После отключки на допросе террориста я сразу пришла в себя, и с памятью у меня тоже все было в порядке. Отключка длилась минуты три, не больше, но свидетелями ее оказалось начальство. Таландье тут же отправила меня в отпуск, а потом не хотела допускать к работе без заключения врача. Мне пришлось снова пройти медосмотр и побывать на консультации у психиатра. Врачи прописали мне длительный отпуск для лечения. Меня это мало устраивало.
Ни для кого не было тайной, что Таландье уже много лет, ни от кого этого не скрывая, мечтает от меня отделаться. И если ей не удалось это сделать после дела Вога, то теперешний мой провал дал ей в руки козырь. Однако я не пустила дела на самотек. Я подняла на ноги профсоюз, сходила к юристу, специализирующемуся по трудовому праву, сама принялась ходить по врачам, не сомневаясь, что получу письменное заключение о превосходном состоянии здоровья.
Я нисколько не волновалась. Чувствовала себя в форме, готова была постоять за себя и вновь работать на своем месте. Да, у меня случился провал в памяти, но, во-первых, всего на несколько минут, и потом, с кем не бывает? У меня, как и у любого, может произойти отключка, и причин для этого сколько угодно: стресс, усталость, перенапряжение, жара.
Именно так и говорили мне врачи, у которых я побывала. Однако среди них нашелся один, который заподозрил у меня неполадки с мозгом и попросил сделать сканирование.
Я всегда предпочитаю атаковать, а не защищаться, поэтому решила предупредить все возражения и по собственной инициативе отправилась на консультацию к главному специалисту по этого рода болезням. Я пошла к самому Клузо. Он назначил мне множество исследований и анализов. На прошлой неделе я провела целый день в этой проклятой больнице, где мне взяли пункцию из спинного мозга, сделали магнитно-резонансную томографию и множество анализов крови, а потом я прошла такое же множество тестов, исследующих мою память. И вот я иду к Клузо за результатом всех этих исследований.
Иду без тени беспокойства. Охваченная нетерпением вернуться к любимой работе. В этот вечер я даже собиралась устроить небольшой праздник со своими подружками по факультету: Карин, Маликой и Самией. Выпьем по коктейлю на Елисейских и…
— Профессор вас сейчас примет.
Секретарша ввела меня в кабинет, выходящий окнами на Сену. Эварист Клузо сидел за рабочим столом — удивительный, надо сказать, стол, формой похожий на крыло самолета, гладкий как стекло, — и что-то набирал на компьютере. Сам доктор, прямо сказать, выглядел не лучшим образом: всклокоченные волосы, бледное помятое лицо, неопрятная борода. Можно подумать, что он провел бессонную ночь за покером, опрокидывая стакан за стаканом. Халат нараспашку, так что видна рубашка виши и бордовый джемпер, связанный до того неровно, словно вязала его старушка сильно подшофе.
Несмотря на неухоженность, Клузо сразу внушал к себе доверие, да и репутация его говорила сама за себя. В последние годы он внес большой вклад в разработку новых критериев, помогающих диагностировать болезнь Альцгеймера. Институт памяти, которым он руководил, был ведущим в этой области, тут лечились те, кто страдает этой болезнью. И когда в прессе или на телевидении заходила речь о болезни Альцгеймера, в первую очередь приглашали и задавали вопросы профессору Клузо.
— Добрый вечер, мадемуазель Шафер, садитесь, пожалуйста.
Прошло несколько минут, и солнце закатилось. Кабинет заволокли сумерки. Клузо снял очки в черепаховой оправе и поглядел на меня взглядом мудрого филина, прежде чем зажечь старую латунную настольную лампу с абажуром из опалового стекла. Потом он нажал на клавишу компьютера, соединенного с плоским экраном на стене. Я догадалась, что сейчас увижу результаты своих анализов, они появятся на светящемся экране.
— Буду откровенен с вами, Алиса, анализ ваших биомаркеров внушает беспокойство.
Я ничего не ответила. Клузо встал и пустился в объяснения:
— Перед вами изображение вашего мозга, сделанное с помощью магнитно-резонансной томографии, точнее, той его зоны, которая отвечает за память и ориентацию в пространстве. — Взяв зонд, он обвел зону на экране и прибавил: — Наблюдаются элементы атрофии. В вашем возрасте это ненормально. — Он помолчал, давая мне возможность усвоить полученную информацию, потом перевел на экран следующий снимок. — На прошлой неделе вы прошли еще одно исследование — томосцинтиграфию. Вам ввели маркеры, которые дают возможность визуализировать различные патологические изменения.
