– Полный отстой! – выругалась Брук.
Я потягивала латте.
– Как думаете, Руадан отпустит нас на денек в Париж прошвырнуться по приличным магазинам?
– Ни за что! – отрезал Джона.
Я рассматривала забитые прилавки и узкие проходы, над которыми в изобилии висели красно-зеленые гирлянды, оживлявшие пейзаж. Брук бунтовала, а Джона не обращал внимания ни на нее, ни на меня: он всматривался в толпу на площади. Внезапно он выпрямился, как натянутая струна, и вцепился в красную клетчатую скатерть.
– Джона…
Он вскочил, опрокинув стул. Его взгляд был прикован к одной точке. Француз за соседним столиком что-то пробормотал: не надо было знать язык, чтобы понять, как он возмущен.
– Сидите здесь! Брук!
– Да? – лениво отозвалась она, не замечая тревоги Джоны.
– Я сказал: сидите!
Я моргнуть не успела, как он растворился в толпе.
– Что за спешка? – капризным голоском поинтересовалась Брук, возмущенная тем, что Джона ее не выслушал.
– Не знаю…
Я задумалась, что такого мог увидеть Джона, и постепенно сознание стало тонуть в черном мареве.
– Слушай, нам нужно найти Руадана…
Я встала. Брук поднялась следом.
– Погоди, я рассчитаюсь, – бросила она и убежала к кассе, прежде чем я успела остановить ее.
Как только я осталась одна, передо мной возникла старуха и поманила к себе пальцем. Я медлила, и она снова – в этот раз более настойчиво – позвала меня. Вариантов было два: либо дождаться Брук, либо самой посмотреть, чего хочет старуха. Она ведь человек – в этом сомнений не было. Сгорбленная, тощая, она вряд ли могла причинить мне вред – на вид ей было глубоко за восемьдесят. Я шагнула на мостовую, но тут она поспешила прочь, пробираясь сквозь толпу. На мой окрик она не отреагировала, и мне не осталось ничего, кроме как догонять ее. Для своего возраста старуха ковыляла довольно резво. На какое-то время я даже потеряла ее, но, встав на цыпочки, увидела, что она поджидает меня у таблички с надписью «Консульство». Ну что ж, одно обещание Руадану я уже нарушила, но так у меня появился шанс хотя бы сдержать второе и посмотреть архитектурный шедевр.
Я подошла и осознала, что на маленьком пятачке, в отличие от всей площади, совершенно не было людей. Воздух рядом со старухой показался мне ледяным. Света сюда тоже проникало меньше: наверное, из-за того, что мы стояли под аркой.
До нас донеслись звуки старенькой скрипки бродячего музыканта. Из-под смычка текла грустная, безнадежная мелодия. Старуха схватила меня за запястья своими желтыми, как пергамент, руками и впилась длинными ногтями мне в кожу. От нее веяло смертью, отвратительная вонь тухлых яиц и кислого молока проникала в горло, вызывая тошноту.
Она принялась без остановки бормотать что-то по-французски.
– Мадам, я не понимаю. Я не говорю по-французски.
Хотелось прикрыть нос и рот, защититься от смрада, но усеянные бородавками пальцы по-прежнему не отпускали меня.
Услышав мои слова, старуха раздраженно всплеснула руками, затем извлекла из складок побитой молью кофты бархатный кошелек и сунула его мне под нос.
Она снова заговорила по-французски, и я опять отрицательно покачала головой.
Тогда она ткнула кошельком мне в грудь и, указывая пальцем мне за спину, прокричала на ломаном английском:
– Демон! Демон!
Наконец оттолкнув меня, она быстро заковыляла прочь.
Проводив ее взглядом, я посмотрела туда, куда она показывала, – никого не было. Но стоило мне заметить резьбу на балках, как я вздрогнула от неожиданности. На меня, как живые, взирали безобразные рожи.
Тогда я открыла кошелек. На ладонь выпал массивный золотой перстень с вытравленным по центру гербом: лебедь, казалось, смотрел на меня с явным неодобрением, а над ним возвышался замок. Не сразу, но довольно быстро я вспомнила, что видела этот герб прежде, и провела пальцем по ободку кольца. Голова закружилась, ноги подкосились, и я упала. Перед глазами бесформенными пятнами расплывались лица, в беззвучном крике разевавшие рты, и от этого становилось лишь страшнее.
Я потерялась. Вновь я неслась по туннелю, а вокруг меня вились картинки. Наконец одна увеличилась и обрела резкость.
Мальчик лет десяти играл на лугу и носился по густой зеленой траве, а длинные светло-каштановые волосы падали ему на глаза. За ним бегала девочка такого же возраста с распущенными светлыми волосами, длинными – до самой талии. Она настигла его, и они вместе покатились по траве. Я вовсе не сразу сообразила, что девочкой была я. Поразительно. Впервые я видела себя такой юной.
