Когда он приходит на работу на следующий день, с минуту он просто сидит и тупо смотрит на свой термос. «Что-нибудь произошло?» — интересуется он у загружающегося компьютера.
Рабочий день ничем не отличается от остальных — никто и слова не сказал о его вчерашнем уходе, а Кэтлин, похоже, и не помнит, что он ей даже не перезвонил. В газете то, что было важно вчера, сегодня уже не имеет никакого значения.
Но поздно вечером дома звонит телефон, Мензис подходит. Это итальянец. Он спрашивает Аннику. Мензис передает ей трубку. Только услышав его голос, она сразу же нажимает отбой.
— В следующий раз вешай трубку, — говорит она Мензису, — если он снова будет звонить, меня не зови. Сразу вешай.
Паоло продолжает названивать. Он даже будит Мензиса с Анникой по ночам. Они меняют номер телефона и какое-то время живут в тишине. Потом приходит бумага из суда — он возбудил против Анники дело, обвиняя ее в том, что она нарушила их устное соглашение порвать с Мензисом и совместно купить квартиру. В иске говорится, что свою часть обязательств он выполнил и даже взял кредит на покупку. И теперь он требует компенсации.
На работе Мензису никто об этом унизительном письме не напоминает, но оно не забыто. Журналисты стали чаще с ним спорить. Старшие редакторы пытаются подорвать его авторитет на собраниях. Одна только Кэтлин не изменилась: она помыкает им и вымещает на нем дурное настроение, как и раньше.
Что же касается Мензиса с Анникой, у них тоже все по-старому, только из отношений ушла непринужденность. Он чересчур захваливает ее фотопроект; она же слишком усердно расспрашивает о его изобретениях. Раньше у них постоянно были разные блюда на ужин, теперь осталось всего несколько вариантов, которые они чередуют.
— Я думала, это одно из твоих любимых.
— Да. Супер. Спасибо.
Они встречаются с адвокатом, и тот рекомендует Мензису удовлетворить требования истца, иначе дело затянется. Анника попробовала было вмешаться, но смолкла. Мензис знает, что она готова воевать с Паоло — Анника просто в ярости.
— Я бы предпочел разделаться с этим поскорее, — говорит Мензис адвокату. — Я с радостью заплачу. Ну, без радости, но…
Домой они возвращаются молча. Потом ссорятся по совершенно нелепой причине: Анника критикует Мензиса за то, что он неправильно трет пармезан. Квартира начинает вдруг казаться слишком тесной для двоих.
— Пойду вниз, попаяю, — говорит Мензис.
Анника остается одна.
Она подходит к полке с дисками и ставит саундтрек Чета Бейкера к «Давайте потеряемся», это документальный фильм Брюса Вебера, одного из ее любимых фотографов. Играет песня «Ты меня волнуешь». Анника морщит лоб, стараясь сконцентрироваться, чтобы разобрать текст, но через некоторое время утрачивает к нему интерес. Она открывает телефон — сообщений нет. А если ей послать ему эсэмэс? И что сказать? Она набирает обрывки фраз, тут же стирая их: «эта песня» (стирает), «идиот» (стирает), «я хотела бы» (стирает), «почему все так глупо?» (стирает), «какой бред». Это она тоже стирает и пишет: «я соскучилась, можно зайти?» И отправляет. Чет Бейкер поет: «Все как будто бы не важно… Хочешь мое сердце? Вот оно… Но где же моя сила воли?»
Мензис в подвале играется с резинкой, стараясь попасть ей в отметку на стене. Один раз у него получается, потом он делает еще три попытки. Потом игра наскучивает ему, и он возвращается к рисунку фантастических приборов, которые никогда не сможет сконструировать.
Анника стучит в дверь.
— Привет, — неловко говорит она. — Я не помешаю?
— Нет, нет. Что такое?
Она подскакивает к нему.
— Ну, чем похвастаешься? Какое-нибудь изобретение, которое перевернет весь мир и принесет нам миллионы?
— Если бы.
— Ты же не строишь тут какие-нибудь коварные планы против меня?
— Да, я собираюсь постепенно свести тебя с ума своими сатанинскими способами тереть сыр.
Анника показывает ему язык.
— Надо разработать какое-нибудь средство для мести.
— Ты про него?
— Да.
— Должен признаться, я об этом думал.
— Ты обязан мне рассказать.
— Нет, это глупо.
— Давай.
На губах Мензиса появляется полуулыбка.
— Ну, слушай: мы подсунем ему в спальню крохотный аудиоплеер, который будет непрерывно проигрывать запись с зудением комара. Запускаться он будет только в темноте, то есть писк будет начинаться, едва он погасит свет. А когда он включит его обратно, чтобы отыскать и убить комара, звук исчезнет. И так далее, и так далее, пока ему не потребуется смирительная рубашка.
