– Ты не знаешь, что говоришь, Оливия. Ты больна. Так? – Он подходит ко мне, сжимает руками мои запястья. Я пытаюсь вырвать, но он держит крепко. – Сядь. Хорошо? Просто сядь, Оливия. Просто. Сядь. – Он заставляет меня сесть на вращающийся, обитый кожей офисный стул отца. Его руки смещаются к моим плечам, толкают меня к спинке стула.
– Прекратите. Отстаньте от меня. – Я пытаюсь вывернуться, оттолкнуть его, но он отодвигает стул к стене, удерживает меня на нем, стоит рядом, смотрит на меня сверху вниз. – Отстаньте от меня.
– Послушай, – говорит Тед, в уголках рта поблескивает слюна. – Ты не знаешь, что говоришь. Тебе все чудится. – Он наклоняется ко мне, и от него разит спиртным. Он словно облился виски. – Ты понимаешь меня? – На этом вопросе голос надламывается.
Я пулей вскакиваю со стула, чтобы метнуться к двери. Но он загораживает мне путь, вновь хватает за плечи. Человек, который прикидывался, что заботится обо мне, с давних, давних пор. Я кричу, пытаясь вырваться из его цепких, сильных рук.
– Оливия, я не хочу причинять тебе вреда, совершенно не хочу, – заверяет он меня, его челюсть каменеет. Я замечаю, что одежда на нем грязная: на рубашке длинное, овальное пятно (кофе?), но костюм, конечно, безупречного покроя. Я не могу оторвать глаз от пятна. Чтобы Тед Оукли где-то появился в грязной рубашке?
– Вы уже причинили мне вред, – шепчу я. Комната начинает вращаться перед глазами. – Вы убили моего лучшего друга. Вы отправили мою мать в тюрьму, где она занимает ваше место. Вы прикидываетесь готовым прийти на помощь, и добрым, и заботливым, но на самом деле вы… вы лжец. – Сдерживаться нет никакой возможности, и я выдаю все. – Вы убийца. И я собираюсь сказать об этом всем, чтобы они знали, чтобы каждый знал. – И тут я плюю, плюю ему в глаза – во всяком случае, целюсь.
Тед на мгновение захвачен врасплох, и его хватка на моих плечах слабеет, и я бегу к двери, и открываю ее, и успеваю сделать два шага в коридор, когда он догоняет меня и затаскивает обратно. Прижимая к себе. Чуть ли не несет на руках.
– Я никому не хотел причинять вреда. У меня не было выбора. Будь у меня выбор, Оливия, – его голос дрожит, – я бы избрал другой путь.
– Вам, значит, пришлось? – Я такая испуганная и злая, что готова взорваться. И продолжаю вырываться из его рук.
– Все не так просто. – Он качает головой. Я думаю, он даже плачет. – Нет. Не просто. Я не хотел… причинять им вреда. – Он сам не свой, дрожит всем телом. Трясутся и удерживающие меня руки. И я вся дрожу. – Я не убийца.
Горячая волна злобы накрывает меня.
– Вы трус. Вы погубили мамину жизнь. – Я пытаюсь оттолкнуть его, но он слишком силен. Крепче сжимает мои руки и заламывает за спину, прижимает меня лицом к стене за его столом.
– Я не хотел убивать Таню. Я не хотел ее убивать. – Он тяжело дышит, чуть ли не рыдает.
– Господи. – Последний элемент пазла встает на место. Штерн увидел Теда с Таней. Увидел, как Тед убил ее. – Она же была ребенком, как и он, – удается вымолвить мне, и тут он ударяет меня лбом в стену, и я вскрикиваю.
– Вы ее трахали. Вы обманывали Клер. – Грудь горит, легкие в огне. – Почему вы это делали?
– Думай, что говоришь. Ты ничего не знаешь.
– Я знаю, что вы трус, – возражаю я, и он вновь бьет меня головой о стену, сильно. Я прикусываю язык, кровь течет в горло. Густая. С металлическим привкусом.
– Я люблю жену. Я люблю Остина. И я не хочу, чтобы все ушло. Я должен это делать в интересах семьи.
– В интересах семьи?
Но Тед меня не слушает, только держит так крепко, что я не могу шевельнуться.
– Я не… я не аморальный человек, – продолжает он. Мои запястья схвачены накрепко. – У меня семья, Оливия. Ты не понимаешь, потому что слишком молода. Ты не замужем, у тебя нет детей. А у меня есть. Я понимаю. Ставки для меня выше. Я все делал ради них. Ради моей семьи, Оливия. – Его хватка слабеет, и я пытаюсь оттолкнуть его, но он тут же сжимает мои запястья сильнее, а второй рукой вдавливает мой лоб в стену. – Это был бы конец моей жизни. И жизни Клер. И жизни Остина.
– А как насчет жизни Тани Лайвин? Насчет жизни Лукаса Штерна? И людей, которым он дорог? Вы даже не знаете… жизни скольких людей вы растоптали. Он не сделал ничего плохого. Вы убили его только потому, что он оказался не в том месте и не в то время. – Я пытаюсь повернуться лицом к Теду, чтобы выцарапать ему глаза, но он локтем вжимает меня в холодную стену кабинета.
