– Запомню, конечно.
– Я лучше вам напишу. Минуту, я вам напишу, напишу…
Послышался долгий автомобильный сигнал: Жарынин сердился.
– Не надо, я запомнил: Краснопролетарская межрайонная прокуратура. Лапузин. Открыть дело по вашему заявлению.
– Понимаете, Федя дал взятку, и они закрыли дело о махинациях с нашей общей недвижимостью. Он переписал виллу в Созополе и еще кое-что на свою дочь от первого брака. Запомните!
– Запомню!
– Только про взятку ни в коем случае не говорите! Не любят они этого. Намекните…
– Намекну.
Снова послышался сигнал: соавтор терял терпение.
– Вы мой герой! – воскликнула Обоярова и обняла писателя, словно провожала на фронт. – Какой приятный у вас одеколон! Вы вообще сегодня роскошно выглядите! Ну, бегите, бегите, а то опоздаете к Скурятину!
Игровод сидел за баранкой с таким лицом, будто ждал со вчерашнего вечера.
– Я готов! – весело доложил Андрей Львович, пристегиваясь.
– Неужели вас отпустили?
– Не злитесь! Поехали! Слушайте, а как вы поведете? Вы же… – вдруг сообразил Кокотов.
– Ведите вы! – предложил Жарынин и опустил голову на руль.
– Я не умею.
– Тогда зачем вы живете?
– А давайте я позову Наталью Павловну! Она поведет. Она хорошо водит! Ей тоже нужно к Скурятину…
– А к Медведеву ей не нужно? Не бойтесь: садясь за руль, я трезвею, как устрица во льду! А вы будете протирать…
– Что протирать?
– Увидите.
И действительно, режиссер тряхнул головой, на его лице появилось знакомое выражение дорожного хищника, и машина тронулась с места. Однако вел он автомобиль без обычного лихачества, даже осторожно и – что уж совсем удивительно – молча. Не зная его, можно было подумать, что за рулем прилежный новичок шоссейной жизни, еще не научившийся болтать за баранкой. Стекла вскоре сильно запотели, и стало казаться, будто едут они в тумане. Жарынин достал из бардачка ветошь – и всю дорогу Кокотов работал протиральщиком, что не мешало ему радостно вспоминать кончиком носа влажную мягкость губ Натальи Павловны.
– Писодей! – вдруг ни с того ни с сего рявкнул режиссер, когда они почти беспрепятственно въехали в Москву.
– Что? – не понял Андрей Львович.
– Писодей – это сценарист. И чтобы я больше никогда не слышал от вас ни слова о Хлебникове!
20. Фукс
…Машину удалось припарковать только у краснопресненского метро. Пока сложно сворачивали с Садового кольца и искали место, Жарынину дважды позвонил Мохнач – беспокоился. Наконец режиссер воткнулся между новеньким синим «фордом» и раскуроченными – без стекол и сидений – останками желтых «жигулей», брошенных тут, судя по наметенной прошлогодней листве, давным-давно. Дмитрий Антонович, подгоняя соавтора, выскочил из «вольво», на бегу пикнул брелком, включая сигнализацию, и они во весь дух помчались в сторону знаменитого Белого дома, похожего издали на огромное мраморное надгробье русской демократии, погибшей двух лет от роду под танковыми залпами в девяносто третьем.
– Знакомые… места… – прохрипел режиссер.
Бег с похмелья давался ему нелегко: берет сбился на бок, по вискам и лбу струился пот, капая с кустистых бровей, а намокшая на спине замшевая куртка напоминала шкуру загнанного скакуна.
– Вы… здесь… были? – толчками выдохнул Кокотов.
– Да… В девяносто третьем…
– Зачем?
– Пере… стреливался.
– С кем?
– С бейтаровцами.
– С каким еще бейтаровцами?
– Которые… там… сидели… – игровод оторвал руку от сердца и, задыхаясь, махнул в сторону высокого здания, что стоит напротив дома-«книжки» через дорогу.
– Я думал… это… вранье… красно… коричневых…
– А вы-то… где… были?
– Дома.
– Почему?
– Из принципа! – соврал автор «Забудившихся в алькове».
Он тоже собирался к Белому дому, но у него, как помнит читатель, не оказалась денег на метро.
– Умираю… Полцарства… за коньяк! – простонал Жарынин, багрово-сизый, как шкурка спелого граната.
Он из последних сил помахал Мохначу, нервно дожидавшемуся на Горбатом мостике, где любили запоздало стучать о землю касками шахтеры, прошляпившие социализм в девяносто первом. Увидев тяжело бегущих соавторов, Вова из Коврова всплеснул руками и показал пальцем на свои золотые часы величиной с хоккейную шайбу.
