Рыцарь Ян ни разу не встречался с монахом. Но всюду, куда Ян ни придет, ему говорили, что тот здесь был, проповедовал, исцелял слепых, хромых и немых. Начиная от Нейштадта близ Вены сведения об этом последователе святого Бернардина[95] стали доходить все чаще и становились подробнее. Рассказывали, что он был принят королем Фридрихом, чью смятенную душу поверг в еще большее смущение и уныние. Что в проповедях своих он упоминал о претенденте на чешскую корону маленьком Ладиславе Погробеке[96], заклиная Фридриха ради спасения души своей не выдавать этого ребенка Иржику, завладевшему Чехией еретику, который держит власть с помощью насилия и хитро одурманивает умы справедливых. В Нейштадте монах Капистран впервые начал проповедовать против чешских чашников. До тех пор он призывал лишь к смирению, покаянию и чистоте нравов. После его речей мужчины сваливали в кучу у его кафедры шахматные доски, кости, карты, а женщины — дорогие наряды, срезанные косы, и все это торжественно сжигалось. Но в Нейштадте он начал обращать свое костлявое лицо и огненные глаза на север, к чешской земле, и грозить кулаками в ту сторону. Дико размахивая руками, он изрыгал по-латыни проклятия гнездилищам грехов — Праге и Табору, семени дьявольскому, которое ставит под угрозу мир во всем мире, архиепископам антихристовым, которые в гордыне своей смеют оспаривать правоту единой и истинной церкви, а если эта святая церковь отказывается с ними разговаривать, посылают послов в Грецию к схизматикам[97] и готовы объединиться хоть с султаном турецким, лишь бы потешить свою строптивость и гордыню. И не будет мира этому беспокойному народу, пока он не извергнет из недр своих этих вероломных священников и не вернется смиренно в лоно церкви истинной, святой и вечной! Переводчики передавали Капистранову проповедь по-немецки. После проповеди все присутствующие пели хором; в исступлении они готовы были тотчас взяться за оружие и выступить против еретиков. А Капистран в это время уже сидел за богатым королевским столом и, потягивая ароматное вино, выбирая самые лакомые кусочки, убеждал короля в необходимости действовать мудро, поскольку наши силы еще не приведены в такой порядок, чтоб мы могли наверняка разбить шайки грабителей и людоедов. Лучше с ними договориться и размолоть языком то, что не разрублено мечом. Самый большой грех в Чехии то, что церковные поместья находятся в руках светской власти! К сожалению, так же поступают и католики, давая этим возможность злостному еретику Иржику господствовать над ними.
Король Фридрих, покашливая, отвечал довольно вяло, что Иржик, может быть, не так уж страшен, что даже нынешний епископ сиенский Эней Сильвий хорошего мнения о нем и связывает с ним надежду на восстановление в Чехии истинной веры. У него прекрасные манеры, приятная речь, и его слову можно верить! Сам король Фридрих готов это подтвердить, так как несколько раз ему случалось лично в этом убедиться. А вот рожмберкским, несомненным католикам, верить нельзя, и если они что-нибудь обещают, нужно внимательно следить, чтоб они свои слова не истолковывали потом навыворот.
— Ну что ж, король, якшайся с еретиком. Он заплатит тебе фальшивой монетой! Ты, король, не должен данное ему слово держать, потому что слово, данное еретику, уже грех! А коснеть в грехе — значит противиться духу святому.
Так говорил монах, расстегнув ворот суровой рубахи и почесывая поросшую седыми волосами голую грудь. Потом он опять приветливо улыбнулся, сразу став похожим на папского легата, надевшего из тщеславия миноритскую власяницу. Поднял бокал и выпил за здоровье короля. За здоровье и с пожеланием счастливого пути в Рим и за прекрасной Элеонорой[98], невестой, какой вот уже много столетий не было ни у одного императора.
Палечек двигался по следам Капистрана до лесов у Витораз, где он узнал, что монах проповедует против чешского короля даже по деревням. Но от Витораз Капистран повернул на Моравию.
А Палечек и Матей Брадырж продолжали свой путь в Чехию.
Брадырж роптал. Разве такая слава у чехов в мире, и как это возможно, чтобы в Моравию проникали всякие монахи Иорданы и прочая папская сволочь? Тогда и возвращаться не стоит: лучше опять назад в ласковую Италию либо в Венгрию, к тамошним братикам.
Рыцарь Палечек не отвечал.
Преодолев полосу лесистых вершин и миновав деревни, расположенные на землях рожмберкских, они доехали до Крумлова, даже не почувствовав, что уже дома.
