Охранник, подбодрённый пинком, подхватил дубинку и вскочил. Я не стал искушать судьбу, сам тут же шагнул к двери. Оглянулся на Диану, поймал её растерянный взгляд и отвернулся.
— Наврал мне, да? — хрипел охранник, пока мы шли с ним по коридору.
— А ты меня как будто первый день знаешь. Я всегда вру. Всем. У меня иначе пищеварение не работает. А питаться надо. Я, не пожрамши, езжу плохо, сознание теряю. Так что — всё ради победы в гонках. Всё во имя Жан-Поля.
Интеллектуал охранник молча это проглотил. А я задумался, о чём говорила Диана. Порталы… Ну, был на моей памяти один человек, который мог сам открывать порталы.
Правда, в космосе, здоровенные, но — мог. Шарлем звали…
Глава 28
Разбудили меня опять прожектора и сирена.
Проклиная Жан-Поля, его папу, дедушку и весь род до седьмого колена, я продрал глаза.
Увидел Жерара, вкатывающего в камеру знакомую тележку с подносами. Спрыгнул с койки и схватил поднос.
Сирена заткнулась, прожектора погасли. Интересно, это реально как-то связано, или мне просто везёт схватить поднос именно в тот момент, когда глохнет сирена?
— Доброго утречка, — приветствовал меня Жерар. — Как спалось?
— Охренительно, — проворчал я. — Прямо дом родной вспомнил. Мне мама по утрам всегда такую же сирену включала, а папа прожектора врубал и в глаза светил.
Жерар посмотрел с уважением.
— Серьёзно тебя воспитывали! Наверное, потому и гонщиком стал. А по мне по утрам только игуаны ползали.
— Кто? — офигел я.
— Ну, я в детстве у бабушки жил. У мамы было двое детей от первого брака, я и младший брат, и трое от четвертого. Тройняшки. Маме приходилось нелегко, поэтому нас с братом бабушка забрала к себе. Бабуля разводила игуан — породистых, на продажу. Но, конечно, не из каждого помёта удавалось продать всех, поэтому некоторые так и оставались у неё. В пять утра они просыпались и начинали ходить по мне. По брату тоже, но он был хитрый и научился их отпугивать.
— А почему же тебя не научил?
— Потому что этот говнюк прятал в мою кровать капустные листья и дохлых мышей, — мрачно сказал Жерар. — Игуаны шли на запах ко мне, а его не трогали.
— Дак, почему же ты ему в кровать ничего не напихал?
— Я не знал. Я почти не чувствую запахов и не догадывался, что у меня под матрасом дохлые мыши. Брат признался в своём коварстве только незадолго до переезда. Они с женой решили навсегда переехать на планету С-А69432/Н, и брат думал, что больше мы не увидимся.
— А ты — чего? — заинтересовался я.
— Я рассердился и побил его. Не очень сильно, — тут Жерар задумчиво посмотрел на свои пудовые кулаки, — брат, всё-таки. Молотком для мяса — мы как раз готовили стейки к прощальному семейному ужину. Но, пока брат лежал в больнице, от него ушла жена и переехала на планету С-А69432/Н с новым мужем. А брат остался. И теперь мы снова, как в детстве, живём вместе. Игуану завели.
— Высокие отношения, — пробормотал я.
Да уж. Братская любовь — это тебе не абы что. Вот уж когда порадуешься, что единственный ребёнок в семье.
Я придвинул к себе судок и снял крышку.
— Ну, я пойду, — засуетился Жерар, — остальных проведаю.
— Фионе — привет, — кивнул я, — скоро увидимся.
— Да-да, — закивал Жерар, — увидитесь, — и отчего-то засуетился ещё больше.
— Эй! — насторожился я. — Всё нормально?
— Конечно. Разве может быть иначе?
— Да хрен вас разберёт. У вас тут, по-моему, иначе как «иначе» вообще не бывает, всё через задницу.
Жерар сделал вид, что меня не услышал. Выкатил из камеры тележку с подносами и закрыл дверь.
* * *
— Это, по-твоему, «нормально»?!
Я смотрел на Фиону. Но вопрос задал Жерару, поскольку знал по опыту, что разговаривать с ней в нынешнем состоянии — продуктивно примерно настолько же, насколько продуктивной может быть беседа с кочаном капусты. Фиона это тут же подтвердила.
— Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала, — провыла, воздев ко мне руки. — В расплавленных свечах мерцают зеркала!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ща плесну, — пообещал я. И влепил Фионе затрещину. — Я тебе ща так плесну! Ты когда нажраться успела? И где взяла?
— Напрасные слова — я выдохну устало, — прикрывая повинную голову руками и опускаясь на корточки, обиженно проныла Фиона, — уже погас очаг, ты новый не зажгла.
— Ну, и? — я повернулся к Жерару. — Это как понимать?
— А потому что ты сам виноват! — заносчиво объявил он. — Кто мне сказал, что надо подвиг совершить? Я у неё честно спросил, какой. Она сказала, выпить принести. Я и принёс. Маленько…
— Маленько?! — Я, наклонившись, взял Фиону за подбородок.
Прекрасные голубые глаза смотрели в разные стороны. Куда угодно, только не на меня. Я повернул лицо Фионы к Жерару:
— Это, ты считаешь, маленько?
— Напрасные слова — виньетка ложной сути, — прохныкала Фиона. — Напрасные слова нетрудно говорю!
Я с трудом удержался от желания влепить ей ещё одну затрещину. А потом опуститься на корточки рядом.
Что ни говори, а два дебила — это сила. И покрепче ребят гнула, не то что меня.
— Чем ты её так накачал?
— Настойка домашняя, — пробурчал Жерар, — на зимнем крыжовнике. Брат делает.
— А на летнем не делает?
— Нет. Пробовал, хуже получается. Выпивает быстрей.
— А на хрена ты это пойло с утра припёр?! До вечера подождать не мог?
— Дак, я ж порадовать хотел! Как на смену заступил, так и принёс. Я ж не думал, что сразу выпьет.
— Угу. Смотреть на бутылку будет.
Я рывком за шиворот поднял с пола Фиону.
— Может, её — того? — осторожно сунулся Жерар.
— Что — «того»?! — окончательно взбесился я. — Трактором переехать?
— Да нет же. В камеру отвести. Сказать, что приболела.
— Нет уж, — мстительно решил я. — Помирать, так с музыкой! Пошла! — и пинками погнал Фиону по коридору.
Жерар что-то виновато бухтел, топая позади меня.
Приложив браслет к замку, открыл дверь. Мы вышли на полигон.
— Ахренеть, — только и сказал я.
Для того, чтобы принарядиться, Фиона выбрала самый удачный момент из всех возможных.
Окружающие полигон трибуны, доселе пустые, оказались битком заполненными народом. Обзорные экраны, судя по их количеству, всю ночь занимались тем, что строгали себе подобных. Люди на трибунах шумели, дудели в пищалки, махали флагами и транспарантами.
Я повернулся к Жерару:
— Это ещё что?
Тот развёл руками:
— Дак, известно, что. Второй этап. Первые заезды — тренировочные, на них посторонних не пускают, только по ящику транслируют. А сегодня уже всё, как положено. Со зрителями. И господин Жан-Поль-младший здесь, и вдова господина Монтрезо-старшего, и друзья господина Жан-Поля. Всё самое благородное общество собралось.
Я толкнул Фиону в плечо:
— Слыхала? Всё самое благородное общество собралось на тебя глядеть.
Фиона задумчиво икнула — судя по всему, так и пребывала в блаженном забытье. Не сильно отдупляла, где находится.
А навстречу нам уже спешил товарищ инструктор. Он тоже принарядился: нацепил поверх красного костюма плащ, украшенный чем-то вроде новогодней мишуры.
Плащ сдержанно, благородно развевался на утреннем ветерке. Мишура по-идиотски посверкивала.
— Почему так долго? — поравнявшись с нами, прошипел сквозь зубы товарищ инструктор. — Идёмте! Вас хочет видеть господин Жан-Поль.
Круто развернулся, стегнув по нам полами плаща, и пошагал к трибуне.
Рабов с опахалами я не увидел. Зато по проходам между креслами VIP-трибуны — той, что под балдахинами, украшенными кистями — сновали официанты с подносами. Тоже, в общем-то, неплохой вариант для спасения от жары.
Жан-Поль сидел прямо по центру, под самым нарядным балдахином. В руке у него дымилась сигара. Справа от Жан-Поля сидела сухопарая старушенция в серебристом платье и огненно-рыжих локонах.
Старушенция обмахивалась веером. На пальцах сверкали перстни. На запястьях звякали браслеты. В волосах переливалась диадема.
