Украсив своим очарованием всего несколько недель пребывания Джузеппе в Венеции, графиня вернулась обратно в Милан. Маэстро отправился в Рим, где от него уже осенью ждали новой премьеры, на этот раз, по пьесе Байрона «Двое Фоскари».
Предложенное Верди театру Арджентина произведение прямо критиковало именитые семьи города каналов. Однако, в разрозненной Италии пьеса с совершенно неприемлемым с политической точки зрения для венецианской земли содержанием была с готовностью принята в римском театре. Ирония эта казалась Джузеппе скорее удручающей, чем забавной.
Верди планировал не только написать для римских зрителей новую оперу, но и представить на их суд своего «Эрнани». Работы предстояло много. Однако по дороге в «вечный город» нужно было заехать в Буссето. Пришло время уладить пару личных вопросов.
Идеальный летний день лился сквозь открытые окна уютной ухоженной гостиной дома Барецци. Оставленный в одиночестве Джузеппе, одетый в простой черный дорожный камзол, смотрел на портрет Маргариты, повешенный над камином любящим, скорбящим отцом. Художник искусно поймал все мельчайшие изгибы, что передавали характер и манеру держаться, тогда еще юной синьорины, только собиравшейся выйти замуж за нищего, но подающего большие надежды протеже своего отца. Наивный, но не лишенный глубины взгляд. Застывшие в легкой улыбке губы. Воздушная сероватая шаль из тончайшей органзы. Маргарите нравилась эта ткань, она любила носить из нее шарфы. А Джузеппе обожал миндальный парфюм, которым она их душила. Смотря в казавшиеся живыми глаза своей первой любви, маэстро почти ощущал сладкий ореховый аромат, сводивший когда-то его с ума. Как же хорошо тогда было! Почему он в те дни не понимал, что ему было хорошо?! Маэстро горько усмехнулся.
– Простишь ли ты когда-нибудь меня, Герита? – тихо пробормотал он себе под нос.
Синьор Антонио вошел в комнату, дочитывая документы, что нес в руках.
– Все сделано! – с победоносным восторгом воскликнул Барецци, не отрываясь от чтения, – Один автограф, маэстро, и славное поместьице в Ле Ронколе – ваша собственность!
– Вот и замечательно, – задумчиво проговорил Верди, все еще глядя на портрет, – Я слышал Сант-Агата тоже выставлена на продажу?
– Ох! За этот дворец просят королевскую цену!
Барецци поднял голову от бумаг, увидел взгляд Джузеппе, и его лицо наполнилось теплой грустью и пониманием.
– Садись, подпиши документы, сынок, – позвал он к столу Джузеппе, и когда тот сел, указывая ему где ставить подпись, спросил, – ты можешь себе позволить купить и Агату тоже?
– Требуемая сумма будет у меня не позже, чем через год, – пробормотал маэстро просматривая только что подписанный документ, – Вы сможете придержать продажу?
Барецци кивнул.
– Неужели ты и сам подумываешь перебраться в наше захолустье? – недоверчиво улыбнулся он.
– Эта вилла еще в детстве казалась мне пределом мечтаний, – пожал плечами Джузеппе.
– Я счастлив, что ты будешь моим соседом! – искренне воскликнул синьор Антонио.
В этот момент залп духовых и ударных инструментов, ворвавшийся в гостиную заставил обоих мужчин чуть-ли не подскочить на месте. Любительский уличный оркестр, слегка фальшивя, начал исполнять под открытыми окнами увертюру «Набукко».
– Во имя всего святого! – с несколько неадекватным возмущением вскричал маэстро, кинув перо на стол.
– Муцио! – бросив тревожный взгляд на Джузеппе, синьор Антонио позвал своего слугу.
В комнате мгновенно появился юноша, явно крайне смущавшийся присутствия своего знаменитого земляка. Переминаясь с ноги на ногу, он был готов броситься исполнять любые приказания.
– Извинитесь за маэстро перед горожанами, – попросил синьор Антонио, – Их приветствие глубоко его тронуло. Однако он сильно устал с дороги и нуждается в тишине.
Муцио кивнул и поспешно удалился.
– Вокруг меня непрестанно царит непроходящая истерия… – угрюмо протянул Джузеппе.
– Буссето кипит новостями о твоем прибытии, – примирительно заметил синьор Антонио, – Ты же не ожидал, что тебя оставят в покое, не так ли?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я питал слабую надежду.