– Ну что же вы! Я тут чуть инфаркт не получил! – запричитал хороший человек.
– Прости, прости… – игровод то ли примирительно обнял друга, то ли оперся на него, чтобы отдышаться. – Как… тебе… удалось?
– Я нашел ему Аркаим.
– Это на Урале?
– Да, наша уральская Помпея! Древний город, тайна, вырванная из земли. Двадцать тысяч лет!
– А зачем ему… наша Помпея? – спросил, усмиряя дыхание, Кокотов.
– Потом, потом, мы опаздываем!
Однако хороший человек повел их не через центральную проходную, напоминающую блокпост, а в обход, вдоль черной чугунной ограды. Дорогой он успел торопливо рассказать, что Скурятин сидит сбоку, в отдельном здании, которое было выстроено в ударные сроки, пока турки восстанавливали раскуроченный снарядами Белый дом, соскребали со стен защитников и наводили гигиену евроремонта. Прежде там была небольшая раздевалка для спортсменов, тренировавшихся на Краснопресненском стадионе. Когда по указанию сверху оборудовали корт и сюда стали наезжать Ельцин с Тарпищевым, помещение перевели на спецрежим. Поговаривали, что от посольства США, расположенного через дорогу, заокеанцы прорыли в раздевалку подземный ход, вынутый грунт тайно вывозили в багажниках автомобилей с дипломатическими номерами и выбрасывали за городом. Будущий президент, тогда еще только забузивший председатель Президиума Верховного совета РСФСР, мог, таким образом, всегда оперативно снестись с американским послом, посоветоваться, как поскорее покончить с тоталитаризмом, развалить СССР и обустроить Россию. Подозрений никаких. Ну, выпил-закусил человек после трех геймов, ну, отлучился в сауну, ну, прилег отдохнуть в отдельной комнатке. А сам тем временем!.. Кстати, на случай победы ГКЧП именно по этому подземному коридору Ельцин с соратниками планировал перебраться в американское посольство и отсидеться там, пока в его защиту не выступят все цивилизованные страны. Став президентом, он первое время еще наведывался к американцам по тайному ходу, но потом забурел и стал посылать к Пикерингу Гайдара или Бурбулиса. Старенькая раздевалка теперь не соответствовала его государственному статусу, и под шумок реставрации Белого дома после расстрела на месте раздевалки построили скромный на вид, но довольно просторный особнячок. Ельцин и его помощники порой туда наведывались, чтобы обсудить с товарищами по общечеловеческим ценностям очередные задачи строительства капитализма в отдельно взятой стране. Только теперь по тайному ходу к ним спешили сами американцы, почуявшие, как Россия, подобно огромному леднику, начинает медленно, но верно сползать в пропасть имперских амбиций. Став президентом, Путин хотел поначалу подземный ход засыпать, но, подумав, приказал установить бронированную дверь, а ключ от нее хранил в ядерном чемоданчике, который и передал потом Медведеву. В здание же после суровой межведомственной схватки въехала очень серьезная организация.
ФЕДЕРАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ КОНСТИТУЦИОННОЙ СТАБИЛЬНОСТЬЮ (ФУКС)
Прочел Кокотов на сияющей латунной доске, пригвожденной к черной мраморной стене четырьмя двуглавыми орлами.
Пока проходили дотошный осмотр, неизбежный в важных присутственных местах, пока выгребали из карманов ключи и мелочь, пока постовой искал фамилии Жарынина и Кокотова в списках, а потом, нехорошо прищурившись, сверял паспортные фотографии с предъявленными лицами, игровод и писодей немного отдышались. Хороший человек тем временем свободно прошел мимо охраны, взмахнув какой-то зацеллофанированной ксивой. Он явно нервничал, то и дело поглядывая на часы. Но вот соавторов пропустили. В лифте, зеркальном, как спальня содержанки, Мохнач торопливо проинструктировал:
– Запомните: говорить надо кратко и четко!
– Вова, не учи ученого! – возразил Жарынин, к которому вместе с ритмичным дыханием вернулась уверенность в себе.
– Ничего, повторенье – мать ученья, – ответил тот, подозрительно глянув не режиссера. – Докладывает кто-то один. Второй не перебивает. Можно только кивать. Кто будет докладывать?
– Естественно, я! – объявил игровод.
– Значит, вы будете кивать! – Хороший человек определил функцию Кокотова и слегка потянул носом воздух. – Но сначала, Дима, прежде чем заговорить о деле, обязательно спроси у Эдуарда Степановича, где можно достать его последний диск.
– Он дискобол? – хохотнул режиссер. – Там, значит, в футбол гоняют, а здесь диски мечут!