— Гениально! Обязательно надо сделать!
— Нет, нет.
— Почему?
— Ну, тут много причин.
— Например?
— Во-первых, я даже толком не знаю, как это можно реализовать. К тому же нас непременно поймают. А еще я не хочу тратить время на прибор, чтобы просто помучить кого-то. Какой смысл? Позлить его немного? А мы будем сидеть по ночам довольные, что где-то там кто-то бесится?
— Ладно, не обязательно эту штуку с комаром. Но хоть что-нибудь, хоть как-то же надо отомстить, нет?
— Я подозреваю, что месть в теории лучше, чем на практике. То есть, если ты заставишь кого-то страдать за то, что страдал сам, истинного удовольствия не получишь.
— Как ты заблуждаешься.
— В мести вообще смысл есть? Ну, то есть человек мстит, чтобы как-то уравновесить несправедливость? Но этого не добиться. Или просто чтобы почувствовать себя лучше? Мне, если я отомщу, лучше не станет.
— Значит, если тебе сделают какое-нибудь дерьмо, этого вообще уже не исправить? — Анника смотрит в сторону, стараясь казаться непринужденной.
— Думаю, да, — отвечает Мензис. — Я считаю, что дерьмо надо просто забывать. Но исправить что-либо в том смысле, в котором ты об этом говоришь, невозможно. Я так полагаю.
Она качает головой.
— Черт.
— Что?
— Не знаю, мне как-то не по себе. Ты не такой мстительный, как я. Ты бы должен злиться.
— На него?
— На меня. Понимаешь?
— Нет, это совсем не для меня, я не хочу, чтобы ты страдала.
— Тогда я буду еще больше страдать.
— Ну что я, по-твоему, должен делать?
— Чего ты злишься? Мы просто разговариваем.
— Я не злюсь. Я просто не знаю, чего ты от меня ждешь. — Мензис откашливается. — Ты не понимаешь, что без тебя мне будет хуже. Прости, это звучит чересчур сентиментально. Но, по правде говоря, даже если бы ты что пострашнее сделала, я не смог бы тебя отвергнуть. Не смог бы. Когда ты причиняешь мне боль, я лишь еще больше нуждаюсь в утешении. От тебя. Мне не следовало бы в этом признаваться, но…
— Все нормально.
Но это ненормально. Мензису лучше было бы замолчать. Чем больше он твердит о прощении, тем больше Анника отдаляется от него.
— Мне уже сорок один год, — говорит он, — я живу в стране, на языке которой не говорю, без тебя я тут совсем чужой, коллеги считают меня каким-то прохвостом.
— Не считают.
— Считают. Послушай, я мальчик на побегушках у Кэтлин. Она скажет, и я бегу. И другого выбора у меня нет. Что, рано или поздно я изобрету что-нибудь грандиозное и смогу бросить журналистику? Этого не произойдет.
— Может произойти.
— Не может. У меня не может быть другой жизни. Без тебя я… ну, ты меня видела, Анника. Я рассказывал, как жил до тебя. Так что я несколько беспокоюсь. То есть я в общем-то в ужасе.
— Чего ты так боишься?
— До тебя я лет десять прожил один.
— Я знаю. Знаю. Но… — На некоторое время она замолкает. — Нельзя жить с человеком только потому, что боишься одиночества.
— Да? А разве это не самая достойная причина быть с кем-то? Я ради этого готов мириться с чем угодно. Ну, то есть смотри, меня никогда так не унижали. Ты знала, что он разослал это письмо всей редакции?
У Анники кровь стынет в жилах.
— Что?
— Я серьезно.
Она закрывает рот рукой.
— Ты не говорил.
— И к нему была прикреплена фотография. Твоя. На нашей кровати.
Она бледнеет.
— Я не шучу, — добавляет он. — Все это видели.
Она закрывает глаза и качает головой.
— Черт, чтобы мне сдохнуть.
— Ничего страшного, — говорит Мензис, — ничего страшного. Слушай, я к тому, что все это, с начала и до конца… от всего этого мне просто дурно, или… или, потому что я не знаю. Прости, что-то на меня накатило. Можешь надо мной смеяться. Но вот так я себя чувствую. Но не важно. Все нормально. — Он дотрагивается до щеки Анники. — Спасибо, — говорит он, — за то, что приехала со мной в Италию. — Он целует ее. — Ты пришла сюда, вниз, чтобы попрощаться со мной?
Она молчит.
— Ты можешь уйти, — говорит он.
— Я, — отвечает она, — мне так паршиво из-за того, что я тебя унизила. — Анника еле выдавливает слова, но заставляет себя повторить. — Так паршиво. Лучше бы ты мне что-нибудь сделал. Лучше бы ты был такой же злой, как и я.