– Ритм, что ты выбрал, не только убивает твою страсть к тому, что для тебя важнее всего, – вздохнул Барецци закрывая окна, за которыми все еще надрывались четыре скрипки, флейта и духовые, – Он иссушает твою страсть к самой жизни.
– Это ненадолго.
– Что ты имеешь в виду?
– Я подумываю уйти в отставку через пару лет, – Джузеппе услышал, как в его голосе прозвучал вызов, хотя сказать эту новость он собирался совершенно спокойно.
Инструменты снаружи, будто потрясенные словами маэстро, замолкли, прервав на середине музыкальную фразу. Пока ошеломленный Барецци пытался сообразить, как ему реагировать, тишину гостиной нарушали крики Муцио, уговаривавшего людей за окном разойтись по домам.
– И делать что? – нахмурившись, коротко спросил синьор Антонио.
– Быть вашим соседом, – снова пожал плечами Джузеппе, пытаясь за улыбкой скрыть раздражение.
– Наслаждаясь двенадцатью акрами и тремя этажами одиночества и праздности? – голос Барецци звучал так, как будто он отчитывал подростка за проступок в школе.
Верди понадобились все признательность и уважение к своему бывшему покровителю, чтобы удержаться от грубости. Он открыл рот, но запнулся. Барецци молча смотрел на него в ожидании ответа. Что сказать, Джузеппе толком не знал.
– Не говори мне ничего, пока не определишься с ответом для себя самого, сынок, – с родительской горечью вздохнул синьор Антонио, – Ты можешь рассчитывать на мою поддержку независимо от того, каким он будет. Когда ты к ним едешь? – добавил он.
– Завтра по утру, – буркнул Джузеппе, с детской досадой понимая, что его провокация не заслужила даже обсуждения.
Под «ними» Барецци имел в виду Карло и Луиджу Верди. Поместье в Ле Ронколе композитор купил своим родителям, с которыми не виделся уже почти три долгих года.
Писать родители не любили. Все новости Джузеппе узнавал от синьора Антонио, который в свою очередь частенько заезжал в трактир к Карло Верди на обед, рассказывал об успехах композитора и передавал по просьбе маэстро денежные суммы на развитие отцовского бизнеса.
Лишь только успело рассвести, Джузеппе, словно скрывающийся от правосудия преступник, вышел из задней калитки поместья Барецци и двинулся за угол, опасливо озираясь по сторонам. У главного входа поклонники дежурили и днем, и ночью. В соседнем переулке ждала карета, заблаговременно загруженная заботливым Барецци подарками отцу и матери композитора. Верди запрыгнул в экипаж и тот понес по дороге, хранившей одни из самых теплых воспоминания из детства маэстро.
Снаружи великолепный пейзаж пшеничных полей под ослепительно голубым небом сменялся полосами зеленых крон леса, которые вновь уступали раскинувшимся по долине полям. Когда-то, трясясь в больно бьющей по спине на каждой кочке полуразваленной телеге отца, Джузеппе наслаждался мелодиями, что пел каждый клочок этой земли. Теперь мягкий вельвет обивки салона и последняя модель рессор комфортабельной кареты тушили все звуки, и тишина рождала пустоту. Маэстро стало грустно.
Предупрежденные о его визите родители уже стояли у трактира. Как всегда, чрезвычайно эмоциональный отец бросился расцеловывать сына. Сдержанная во всем мать лишь сжала его ладонь, перекрестила и поцеловала в лоб.
Джузеппе сидел на помнящем еще его детство деревянном стуле и недоуменно осматривал крохотную кухоньку. Ничего в обстановке за время отсутствия композитора не изменилось. Разве что помещение теперь было как будто раза в три меньше, чем раньше. Он казался себе Гулливером в стране лилипутов. Утварь и безделушки, которые когда-то были ему симпатичны, теперь отталкивали взор потрепанным и обветшалым видом, хотя и выглядели точно такими же, какими он их помнил. Выцветшие потертые шторы, треснувшие ставни с отколотым хохолком у резного петуха. Склеенная рама картины на стене, которую Джузеппе разбил еще подростком. Отец громыхал в погребе в поисках, достойной случая, бутылки вина. Мать суетливыми, несколько раздраженными движениями накрывала стол.
