В церкви, которая теперь стала моим домом, царит тишина, хотя плащ Джеки на вешалке говорит о ее присутствии.
Мечтая принять горизонтальное положение, мы крадемся в спальню. Он пытается заговорить, но двумя пальцами, словно щипчиками, зажимаю его губы, и ему этот жест кажется почему-то сексуальным.
Мы целуемся. Еще продолжительней и горячей, чем прежде. Феромоны так и порхают в воздухе. Эти поцелуи, словно перемещают тебя из пункта А в пункт Б. Не отрываясь, мы пытаемся раздеть друг друга. Некоторое время неуклюже сражаемся с пуговицами, молниями и бретельками лифчика, пока молча не приходим к единому выводу: пусть лучше каждый разденется сам.
Через пару секунд мы оказываемся в прежней позиции. Уже в постели я продолжаю целовать его, наслаждаясь прикосновением его кожи к моей и ненавязчивым напоминанием о тонусе некоторых его частей тела ниже пояса. У него прекрасное тело. Не такое, как у тех, кто по целым дням не вылезает из спортзала, но и не похожее на завсегдатаев Макдоналдса. Хорошее, добротное тело.
Мы садимся в кровати, и он подбирается ко мне сзади, целуя меня в шею, и широко раздвигая ноги, словно приготовился играть на виолончели. Я смотрю на его широкие нежные ладони, которые вкрадчивыми пауками ползают по внутренней поверхности моих бедер, и начинаю таять от контраста между ощущением, которое доставляют его руки там, внизу, и грубой теркой его небритого подбородка, вжавшегося в мое плечо.
Это просто удивительно, насколько я сейчас расслаблена.
С ним чувствуешь себя так надежно.
Сама не знаю почему. Может быть, из-за того, что вопрос с презервативом был решен, как только мы вошли в дом. А может быть, из-за присутствия в соседней комнате Джеки, если она вдруг понадобится мне. Или он делает все так, чтобы я почувствовала себя нормально. Нет, это не то слово. Я хотела сказать, естественно. Мне кажется, что это самое естественное в мире, причем когда рядом с тобой незнакомец. Разве такое возможно?
Мы ложимся на кровать, и, столкнувшись коленями, хохочем. Я смотрю на его член. Ух ты! Кажется, меня ожидает секс с Кингом Донгом. «Осторожней! Такой штукой можно выбить глаз!» Но вот мы снова становимся серьезными, возвращая в постель атмосферу танцзала. Я рассматриваю в полутьме его лицо, черты которого кажутся мне знакомыми. Словно в них слились воспоминания обо всех моих бывших любовниках. Причем самые лучшие, без малейшей эмоциональной окраски. Он нависает надо мной, и я вдыхаю запах его тела — сладкое слияние свежести и аромата лосьона после бритья «Айсси Мийаке».
— Тебе хорошо? — нежно спрашивает он, меняя позу.
— Да, замечательно…
Скоро мне становится ясно, что он не ищет кратчайших путей. И хотя он совсем не знает меня, его удовольствие напрямую связано с моим. «Мне нравится этот малыш», — говорю я себе, когда мы начинаем свою одиссею по Кама Сутре. Я не знаю его, но он мне нравится. Я не заплачу, когда он уйдет, но он уже успел доказать, что с ним очень здорово.
До этого момента я не понимала смысла секса без любви. Мне казалось это грязным и примитивным. Да, у меня это уже было. Да у всех у нас это было, не так ли? Господи, а у некоторых и было-то только это.
Но, как я уже сказала, до данного момента я не могла понять смысла этого. В моем мозгу, даже когда я извивалась, демонстрируя фальшивое наслаждение, всегда таился вопрос: а на хрена, в общем-то, мы так стараемся? Куда это нас приведет? Кому нужны эти визги, стоны, хлюпанья и износ половых органов? Все это бессмысленно и не по-настоящему. Что-то вроде теле-шоу, пакетика лапши, имитирующей вкус бекона или открытки с изображением Моны Лизы. Размытая и неубедительная версия чего-либо натурального.
Вот как мы должны думать, верно? Так нас учили, чтобы подготовить нас быть женами или матерями. Конечно, до недавних пор, пока пропаганда не взяла на вооружение идею отказа от ограничений. Да, это официально. Вариант «сунул-вынул и выполз из стога» уже отошел в прошлое, и я начинаю ощущать себя вполне модной.
Он нежно двигается внутри меня, а я наблюдаю за изгибами его тела в зеркале и начинаю кое-что понимать. До меня доходит, какое наслаждение можно получить, потеряв себя в настоящем. Какой приобретается замечательный опыт для сексуальных игрищ в будущем. Или в прошлом…
Боже мой, что же он задумал сейчас? А, понятно. Да, это можно попробовать. Так будет интересно. Надеюсь только, что не вылечу из кровати…
Жить в настоящем времени. Да, так хорошо. Здесь есть смысл: И совсем это не грязь и не дешевка.
— Да! О да! Вот так! ДА! ДА! А-а-а! ДА!
Прошу прощения, на некоторое время я вас покину.
Глава 22
— Что? Ты разговаривала с самим Чудо-Мальчиком? — Стюарт все еще находится под впечатлением от моего рассказа.
— Ну да.
Мы расположились на кухне у Фионы. Здесь Фиона, Стюарт и я. Мы колдуем над блюдом из помидоров и макарон, а Карл в комнате смотрит телевизор, сгорбившись на диване под углом в сорок пять градусов. Ему я могла бы сказать и то, что только что мылась в душе вместе с Камероном Диасом, на него бы и это не произвело должного эффекта.
У Стюарта отпадает нижняя челюсть, и он нервно хихикает. При этом у него, как всегда, начинает непроизвольно трястись рука, словно он явился на футбол с трещоткой для поддержки своей команды. И когда он спрашивает меня: «А как же он выглядит?», меня так и подмывает ответить правду. Но он, наверное, не сумеет пережить такого разочарования, и потому я говорю:
— Он в полном порядке.
Я, конечно, извиняюсь, но для меня всегда оставалось непонятным поклонение диск-жокеям. То есть когда ты стоишь перед толпой из тысячи обалдевших от «экстази» подростков, то как можно сделать что-то не так? Им можно тысячу раз ставить одну и ту же заезженную виниловую пластинку, и они все равно будут счастливы. Но некоторым, в том числе и Стюарту, эту истину говорить не рекомендуется.
Во время еды я начинаю ощущать некоторое напряжение, хотя еще и не могу определить, откуда оно исходит. Стюарт успокоился. Это бывает с ним всегда во время приема пищи. Карл тоже ведет себя тихо, он то и дело вытягивает шею, чтобы посмотреть телевизор. Как я уже говорила, есть в Карле нечто непостижимое. Наверное, все дело в его постоянно отсутствующем взгляде. Вы можете провести в его компании два часа и не услышать ничего, кроме невнятного мычания или вздохов. Если он разговаривает, то всегда обращается к Фионе, даже если его речь относится ко всем, кто находится в комнате. Ах да, и еще он постоянно трет свое лицо, как будто перед ним всегда стоит невидимый умывальник. Он проводит пальцами по векам и бледной коже щек, словно хочет счистить с них грязь. Больше, пожалуй, о нем ничего и не скажешь, разве только то, что трудно определить, где витают его мысли. После того как все поели, мы с Фионой направляемся в ее спальню, и тут я, наконец, понимаю, что напряжение исходит от нее.
