что накипело внутри. - Уморили за день шесть человек только забавы ради. Экий грех!
- Не в том дело! - проревел Евграф Ефимович. - Несоответствие вижу между богатством и властью, полученных от рождения, и тем, что сам по природе своей представляю. Книги умные читал, а все впустую, ученей не стал, зато уяснил идейку: есть я результат случайного, механического возвышения, коим можно и кусок говна на верх высокой башни положить. В вас же, сударь, через сходство ваше с государем императором, вижу я возвышенность характера метафизического, а посему и позвал я вас к себе и выделяю среди прочих лайдаков. Вы, сударь, государь для меня, ибо с такой физиономией, с такими манерами и чистотой души нельзя не быть первым среди первых! Китайский бог!
- Да что вы говорите такое? - сильно смутился Александр, очень встревожившись.
- Истинно глаголю, ваше величество! - попытался Ребров-Замостный поднести его руку к губам. - А персону свою я презираю, поэтому окружил себя этой сволочью, скотами, дающими мне иллюзию, что я-то сам чего-то стою! По положению и богатству своему мог бы дружить на равных с высшими персонами державы, но не дружу даже с равными. Я все могу! Я властен вершить судьбу своих крестьян, могу забрать в свои житницы весь их урожай, могу мальчишку двенадцатилетнего женить на осмидесятилетней старухе, а захочу, глубокого старца соединю с двенадцатилетней отроковицей. Могу, кого захочу, даже этих лайдаков, что здесь сидят, кошками отодрать, могу обесчестить любую девицу, вытащить из постели мужа жену и положить её в свою постель. Потом я дам мужику три рубля, и он ещё рад будет, сам предложит мне вдругорядь воспользоваться правами барина. Но я не способен и на вершок, даже на полвершка стать умнее, сочинить стихотворение, как господин Жуковский, или хоть даже гаденький романсик. За что же такая несправедливость, китайский бог!
И Александр заметил, что хозяин находится в чувствительном настроении ещё и по причине немалого количества влитого в себя вина. Ребров же-Замостный, вставая с бокалом в руке, на весь зал прокричал:
- Я все могу! Все! Не так ли, господа-поедальщики чужих запасов, а, китайский бог?!
- Все можете, все!
- Ничто вам запретом не будет!
Так кричали гости, а Ребров-Замостный, точно пытаясь испробовать, сколь искренне они, загудел:
- А раз так, пусть принесут сюда золотую корону царя Вавилонского да его царскую хламиду - украсим ими того, кого сам я выберу царем! Пока же пускай Валериашка Путейкин бокал хрустальный сгрызет, ибо я так хочу, китайский бог!
Кто-то бросился вон из столовой, чтобы принести необходимые для какого-то, как подумал Александр, театрального действа, вещи, а один дворянчик поднялся, вежливо поклонился хозяину, держа между пальцев ножку бокала, потом, широко разевая рот, наклонил над ним голову, зычно и долго, как большая труба, проревел в полость бокала, с таким хрустальным звоном треснувшего и развалившегося на несколько частей.
- Чисто сработал Валерьяшка! - не удержался кто-то от восхищенного восклицания, а обладатель стеклодробительного голоса, как оказалось, имел и другие чудные способности. С улыбкой взял кончиками пальцев изрядный кусок хрусталя и отправил его в рот, и громкий хруст возвестил о том, что стекло подвластно не только голосу дворянина, и его зубам.
Но вот принесли и позолоченную картонную корону, мантию и жезл, и Ребров-Замостный крикнул в сторону пожирателя стекла:
- Ну довольно кривляться, Валерка! Царя Вавилонского выбирать станем. Мне, лайдаки, инсигнии высшей власти не предлагайте, китайский бог. Выберем-ка на сегодня в цари гостя моего дорогого. Вот он! Рядом со мной сидит!
И тотчас дворянчики, подобно куклам вертепа, резко повскакивали с мест, зарукоплескали, заулюлюкали. Они были чрезвычайно рады тому, что гость, которого их сиятельство князь не оскорблял, не унижал, подобно другим, которому оказывал знаки подчеркнутого внимания, становится вровень с ними, тем же шутом, хоть и облаченным в царскую хламиду. Александр слышал:
