– Не стоит ссориться с князем, Гуттбранн, у него слишком много людей, – ответил Гельмольд. – Я возьму несколько человек. Мы настигнем их после того, как они покинут лагерь, и захватим. Клянусь Одином, у них тут, в Гардарике, всё слишком сложно. Нам же нужно золото Гердрика и головы предателей.
Гуттбранн согласно кивнул. Он не отрываясь глядел на спину Вишены, медленно удаляющуюся, ненавистную, беззащитную. Он мог добросить до неё копьё, но Гельмольд успокаивающе похлопал по плечу:
– Они не уйдут на этот раз. Ты же видишь, от них отступились даже боги. Удача оставила их.
Когда исчезли среди стволов огни становища Стовова, только блики его костров ещё мерцали на листве, Рагдай наконец нарушил тягостное молчание:
– Мне понравился Стовов.
– Я в полном недоумении, кудесник, – отозвался Кудин, едущий впереди. – Ты отдал врагу своего друга, ты хвалишь врага, ты прервал разговор. Пусть пустой, но необходимый. Клянусь Перуном, тебе ведом какой-то секрет. Скажи о нём.
– Секрет? – Рагдай задумался. – Ты прав, наверное, есть какая-то тайна и в том, что происходит. Но знать о ней – это удел богов. Чёрная книга, рунические письмена и звёзды говорят нам об этом. Только вот понять их нелегко. Я знаю лишь одно – грядёт нечто такое, чего мы не ждем. Ни стребляне, ни черемисы, ни варяги, ни швабы. И все это чуют. И Стовов. Я понял это. И он отпустил нас с миром. Почти.
Вишена и Эйнар переглянулись, вернее, повернули друг к другу головы в полнейшей темноте.
Свои поводья они бросили, полагаясь только на чутьё коней и Искусеви, вызвавшегося вести к полю у капища.
– А что, Рагдай, как ты чувствуешь, Гуттбранн изменился? Бросил свою паучью сеть в костер? – спросил Эйнар. – Это я к тому, что я видел краем глаза, как Гельмольд, Хринг, Ингвар и ещё четверо влезли на коней и покинули лагерь чуть в стороне от нас. Клянусь Одином, они сейчас припали ушами к земле и ловят каждый звук.
– Верно, Эйнар. Интересная может получиться охота в трёх полётах стрелы от передовых швабских застав, – согласился Рагдай. – Остаётся одно – повторить уловку воителя Мусы бен Назейра, вроде той, что проделали они с маврами. Правда, там не было такого леса, зато была пыль.
– Это как? – изумился Кудин, понимая, что кудесник спешивается.
– Искусеви возьмёт наших лошадей и поведёт их через чащу. Шумно и важно. Всё. Слезайте. Я уже слышу погоню. – Рагдай передал Искусеви повод, который чудин, сообразив, тут же укрепил на седле своего коня. – Жаль коней, да всё равно идти на них через швабские заставы несподручно.
Вчетвером, оставив Искусеви, они быстро двинулись дальше. Рискуя потерять остальных, постоянно цепляясь за ветви, Кудин волочил на себе седло, не пожелав оставлять хотя бы его:
– Седло-то с ладными аварскими стременами. Клянусь Велесом, другого такого не сыскать на всей Вожне!
– А что, все бурундеи такие жадные? – нерадостно усмехнулся Эйнар, а когда Кудин с шумом упал, в очередной раз зацепившись за ветви, зло прошипел: – Тише, собачий сын. Клянусь Фрейром, тебя можно было пускать вместо коней. Грохоту столько же.
Они застыли, вслушиваясь.
Совсем неподалёку через чащу кто-то ломился, громыхая железом.
Затем донеслись возбуждённые крики погони, словно охотники загоняли оленя или лося.
– Я всегда знал, что этот Гельмольд глуп как булыжник. Попался на мавританскую уловку, – сказал Вишена, на ощупь помогая Кудину подняться и снова навьючить на спину седло. – А чудин, я думаю, выпутается.
Прежде чем выйти на поле у капища, они ещё долго, бесконечно долго крались во тьме, чудом минуя волчьи ямы, уклоняясь от швабских секретов и двух небольших конных отрядов, поскакавших на шум, поднятый незадачливыми преследователями.
Что-то двигалось вслед за ними, над головами, или это лишь казалось, словно великан, сотканный из ветра, перешагивал с дерева на дерево, ворча и постанывая.
Глава 16. Сеча в канун Журавниц
Ночь всё-таки кончилась. Сменилась туманным сумерком, полным тревоги и дыма костров.
Как продолжение ночи, как её осколки, над полем у капища чинно, почти величественно кружили вороны. Они не торопились склевать вчерашнюю падаль. Они ждали прибавления. Раскатистым карканьем они сзывали своих сородичей на предстоящую тризну, и те летели издалека, из-за Вожны, от Ладоги, из-за Спирка и Волотова болота, неведомым образом учуяв обильную поживу. Угольно-чёрные глаза птиц скользили по неровному кольцу из поставленных вплотную повозок и наспех сделанных рогаток, по сидящим в середине, у костров, стреблянам, по тёмному, тоже в кострах, второму кольцу из швабов. Поднявшихся под облака птиц пугало это очертание, похожее на уставленный в небеса огненный глаз и плачущий дымом, и они спешили спуститься ниже, откуда были различимы вскинутые к ним лакомые людские глаза, слышны заклятия волхов, младенческий плач, шкрябанье заточных камней о лезвия, клики дозорных, тяжёлое, гудящее молчание остальных.
