Она выдержала паузу: сняла фартук, поставила в угол веник и, дрожа всем телом, наконец посмотрела на него и проговорила, стараясь, чтобы голос прозвучал уверенно, однако это ей не удалось:
— Я тебя слушаю.
— Мари, я думал, что за эти дни сойду с ума… В доме без тебя стало ужасно грустно. Никогда больше так не поступай… Ты сделала мне больно, очень больно. Я ощущал себя потерянным…
Он с волнением ожидал, что жена подаст ему знак, который положит конец враждебности. Мари, тоже очень взволнованной, хотелось, в сущности, того же, но она решила повременить. Тех слов, что она услышала, было недостаточно. В нарыве еще оставался гной, а потому их будущее зависело от того, что еще скажет Адриан.
Вновь повисшая в кухне тишина была давящей. Адриан, который испытывал неистовое желание преодолеть, наконец, мизерную дистанцию, их разделявшую, не выдержал, он сломался:
— Ты — моя жена, и я тебя люблю! У нас всегда получалось понять друг друга, мы делили все беды и справлялись со всеми проблемами. Не могу жить без тебя. Пока тебя не было, я как следует все обдумал. У меня было время, потому что ночи в одиночестве, когда считаешь минуты, кажутся такими долгими… Если удочерение Мелины может сделать тебя счастливой, я не могу отказывать тебе в этом. Я понимаю, что ты считаешь это своей священной обязанностью теперь, когда узнала всю правду.
— Именно так! — прошептала Мари со слезами на глазах.
Она не верила своим ушам. Адриан согласился! Она сможет позаботиться о дочери Леони! Мари умирала от желания броситься супругу на шею, чтобы выразить свою благодарность, но время еще не пришло. После паузы, которая показалась ей бесконечной, Адриан продолжил:
— Дорогая, то, что я соглашаюсь взять в наш дом этого ребенка, — самое большое доказательство моей любви. Ты должна это знать! Я люблю тебя больше жизни и не хочу, чтобы наши отношения испортились. Наш брак выдержал испытание войной. Я оставил тебя одну на долгие месяцы, когда участвовал в Сопротивлении, и ты никогда меня в этом не упрекала. Тебе пришлось многое пережить в одиночку, и ты справилась! Ты — воплощенная честность, а я тебя обманывал. Я делал это, потому что дал обещание молчать, но я не представлял себе, что ты почувствуешь, узнав правду. Я не понимал… Теперь же я понимаю, что ты ощутила себя преданной! И была права. Я должен был нарушить слово, поскольку Леони в то время была не совсем адекватна. У нее была сильная депрессия. Я поступил неправильно. Если бы я тебе тогда обо всем рассказал, кто знает, как бы все обернулось? Тебе с твоей добротой и способностью к убеждению, возможно, удалось бы поколебать решимость Леони, и она в конце концов забрала бы своего ребенка. Прости мне мою недальновидность!
Его слова поразили Мари в самое сердце, и она не смогла сдержать слез. Ей удалось убедить супруга взять в дом Мелину, и это замечательно! Но что делать с угрызениями совести, с сожалением? Последние слова Адриана были справедливы, увы! Все могло бы быть по-другому… но никому не дано исправить свои прошлые ошибки. Мелина могла расти рядом с матерью хотя бы несколько лет… Быть может, Леони и не ушла бы в маки… Быть может… Но никто не скажет, что было бы, а что — нет… Бесконечная череда «быть может…» ничего не изменит в настоящем и уж тем более «не изменит мир», как сказала бы Нанетт.
Адриан, взволнованный собственными признаниями и слезами Мари, наконец подошел к ней. Они стояли друг напротив друга. Он деликатно взял ее за подбородок и поднял ее лицо, пожирая его глазами… желая поцелуя, которого не осмеливался попросить.
Мари поняла этот жест не сразу. Камень свалился с ее плеч благодаря данному Адрианом обещанию. Из всех этих фраз, произнесенных пылко, но с внутренней болью, она запомнила одно: Мелина будет жить с ними. Ей хотелось как можно скорее заняться организацией переезда девочки. Она мысленно начала перечислять, что предстоит сделать: «Нужно купить ей новую одежду и игрушки… Я поселю ее в комнате Лизон, она по соседству со спальней Камиллы…»
Внезапно она заметила выражение муки на лице Адриана, его сдерживаемый порыв, его желание поцеловать ее, обнять… Он ожидал от нее жеста любящей женщины… того, что она, увы, пока не могла ему дать.
