— Юль, что не так? — От Мира не укрывается перемена в моем настроении.
Веду плечами, стряхивая теплые руки. Натягиваю обратно футболку. А потом и вовсе покидаю колени. Мне сейчас резко хочется и этот чертов чемодан, и вокзал, и пропасть нахер. Только некуда бежать от себя. Это со мной навсегда.
На глаза набегают слезы. Не могу ничего с собой поделать. Три года уже прошло, а до сих пор эта потеря будто вчера со мной случилась.
Сзади обнимает Мир. Тепло, заботливо, ласково. И я всхлипываю.
— Расскажи мне, малыш. Я же вижу, как тебе плохо. Обещаю, мы вместе придумаем, как справиться с этой проблемой. Только не молчи, Юль!
Мир сильнее прижимает меня к себе. Его сердце барабанит мне в спину, и я верю, что ему не наплевать, что со мной. Безоговорочно доверяю, наверное, впервые в жизни.
— Нет никакой проблемы, только последствия…
— Я тоже должна извиниться перед тобой, Мир. — Муж качает головой, но я накрываю ладонью его губы, прося тишины.
Вырываюсь из объятий. Не могу. Не сейчас.
Подхожу к самой кромке пирса, задумчиво глядя вдаль.
Первые солнечные лучи робко касаются лица, обещая, что в самом темном царстве, найдется место свету.
И я будто перед прыжком в холодную темную воду раскрываю свой самый страшный секрет:
— У нас должен был быть ребенок.
Сзади раздается смешок.
— Юлька, будет.
Оборачиваюсь и обжигаю Мира отчаянным взглядом.
— Нет, ты не понял! У меня был ребенок. От тебя! Был, понимаешь? — К горлу подступают рыдания, но я усилием воли держусь. В этом море достаточно слез.
Мир непонимающе сводит брови, но с каждым ударом сердца мрачнеет все сильнее. Он даже делает шаг ко мне.
— Юля, ты что…
— Не подходи! — выставляю руку в останавливающем жесте. Губы предательски дрожат. — Иначе я не смогу рассказать. Стой там, Мир…
Мы замираем друг напротив друга. Отстраненно-холодный муж и я, дрожащая от льда внутри.
Я так долго об этом молчала, что сейчас давлюсь словами. Они режут меня наживую, но вырываются из самой глубины исстрадавшейся души.
18.4
— Когда я поняла, что у меня задержка, подходил к концу срок, данный нам в ЗАГСе на примирение. Я тогда еще подумала: «Как же это невовремя!» Я злилась на тебя, на себя, на весь мир. И мне точно не нужна была еще и беременность. Как бы это вообще выглядело? Мы почти разведены, и тут я заявляю тебе, что жду ребенка. Всё, что я почувствовала в момент, когда увидела вторую бледно-розовую полоску на тесте, это досада! Досада, понимаешь? Я всю ночь тогда не спала, всё надеялась, что тест ложный. А на утро пошла к гинекологу. До момента, пока УЗИ не показало крошечный белый пузырик, я уверяла врача, что не беременна. А потом увидела на экране эту икринку и расплакалась. Наше с тобой творчество жило во мне. И ему или ей на тот момент было уже шесть недель. Я слушала сердцебиение, больше похожее на частый молоточек, и удивлялась, как же я у себя под носом не заметила такую важную вещь, как беременность. Цикл ведь был, как часы…
«— Оставляем?» — спросила меня тогда врач. И я поразилась, как цинично это прозвучало. Уже тогда я поняла, что ни за что не избавлюсь от нашего маленького чуда.
Я ушла тогда из клиники с маленькой фотографией моей запятушки и списком необходимых витаминов и анализов.
— Почему не сказала сразу? — Мир подрастерял весь холод, во взгляде осталось только недоумение.
Зябко веду плечами.
— Я хотела тебе сказать. Даже снимок в ЗАГС взяла… Но ты был тогда, как ледяная глыба. Я все подбирала слова, но когда ты подписал свидетельство и просто молча вышел, поняла, что не смогу… вот так, вдогонку кричать о том, что ты будешь отцом… Я думала, что скажу тебе после. Обязательно скажу! Время еще будет. Но через две недели у меня открылось кровотечение… и я потеряла ребенка.
Отворачиваюсь, снова гипнотизируя воду. Я бы хотела забыть, но я помню всё…
Я помню, как обнаружила кровь на белье. Помню, как судорожно сжимала трубку, вызывая скорую. Как молилась, чтобы было всё хорошо. Помню глаза узиста, которая долго что-то смотрела на мониторе и поглаживала успокаивающе мое колено. Я всё поняла тогда… Еще до того, как ко мне вызвали неонатолога, которая что-то долго говорила о невынашивании. Моя беременность замерла. Без объяснимых причин. Просто ребенок перестал развиваться…
Я помню, как подписывала согласие на операцию. Помню, как засыпала в ледяной операционной. Помню, как проснулась в палате. И как одна ехала после выписки домой. Пустая. Потерявшая бесконечно много.
Погрузившись в свое горе, не сразу замечаю, что Мир давно рядом. Он обнимает меня, прижав спиной к груди. Он молчит, не давая мне пустых обещаний, что всё обязательно будет хорошо. И я благодарна ему за эту тишину.
Поддавшись наитию, лезу в заметки на телефоне и протягиваю дрожащей рукой мужу.
«Только размер потери делает смертного равным Богу. Это не мое, это Бродский.
Никогда не думала, что буду рассказывать свою страшилку тем, у кого самая большая трагедия в жизни — это сломанный ноготь.
Я часто вопрошала: «Почему же именно я? За что?»
Но ответы легко не даются.
А после уже думала, что это мой очередной урок, который я должна выучить. Такие уроки тяжело усваиваются, но именно они маркеры для меня: то, что раньше так сильно меня волновало — ничто перед тем, что мне пришлось пережить. И это ничто не стоит моего внимания. Это просто пыль, которую нужно стряхнуть.
Когда переходишь этот рубеж, позади останется так много шелухи, ненужных переживаний, всё наносное просто слетает с тебя.
Поначалу в душе выжженная пустыня, которая осталась после того, как трагедия выжгла тебя дотла. А потом горе заполняет ее до краев, чтобы в конечном итоге перелиться через край и вытечь, ведь его невозможно удержать, как не остановить голыми