У одного из чахлых костров, внутри лагеря, кто-то крикнул по-склавенски, тыча пальцем в небо:
– Глядите, там, над воронами! Журавли летят!
– Так сегодня пошёл третий семник рюиня. Раз журавли поплыли к теплу, быть морозу! – отозвались с другого конца становища.
– Ранняя зима будет. Плохо, клянусь Велесом. – Все смотрели в утреннее небо, где высоко, очень высоко, неровными бусинками плыла стая журавлей. И было похоже, что не сырую пелену облаков секут их крылья, а многочисленные дымы, и его запах уносят они в своих перьях, своей светлой пронзительной песней как бы сожалея, что лишь этот дым останется с ними до весны, до самого травеня.
– Прямо как погребальная песня, клянусь Одином, – сказал Вишена, потягиваясь и поводя плечами, чтобы размять затёкшую спину.
Эйнар и Искусеви кивнули согласно. Они втроём сидели на дерюжном мешке с остатками ячменя, а лошади сонно тыкались им в затылки, в спины, подбирая последние зерна.
Чуть поодаль, у тухнущего, чадящего костра, тихо беседовали Претич, Швиба, Оря, несколько стреблянских вождей и волхов.
Рядом, укрытое шкурой лося, лежало неподвижное тело Третника.
– Уйди, скотина. – Вишена оттолкнул морду коня, дышащего в ухо, и вслушался в разговор вождей. – Первый раз вижу, как Швиба разговаривает шёпотом. А Претич этот, кажется, сейчас Орю в куски порвёт. Взгляд такой.
– Да чтоб вы тут подохли все со своими склоками! – вдруг заорал Швиба, отчего всё вздрогнуло и зашаталось; он вскочил и гневно затряс бородой. – Сейчас подниму своих людей и уйду, клянусь Перуновым громом. – Он навис над одним из волхов, что-то возразившим, и заорал ещё громче: – Да что мне эти швабы! А ты заткни свою пасть и иди мёртвых обряжать, у тебя это лучше получается. И вы тоже с ним идите. Все. Думаете, Швиба испугается ваших побрякушек и словес? Ха, тоже вои!
На бурундея замахали руками:
– Сядь, воевода, будь с нами. Да, да, если они не ударят до полудня, ударим сами.
Рядом с Вишеной косматый, вымазанный в золе стреблянин затянул, пусто глядя на рукоять своего кистеня:
– Не бывать, не видать, чужой доли не едать, приходили, прилетали, свои стопы растеряли. Кумовья тарара, подались со двора, съехали, затужили, на возврат не дожили. Велес, Велес, бух да бух, полетели камни в круг: э, что, взяли? Эй, вы, взяли?
Эйнар поморщился, косясь на певца:
– Ну и голос. Противный, как скрип повозки. И вообще, утро противное. В такое утро Один, наверное, и не взглянет сюда.
– Они строятся! – Крик дозора смешался с радостным вороньим карканьем: лагерь всколыхнулся, уплотнился к своим границам, загудел:
– Сдвинулось, сейчас зачнется…
Пробираясь среди брошенного, позабытого скарба, к Вишене и Эйнару подошёл Верник. Он присел рядом на корточки, брякнув кольчугой, сказал, отчего-то растягивая слова:
– Швабы выстроились и ждут. В сторону Лисьего брода, к тропе, кольцо разомкнуто. У въезда на тропу засека и их конники. Пойдём глянем?
– А чего я там не видел, Верник? Постоят, покричат. Стрелы покидают. К полудню, может, и двинутся. Правда, Эйнар? Чего кряхтишь?
– Да вчера дровосек один ножом пырнул. Хорошо, в бляху. Да попал прям в рубец тот, от стрелы. Помнишь, в ту ночь, когда нас чудин в волчьей норе прятал, после того как с Претичем сшиблись на капище? Саднит. Слушай, Верник, сядь, чего зря ноги трудить. Они сегодня ещё сгодятся, клянусь Фрейром-заступником. Чего глазеть… – Эйнар почесал затылок. – А скажи, чего это стребляне не волхвуют. Ну, перед сечей дары богам не делают? Почему вчерашних убитых не подобрали за ночь?
– Так эти убитые и есть приношения Перуну, – ответил Верник.
– И дикий же народ эти дровосеки, – после некоторого раздумья Эйнар оглянулся на рык Швибы.
Воевода в седле, потрясая стягом Водополка Тёмного, взывал к своим воям, сложными, запутанными ругательствами поносил швабов, черемисов Стовова, а заодно и стреблян, называя их отчего-то короедами.