— Спасибо, — прошептала Мари. — Спасибо от всего сердца! Я бесконечно тебе признательна! Но…
— Но что? — опешил он.
Мари закрыла глаза, не в силах выносить его вопрошающий, несчастный взгляд. Ей предстояло разочаровать его, а ведь он только что воздал ей наивысшую похвалу, о которой может мечтать женщина! Но она ее недостойна. Он считал, что ее совесть не обременена ложью, он ничего не знал о тяжкой тайне, которую она никому не могла доверить в течение последних двух лет… Пришла пора вскрыть этот ужасный нарыв, чтобы он не лопнул однажды внезапно, сделав несчастными их обоих. Адриан ее отвергнет… Его любовь не вынесет такого испытания. Мари сделала глубокий вдох и посмотрела в глаза супругу. Он не сможет скрыть своих подлинных эмоций, когда она все расскажет… Она слишком хорошо его знает! Она прочтет вердикт в его голубых, как небо, глазах, вердикт, который разорвет ей сердце.
— Адриан, я должна тебе кое в чем признаться. Я стою не больше, чем ты. Я не столь невинна, как ты полагаешь. И у меня тоже есть что от тебя скрывать. До сегодняшнего дня мое молчание сохраняло наш брак. Когда ты все узнаешь, то поймешь, почему для меня было невозможно признаться раньше, но от этого признания зависит наше будущее. Мы больше ничего не должны скрывать друг от друга. Выслушай все, что я хочу сказать тебе. Адриан, возможно, потом ты не захочешь меня больше видеть, и я не буду тебя в этом винить. Когда ты рассказал мне о подробностях ужасного изнасилования, жертвой которого стала Леони в Лиможе, я почувствовала, что тебе противно говорить об этом… До такой степени противно, что ты стал испытывать отвращение и к этому невинному ребенку! Ты рассудил, что его мать сама виновата в том, что с ней случилось.
Адриан побледнел и буквально упал на стоявший поблизости стул. Он ничего не хотел слышать, он взглядом умолял ее замолчать… И все же напряженное, внушающее страх выражение лица жены завораживало его. Он стиснул зубы, готовый ко всему.
— Прошу, не смотри на меня так! — взмолилась Мари. — Пожалей меня! Теперь моя очередь краснеть от стыда! Я тоже не все тебе рассказала. Это касается Макария. Арест Матильды преследовал одну цель — заставить меня прийти в гестапо. Сделка была проста и отвратительна: либо он отдает Матильду палачам-полицаям, либо я даю ему то, чего он от меня хочет. Он сочился ненавистью, и я понимала, что он исполнит свою угрозу. Слишком долго он преследовал меня, чтобы не воспользоваться такой возможностью. На этот раз у меня не было шанса вырваться. И не было выбора, потому что любая мать на моем месте поступила бы так же. Только жизнь дочери имела значение, а все остальное… Я согласилась, с помертвевшим сердцем, сама не своя от возмущения. Но я думала только о моей крошке Ману. Мое тело стало ценой ее свободы. Теперь ты все знаешь. Знал бы ты, как мне стыдно…
Убитый этим признанием, Адриан опустил голову. Он с трудом дышал, он задыхался под бременем ужаса и гнева. Кулаки его сжались, готовые поразить невидимого противника. Мари быстро заговорила, опасаясь вспышки ярости:
— А потом он отпустил нас, как и обещал. Можешь мне не верить, но, оказавшись на улице и держа за руку дочь, я почувствовала себя почти счастливой. Несмотря на случившееся. Это произошло быстро, это было отвратительно и жалко, но я была жива, и Матильда тоже. Ты был далеко, и Макарий посмел сказать, что ты мертв и что это известно ему из достоверных источников. У меня же в голове вертелась только одна мысль: вернуться сюда, в Обазин, помыться ледяной водой, сжечь одежду и попытаться очиститься от прикосновений этого чудовища. Что ты знаешь о боли, которое испытывает оскверненное насилием тело? О том, что потом становится невозможно принять себя самое? О безрассудном желании умереть, чтобы уйти от воспоминаний, которые возникают перед глазами снова и снова? Я пыталась забыть тот ужас. Мне нужно было жить ради детей, ради тебя… И единственно правильным решением было постараться забыть о произошедшем, подальше спрятать эти воспоминания от самой себя… Я никогда и никому об этом не рассказывала. Я стала ждать твоего возвращения. И ты наконец вернулся, истерзанный, обессилевший… Тебе нужны были только любовь, спокойная жизнь. И… я ничего не стала рассказывать. Мы оба слишком много страдали, нам нужно было восстановить силы.