В воротах стояла группа вооруженных, и один из них сказал, что нынче в крепость пана Олдржиха приедет из Витораз монах Капистран, который бежал из Моравии в Австрию и теперь должен тайно приехать в Чехию по приглашению Рожмберков и вопреки желанию Иржика. Пан Олдржих послал за монахом и его сопровождающими две повозки. Одна из них, говорят, — целиком под книги монаха. Таков этот ученый муж и великий проповедник! Три Олдржихова сына поехали встречать минорита, но, говорят, в Крумлове он проповедовать не будет.
Пошел дождь, и Ян с Матеем стали искать гостиницу. Нашли ее на одной из улиц, ведущих к крепости, понравившейся Яну красивым местоположением — высоко над быстрой рекой. Пена у плотины и над камнями походила на расплавленное серебро.
Но не успел Ян улечься на мягкой постели — вздремнуть после долгой езды, как в двери постучал паж с пятилистой розой на груди. Дескать, пан Олдржих слышал о возвращении пана Яна Палечка и просит его на чашу доброго итальянского вина.
— Не забывай о Врбицах, сударь! — сказал Матей.
Ян улыбнулся. Он помнил о Врбицах и о словах, сказанных в прахатицкой школе. Но надел свой пассауский наряд и поехал верхом, без провожатого, в крепость, куда его без разговоров впустили.
Пан Олдржих принял рыцаря Яна любезно. Он сейчас же заговорил о переменах, происшедших здесь всюду. Спросил, писал ли Ян домой и получал ли оттуда письма.
Ян признался, что не писал и не получал.
— Усердно учились, сударь!
У Яна заколотилось сердце. Сейчас он что-нибудь скажет о матери, о…
— Ваша матушка здорова, мне говорили… — спокойно сказал пан Олдржих. — Постарела, как мы все. У нас быстро стареют. Четырнадцати лет идем в первый бой, девушки наши в тринадцать выходят замуж, в сорок у мужчин подагра, а у женщин десять человек детей и вокруг рта веночек морщин.
«Сейчас он назовет Бланчино имя…» — подумал Ян, бледнея.
— Пан Богуслав из Рижмберка совсем в руках у Иржика. Он никогда не отличался сильной волей. Зато сидит в государственном совете в Праге и думает, будто что-то делает. Жена его… да, Бланка живет у вашей матери, Ян, в Страже. С мужем в Праге не хочет и у свекрови в Рижмберке, у пани Беты, тоже, а в Врбицах, говорит, грустно, вспоминается отец… Так что поселилась у вашей матери.
— Детей нет? — тихо спросил Ян.
Пан Олдржих засмеялся.
— Я бы вам кое-что сказал, но это касается его величества в венском Нейштадте. Его королевское количество очень ко мне благосклонен, но скажу вам: он боится брака. Думает, что не знал бы, что делать с невестой… — Олдржих захохотал. — Будь она хоть так же прекрасна, как португальская Элеонора… И, может быть, пан Рижмберкский, служа при правителе божьей милостью, тоже не имеет времени на то, чтоб создать семью.
Пан Олдржих смеялся довольно долго, держась за живот, который против прежнего сильно вырос.
Ян с облегчением вздохнул. Пан Олдржих лукаво заглянул ему в глаза.
— Вас, молодой рыцарь, судьба рижмберкских родных, видимо, не интересует? А вы чем думаете заняться? Учились, кажется, на юридическом? У нас нынче спрос на секретарей. Сплошь одни съезды, переговоры, новые канцелярии, всякая гофмейстеровщина. Вас, безусловно, ждет хорошая должность. После войны мало кто из наших учился в Италия. Вы — редкая птица.
Ян задумался.
— Я еще не знаю, сударь, — ответил он. Мне надо немного осмотреться дома. Может быть, стану сам землю пахать…
— В земле — золото! Рожмберкская роза тоже из земли выросла. Правильно сделаете. Кабы пан Боржецкий за землю держался, так, конечно, был бы жив. Человек был здоровый…
Ян нахмурился и хотел было откланяться. Не буду, мол, отнимать времени пустыми разговорами!
— Нисколько, нисколько… В нашей пустыне просто наслаждение встретить такого ученого человека, как вы, рыцарь! И должен вам сказать совершенно откровенно: мой род ищет друзей всюду, где может. Сам-то я уж сдавать начал. Но у меня три сына; они останутся здесь после меня. И им в нынешние тяжелые времена понадобятся друзья. Без ландфридов![99] Мы сами установим свой мир!
Пан Олдржих велел принести вина и холодной рыбы.
— Закусите со мной. У меня сегодня обедает чужеземный гость. Но еще есть время. Это вино тосканское, вы узнаёте. А рыба наша, влтавская. Вчерашнего улова. Приготовлена по-французски. У меня французский повар…