Я мало что понимала в его ученых объяснениях. Профессор, видно, заметил это и тоном доброго учителя пояснил:
— Томосцинтиграфия позволяет зрительно представить себе активность различных участков вашего мозга и…
Я перебила:
— Хорошо, и что это дает?
Он вздохнул.
— Таким образом можно определить, в каких зонах возникают нарушения…
Он подошел к экрану и ткнул зондом в сегмент на снимке.
— Видите красные пятнышки? Это амилоидные бляшки, которые находятся между вашими нейронами.
— Амилоидные бляшки?
— Патологические белковые сгустки на нервных клетках мозга, являющиеся причиной некоторых заболеваний как мозга, так и нервной системы.
Слова ударяли меня, будто молотком, но я не желала их слышать.
Клузо вывел на экран результат третьего исследования — страницу, заполненную цифрами.
— Нежелательная концентрация амилоидных протеинов подтверждается анализом интерстициальной жидкости, которая была взята при спинномозговой пункции. Ее анализ так же показывает присутствие патологически свернувшегося тау-белка, что означает наличие у вас ранней стадии болезни Альцгеймера.
В кабинете повисла тишина. Я была растеряна, подавлена и не могла рассуждать трезво.
— Да нет! Быть не может. Мне… Мне всего тридцать восемь лет!
— Да, такое бывает крайне редко, но бывает.
— А я говорю, что вы ошиблись!
Все мое существо отказывалось принимать неожиданный диагноз. Я знала, что против болезни Альцгеймера не существует надежного лечения: нет эффективных препаратов, нет вакцин.
— Я понимаю ваши чувства, Алиса. Но советую повременить с эмоциями. Дайте себе время подумать. Сейчас ничто не вынуждает вас менять привычный образ жизни…
— Но я не больна!
— С такими новостями трудно смириться, Алиса, — вновь заговорил Клузо очень тихо и очень ласково. — Но вы молоды, и болезнь ваша, можно считать, еще в зачатке. Вам предстоят дополнительные исследования. Они могут подсказать какой-то путь… До сих пор у нас не было надежных методов, помогающих поставить диагноз, мы диагностировали болезни слишком поздно. Но теперь все изменилось, и…
Я не захотела слушать его дальше. Вскочила со своего места и вылетела из кабинета, не оглядываясь.
* * *
Холл. Множество лифтов, спускающих во внутренний двор. Лабиринт из бетона. Автостоянка. Урчанье мотора.
Я опустила все стекла. И вела машину, чувствуя, как ветер играет моими волосами, слушая радио, пустив его на полную мощность. Гитару Джонни Винтера, песню «Где-то впереди…» Джонни Кэша…
Чувствовала я себя великолепно. Жизнь била во мне ключом. Я не собиралась умирать. Впереди вся жизнь!
Я прибавляла скорость, обгоняла, сигналила. Набережная Гренель, набережная Бранли, набережная д’Орсэ… Я не больна. У меня прекрасная память. Мне всегда так говорили в гимназии, потом в полицейской школе, потом, когда я вела свои расследования. Я не забывала лиц, запоминала мельчайшие детали, могла воспроизвести почти наизусть десятки страниц из дел, которые скрупулезно ведет наш секретарь. Я помню все. Абсолютно все!
Мой мозг кипит жизнью, работает на всю катушку. Чтобы лишний раз в этом убедиться, я принялась говорить про себя все, что приходило мне в голову:
«Шестью семь сорок два. Восемью девять семьдесят два. Столица Пакистана Исламабад. Столица Мадагаскара Антананариву. Сталин умер пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Берлинская стена была сооружена в ночь с двенадцатого на тринадцатое августа тысяча девятьсот шестьдесят первого года».
Да, я помню абсолютно все.
«Духи моей бабушки назывались „Вечерний Париж“ и пахли бергамотом и жасмином. „Аполлон одиннадцать“ прилунился двадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Подружку Тома Сойера звали Бекки Тэчер. В двенадцать часов дня я съела у „Десирье“ дораду под соусом тартар. А Сеймур — „fish and chic“. Потом мы взяли по чашке кофе и заплатили по счету семьдесят девять евро, восемьдесят три…»
Да! Я помню абсолютно все!
«В песне „While My Guitar Gently Weeps“ из „Белого альбома“ Битлз соло на гитаре исполнял Эрик Клэптон. Нужно говорить: я надеваю носки, а не я одеваю носки. Этим утром я заправила машину бензином на заправке на бульваре Мюрат. Бензин девяносто восемь стоил евро шестьдесят восемь литр, и я заплатила шестьдесят семь евро. В фильме „На север через северо-запад“ Альфред Хичкок появляется сразу после главных титров, дверь автобуса закрывается, и он остается на тротуаре».
