с потертых башмаков на упрашивающий глаз, потом обратно.
– Или ты предпочитаешь, чтобы я отправился сам?
Муттер проследил за его взглядом до ворот и увидел, что они держатся на засове, а не двойном запоре, как ему приказывали. Он знал, что циклоп расторопен и достигнет ворот задолго до него; единственный способ его остановить – ударить или повалить на землю. Он посчитал, что к такому поступку невидимые хозяева отнесутся без благосклонности. Зигмунд начал паниковать, когда Измаил улыбнулся и нанес решающий удар.
– Я не имею желания вовлекать тебя в неприятности, Зигмунд. И уверен, никто из нас не хочет, чтобы Гертруда знала о сегодняшней маленькой оплошности; она боится, что я убегу, и может перегнуть палку. Потому я не скажу ни слова, когда она придет сегодня, а завтра утром мы нанесем короткий и тайный визит на склад, да? Что думаешь? Совершим вместе маленькое путешествие и вернемся обратно без чьего-либо ведома?
Муттер сдался; выбора не осталось. Обрадованный циклоп удовлетворенно захлопал в ладоши.
– Превосходно! Ну же, обсудим мой план, – сказал он, толкая павшего духом старика к денникам и сказав прихватить по дороге инструменты.
На следующий день они дожидались в разных углах старого владения, пока Гертруда уйдет. Муттер оставался в денниках, с загруженными на воз ящиками, тогда как она завтракала с Измаилом. Закончив, она ушла через парадную дверь, объявив, что вернется этим вечером к семи. Измаил нетерпеливо ждал, пока ее проворные шаги исчезнут с улицы, потом вскочил на ноги и отпер дверь. Поторопился к конюшне, тихо проскользнул внутрь и взошел на ожидавшую двуколку.
Длинный тонкий ящик, бывший «Уроком 318: Копья и луки (Старые Царства)», надежно привязали к открытой телеге. Его содержимое извлекли, и теперь оно скрывалось за старым пыльным занавесом в дальнем углу денников; его замена выжидающе присела в укрытии. В боку коробки просверлили дырку, в полуметре от закрытого торца, и Муттер, затворяя за собой ворота, видел проблеск глаза. Этим утром он не проронил ни слова; инстинкт говорил ему подчиняться в стоической, бездеятельной манере, пока внутри отчаянно билось желание, чтобы все кончилось как можно скорее.
Трясущиеся и потрясающие фрагменты внешнего мира, которые увидел Измаил, поразили и взволновали его. Смятение масштаба и запахов заводов высвободило такие сенсорные реакции, о существовании которых он и не подозревал. Цвета были куда ярче, чем на проекциях в башне, и он чувствовал огромность всего, пока город взрывался разнузданной энергией. Он не ошибся насчет глаз; Гертруда говорила правду, и скоро он узнает, говорила ли правду Лулува.
Когда они достигли склада, Измаила переполняли вопросы, он давился ответами. Муттер отворил ворота и провел лошадь на двор, привязал дымящееся животное к балясине разгрузочной платформы и вернулся к входу, чтобы запереть изнутри. Он достал из-под облучка огромную связку ключей, затем грубовато постучал по ящику циклопа. Измаил показался, щуря единственный глаз, пока привыкал к свету.
Они вошли на склад. Муттер принялся за обычные дела – искал указания и узнавал подробности следующей поставки ящиков. Он обернулся объяснить важность своей функции циклопу, но того и след простыл. Старик закончил с делами и подождал, когда Измаил вернется и поможет поднять коробки, но шли минуты, он терял терпение и злился и, наконец, решил самолично загрузить повозку. Два новых ящика отличались от остальных – ярлыки были надписаны уже не красным, а ярко-голубым.
Уложив груз в фургон, Муттер отчаянно старался выдумать правдоподобную историю о том, как оказался в этом положении. Его выдумки были чудовищны, одна нелепее другой; даже он видел, что они совершенно невероятны. К возвращению беглеца он решил, что единственный выход – правда.
– Отправимся? – спросил Измаил.
Тонкий ящик остался на возу, и циклоп втиснулся обратно, крепко затворив за собой крышку. Гробовое возвращение домой, хотя по-прежнему насыщенное событиями, затмилось странным зрелищем на складе; мысли не могли успокоиться. Когда ухабистый путь был окончен и они вновь оказались в стенах конюшни, циклоп медленно выполз из своего заключения с театральным усилием.
– Благодарю, герр Муттер, – сказал он. – Этот секрет останется между нами. Никто и никогда не узнает о нашем времени вместе.
Слуга открыл дверь и впустил его в дом. Облегчение было чудесным, и он снова запер циклопа, вернувшись к семье до появления госпожи Тульп; он не собирался общаться этим вечером еще и с ней или позволять ей заглянуть в свои слишком честные глаза.
На следующий день он вернулся в дом с великой легкостью в сердце. Он планировал задать корм лошадям, провести день в их великолепном нехитром обществе и позволить хитросплетениям дома самим заботиться о себе.
Он уже снова почувствовал себя как дома, возился с навозными вилами, когда в ушах внезапно и скрипуче грянул голос из склада:
– Герр Муттер, вы разочаровали нас и непоправимо предали наше доверие. За это вы будете наказаны. Буде это повторится, кара умножится, а наше благословение на вас и вашу семью прекратится и обратится во гнев. Сегодня были отняты руки вашего старшего сына, Тадеуша. Их поменяли местами и пришили наоборот – левую к правой и правую к левой. Отныне его ладони всегда будут смотреть вперед. До выздоровления ему предоставят лучший медицинский уход. Его руки будут бесполезны для труда, но идеальны для паперти. Вы можете спасти его от подобного будущего, но не от операции. Такова ваша расплата. Крепитесь, герр Муттер, и помните о нашей заботе и защите вашей семьи все эти годы. Смиритесь со своим проступком, покайтесь и верните наше расположение.
Когда Муттер этим вечером отправился домой, он страшился реальности, обещанной голосом, но надеялся, что это бред, дурман. Вошел он с гниющей в сердце вечной мерзлотой. Накатившая волна тепла и объятие сжавшегося звука не помогли оттаять. Жена сняла его тяжелое пальто и усадила за прочный стол, а дочь, Мета, поднесла кружку густого черного пива. Он следил, как они хлопочут над дымящимися кастрюлями и звенящими тарелками. Пышная энергия дома, богатая и непрерывная, взбалтывала из осколков нужды свечение постоянства. Еду подали, все воодушевленно ели. Но стул Тадеуша пустовал, и Муттер глупо таращился на бессмысленное блюдо, чей запах ничего не пробуждал внутри.
– Где Тадеуш? – выдавил он.
– О! Радость! – прощебетала жена. – Пришло письмо с предложением работы, и он отправился в восточный квартал; вернется с минуты на минуту.
Стол ухнул прочь из виду, и резкие внутренние слезы пролились бритвенной цепью медленных сокращений в горле; оно сжималось с каждой восторженной ложкой, которую съедали родные. Никто не заметил перемены, даже многолетняя супруга, и