Лето сменилось зимой. Мы с мальчиком повзрослели: теперь нам было лет по четырнадцать. Мы сидели с корзинкой еды на одеяле, прислонившись спиной к сараю – тому самому сараю, в котором я видела нас с Гэбриелом за игрой в шахматы, – и любовались ночным небом. Он увлеченно показывал мне далекие звезды, но я не слушала. Вдруг я шаловливо выдернула из-под него одеяло, за что получила шутливый тычок в плечо. Мы вновь, хихикая, покатились по траве. Мы были друзьями.
Одну за другой я увидела несколько неподвижных картинок из нашего с ним детства.
Затем появился он, но шестнадцатилетний. Я слушала, как он, спрятав лицо за книгой, читает мне. Позади пасся его жеребец, а чуть поодаль отдыхала моя белоснежная кобыла Ури. Отложив книгу, юноша сунул руку в карман. По контрасту с белым кружевом манжеты кожа его казалась очень смуглой. На ладони лежало кольцо. Мое кольцо. На гранях камня играли, преломляясь и расходясь веером, лучи света. Пока он осторожно надевал кольцо мне на палец, я заметила на его руке золотой перстень с гербом, изображавшим лебедя у замка. Именно он сейчас и покоился у меня на ладони.
То ли я дернулась, то ли эмоции зашкаливали, но картинка замерла, разлетелась на осколки и рассеялась в пустоте. Теперь я видела, как тот самый юноша рыдал, спрятавшись за живой изгородью. Он наблюдал за кем-то, и, приложив немного усилий, я сумела посмотреть на происходящее его глазами: мы с Гэбриелом сидели на пикнике, играли в шахматы, радовались и смеялись.
Нет!
Я закричала не вслух – мысленно. Но все исчезло.
Потные ладони заскользили по мостовой, когда я попыталась привстать. Я решила, что меня перепугало одно из страшилищ, вырезанных на балке, но нет: передо мной стоял он, хоть и похожий на изваяние, но вполне живой. Мгновение – и я узнала его. Я видела этого вампира во время лесного боя первой ночью, это он был у разрушенного дома вместе с Элихио и бойцами клана, он направлялся ко мне через зал аэропорта – и он был когда-то моим женихом.
В его глазах теперь пылало кровавое пламя, кожа налилась молочной белизной, но я узнала его. Раньше он был обычным смертным юношей, а теперь превратился в вампира.
Его лицо искажала ядовитая злоба. Нагнувшись, он выдернул у меня из-под блузки цепочку с кольцом. Воздух задрожал, скрипка смолкла. Он дернул кольцо к себе. Время замедлилось и почти остановилось. Цепочка больно впилась в кожу. Я видела нас двоих в сарае. Юноша гневался и пытался сорвать украшение с моей шеи. Я не наблюдала за происходящим со стороны – я заново переживала его.
Как же невыносимо далеко был прямоугольник света, к которому я бросилась, вырвавшись из рук своего мучителя! Он схватил меня за локти, рванул к себе, разворачивая. Я смотрела в глаза, тогда еще человеческие. По его пылающему лицу текли слезы. Он не скрывал отчаяния. Я несильно оттолкнула его, хотя тело не слушалось: я словно оказалась в ловушке своих мышц и своих действий.
Я запуталась в нижних юбках, пытаясь убежать. В нос ударил запах сырого сена и лошадей.
Тогда-то все и случилось: я получила глухой удар по затылку. Череп треснул, и я упала. Пытаясь справиться с болью, я часто заморгала. Он был рядом, поднимал меня. Он кричал. Его лицо искажал неподдельный ужас, смешанный с сожалением. Я не слышала слов, но по губам понимала, что он зовет меня по имени. Скосив глаза, я увидела ручеек крови, который тек к двери по наклонному полу.
Вот так я и умерла.
Боли я не чувствовала. Вспомнился Гэбриел. Наверное, умирая, я думала о нем.
Прежде чем я провалилась в темноту – прежде чем перестала дышать, – изображение исказилось и разлетелось на части.
И снова передо мной был вампир, державший на ладони мою цепочку с кольцом. Вдалеке играла скрипка – медленно-медленно, неестественно протяжно.
Я схватилась за затылок: на пальцах осталась густая багровая кровь. Показав ему перемазанные руки, я сказала:
– Этан, ты убил меня!
Он так посмотрел на меня, будто это я ударила его по голове, и поджал губы, спрятав клыки. Теперь лицо его отражало не гнев, а грусть и безысходность. Мостовая содрогнулась от топота ног. Я оглянулась посмотреть, что происходит, а когда повернулась обратно, Этан исчез, растворился облачком дыма. Наверное, все призраки из прошлого ведут себя именно так.
Мне удалось сесть. Я скрестила ноги, подняла с земли перстень. Последний кусочек мозаики встал на свое место.