– Я пытался поговорить с ним. Я пытался. Он не стал меня слушать. – Я чувствую, как дрожит его тело у меня за спиной. Тед еще крепче сжимает мои запястья. – Я предложил ему деньги, много денег, но он не хотел и слышать об этом. Глупый мальчишка. У меня не было выбора… не было никакого выбора. Не было… – С его губ срывается рыдание, жалкое рыдание глубокого старика.
– Вы отвратительны. Вы чертовски…
Удар. Ослепляющая боль в голове. Я сползаю на пол. Перед глазами все плывет. Я пытаюсь сесть и не могу. Я чувствую, как он отходит от меня. Проходит время – я не знаю, сколько. Не могу двигаться. Ничего не вижу.
А потом вдруг вижу Теда, сквозь туман, сгустившийся перед глазами. Он забирается на стул, что-то снимает со стены над дверью. Какой-то датчик. Остаются только свисающие провода. Потом он открывает дверь в коридор и возвращается, неся что-то в руке… большую бутылку, стеклянную, с какой-то жидкостью… начинает поливать столы и ковер. Знакомый запах: виски. Громкий удар, будто что-то разлетелось. Все происходит так быстро, что я не могу сообразить, что к чему, не могу понять, что он творит.
Его голос доносится до меня издалека.
– Извини, Оливия, – голос прерывается, он плачет. – Мне так жаль. Я надеялся, что мы сможем поговорить, что ты проявишь благоразумие. Ты мне небезразлична, Оливия, ты для меня как дочь. Ты должна это знать. Оливия, милая, я этого не планировал, будь уверена. Ты должна понять. – Чиркает спичка, поднимается стена огня, хватая меня за руки, за ноги. – Все будет выглядеть как несчастный случай. – Дверь захлопывается, щелкает замок.
Я едва могу открыть глаза, потому что от ковра начинает подниматься дым, окутывать меня.
Кабинет горит.
Глава 24
Кабинет наполнен туманом и черным воздухом. Ими же начинают заполняться легкие, так быстро все происходит. Воздух густеет, каждый вдох вызывает боль. Я пытаюсь добраться до двери, огибая огонь, лижущий ковер, принявшийся за ножки стола, но кажется, что огонь везде и на меня со всех сторон надвигаются стены жара.
Я ничего не вижу, ничего не слышу. Моргаю. Жадно открываю рот. Ни звука. Слишком жарко. Слишком жарко.
Но я все-таки ползу по той части ковра, которая еще не горит; голова пульсирует болью; хорошо хоть, что запястья не сломаны, пусть и в синяках. И пространство, по которому я могу ползти, неуклонно сужается. Но я хватаюсь за ворс и подтягиваю себя, хватаюсь и подтягиваю, хватаюсь и подтягиваю. Пытаюсь кричать, но голос подводит меня. «Пожалуйста. Помогите мне. Кто-нибудь, помогите». И тут я думаю о нем: если он ощущал то же самое, если задыхаться в дыму и захлебываться в воде – одно и то же, тогда у нас одинаковые смерти. «Штерн».
Я вижу его лицо… словно оно прямо передо мной, когда я тяну себя вперед. Каждая клеточка моего тела напрягается, болит все, каждый дюйм тела. Я должна дотянуться до этого лица. Я должна добраться до двери. Я слышу пламя, вижу его жадные рты, пожирающие все вокруг с треском и рокотом.
Провода, свисающие по стене, подсоединялись к детектору дыма. Потому не слышны сирены, потому никто не спешит на помощь.
Я вновь пытаюсь звать, кричать, но только кашляю, а словам места нет.
Ковер под руками мокрый, пропитанный жидкостью. Я пытаюсь вдыхать чистый воздух, но чистого воздуха нет. Запах бьет в лицо… мои легкие готовы взорваться… я готова взорваться. «Штерн». Я тянусь к нему – к двери, – а потом тянусь вверх и вверх, к ручке. Моя рука добирается до ручки, хватается за нее, пытается повернуть. Заперто.
В голове ни единой мысли, а потом – дыра в воздухе, в материи пространства, в ткани времени. Яркая вспышка: образ, воспоминание. Папа держит меня за руки и кружит на лужайке в струйках распылителя воды. В мельчайших капельках воды солнце рисует радуги. Мама наблюдает с крыльца, машет рукой. Ее рука исчезает всякий раз, когда я, смеясь, проношусь сквозь струйки воды.
Распылительные головки. Трубы. Вода.
Чертеж. Система автоматического проектирования. Еще одно воспоминание: чертеж из папок отца. Змеи. Я разрисовывала его цветами и листьями в тех местах, где их соединяли маленькие прямоугольники.
Снова туман. И распылитель – еще один раз, – и лицо отца, на которое падает солнечный свет, пробившийся сквозь листву. Струйки воды мочат лица, волосы, одежду.
В голове пустота. Я борюсь изо всех сил, чтобы не потерять сознание. Голос Штерна вокруг меня. Накатывает волнами, как дым. Но я не знаю, здесь он или нет.
